– Я его знаю, – говорит Тим. – Что у тебя с ним?
– Он сказал, что, если я тебя найду, я ему должен сказать, где ты, – шепчет Полный Улет. – А то он меня убьет.
Тим обдумывает информацию и шепотом произносит:
– Так скажи ему, где я.
– Нет!
– Да, – возражает Тим. – Расскажи ему все, что я собираюсь сделать. Что я иду сдаваться дону Уэртеро – за Арта Морено и за ребенка.
– Дон Уэртеро… Морено… ребенок.
– Только про яхту ему не говори.
– Про какую яхту?
Тим вздыхает:
– Про ту яхту, которая…
Полный Улет останавливает его, положив ладонь ему на руку.
– Я понял, – говорит Полный Улет.
Он многозначительно подмигивает Тиму и убегает по пляжу.
67
Пакуя свои вещички, Тим прекрасно понимает, что он должен сделать: сесть на эту яхту сегодня же ночью и уплыть с чудесными тремя лимонами. Можно, черт дери, прятаться хоть всю жизнь, если у тебя есть три лимона наличными. Даже если капитан у тебя – псих. Можно затаиться на каком-нибудь карибском острове, посасывать коктейли с зонтиками и трахать длинноногих загорелых женщин, пока не умрешь, – в восемьдесят три года, загорелым, богатым, довольным, от сердечного приступа – вот так-то, приятель. Приятно будет рассказать свою историю какой-нибудь карибской милашке, чтобы она передала ее своим внукам. И пускай этот долбаный дон Уэртеро просиживает штаны, долбаный Гружа жрет свою печенку, а проблемы Бобби Зета… Ну, в общем, пускай мертвецы хоронят своих мертвецов. Adios, ублюдки. Единственный раз в своей раздолбайской жизни Тим Кирни нашел выход, приятель. У него есть добыча, у него есть выход, и он должен в кои-то веки им воспользоваться. Вот что он должен сделать.
Но, запихивая свитер в вещмешок, гребаный кретин Тим Кирни знает: он не станет делать то, что должен.
Какая неожиданная новость, а? Как будто в первый раз Тим Кирни упускает шанс поступить по-умному. Но так-то и становятся кончеными раздолбаями, верно? Когда знают умный ход и поступают наоборот.
Тим понимал: все подумают – из-за женщины. Какой зэк не сунется в ловушку ради бабы! Особенно ради такой бабы. Но нет. Он, черт дери, конечно, любит ее, но он мог бы от нее уйти.
Это все ребенок.
Проклятье, проклятье, проклятье, это ведь даже не его ребенок, черт его дери!
Три миллиона долларов и безграничная свобода – а тут его, скорее всего, убьют из-за этого мальчишки.
"Потому что Уэртеро меня почти наверняка шлепнет, – думает Тим, – шлепнет, как только у него в руках окажутся эти деньги. А значит, мне надо рвать когти".
Тим заканчивает укладываться, сует пистолет за пояс и садится в машину.
Говорит "прощай" трейлеру и пляжу, где он мог бы жить счастливо.
Ну что ж, не судьба, думает он.
68
Швейцар не пускает Полного Улета в отель и грозится позвать копов.
– Они меня знают, – говорит Полный Улет.
Тогда швейцар обещает его избить, но бродяга просит его всего-навсего позвонить в номер Гружи, а то он, Полный Улет, сейчас выйдет отсюда и нагадит на парковке.
– А если ты позвонишь в его номер, – обещает Полный Улет, – я больше не буду кормиться в ваших контейнерах.
Это большая жертва, ибо мусорные контейнеры отеля "Риц-Карлтон" – в числе самых лучших на всем южном побережье. Полный Улет знает по опыту, что богатые никогда не доедают – просто чтобы показать, что они могут себе это позволить, так что здешняя помойка – сущая Мекка для гурманов, ценящих отходы изысканной кулинарии.
Тогда швейцар, зажимая нос, велит Полному Улету пойти и спрятаться где-нибудь в тени – по ветру! – и держать рот на замке. Минут через десять из отеля, пыхтя, выходит Гружа.
Гружа тащит старого знакомца на стоянку и прислоняет к "мерседесу".
– Чего тебе? – спрашивает Гружа.
– Я насчет Бобби Зета, – отвечает Полный Улет.
– Ты его видел?
– Во плоти.
– Мать твою за ногу, где?!
– Мать твою за ногу, в Лагуна-Бич, – врет Полный Улет. – Он собирается…
Гружа отвешивает ему пощечину.
– Он еще там? – задает он вопрос.
– Откуда я знаю, там он или нет? – говорит Полный Улет. – Я-то тут.
– Он был еще там, когда ты оттуда уходил?
– Ну да.
Гружа секунду размышляет над этим и потом интересуется:
– Что он собирается делать?
– Я подслушал, как он говорит по телефону, что собирается утром сдаться дону Уэртеро.
Гружа оглядывается по сторонам, на парковке никого нет, тогда он вытаскивает свою автоматическую пушку и тычет ею под подбородок Полного Улета.
– Ты мне лапшу на уши вешаешь, псих? – спрашивает он. – Это что за фокусы?
– Это истинная правда.
– За каким хреном ему это делать?
– У них его сын.
– Его сын? – переспрашивает Гружа. – Не знал, что у него есть сын, черт дери.
– Дон Уэртеро позвонит вам, когда сделка состоится, – добавляет Полный Улет. – Они отпустят Морено на границе.
– И ты не врешь?!
– Истинно так, – подтверждает Полный Улет.
Гружа опускает пушку.
– Если ты хоть кому-то об этом проболтаешься, я тебя найду и на самом деле вышибу тебе мозги. Понятно?
– Есть, сэр.
Гружа бормочет: "Долбаный псих", отталкивает его и смотрит, как Полный Улет улепетывает.
Спустя несколько минут Гружа возвращается к себе в номер люкс и говорит парню, который лежит на кровати и смотрит телевизор:
– Поздравляю, ты – дохлый ублюдок.
– Да ну?
– Уже утром им станешь.
Гружа наливает себе стакан односолодового скотча из роскошного бара и спрашивает:
– Ты знал, что у тебя есть ребенок?
– Нет. И что?
– И ничего. У тебя есть ребенок, вот и все.
Парень пожимает плечами и снова поворачивается к телевизору.
69
Когда Тим останавливает машину на Блю-Лэнтерн-стрит, там уже припаркован лимузин. Окна у него затемнены, так что Тим не видит, кто там внутри, но он почти уверен, что Кит – в машине.
Охренительно громадный мексиканец в куртке, которая подозрительно топорщится под левой подмышкой, указывает на Блаффсайд-уок.
Тим идет по улице и оглядывает гавань. Утро раннее, висит туман, но гавань внизу видна, хотя отдельные яхты пока различить нельзя. Он может только надеяться, что Полный Улет уже на этой проклятой посудине вместе с деньгами.
Тим спускается на несколько ступенек и различает три бетонные арки посреди пустого пространства. Выглядит это забавно. Словно кто-то взял кусок Греции или еще чего-то в этом роде и плюхнул его в Дана-Пойнт. Все, что осталось после кризиса от чьей-то страстной мечты. У моста к Тиму подходит какой-то тип, берет его за руку и уводит с улицы, под мост. Туда, где никто нас не увидит, думает Тим: он понимает, что сейчас его будут метелить.
Под мостом – небольшое загаженное пространство, истоптанное теми, кто приходит сюда выпить, потрахаться, покурить траву или заняться всем вышеперечисленным одновременно. Здесь висит вонь застарелой мочи и пива. Этот грязный квадрат обрывается расщелиной. На дне сквозь валуны пробились финиковые пальмы.
Падать будет неприятно, размышляет Тим.
Под мостом стоит небольшая кучка людей.
Уэртеро в сером костюме, трое телохранителей и Элизабет.
На всех парнях в черных костюмах – темные очки, и они говорят в маленькие телохранительские микрофоны, как в кино. Охраняют этот загаженный пятачок, чтобы никакие посторонние здесь не шлялись, пока дело не будет завершено.
Элизабет выглядит паршиво. Одета она, черт дери, сногсшибательно, но ее зеленые глаза пусты. Тим уже видел такой взгляд раньше – в тюрьме, перед тем как валили какого-нибудь парня. Она подходит к нему, обнимает, и Тим, хотя никто не сказал ни слова, уже знает, что это она его подставила.
– Слава богу, ты пришел, – шепчет она ему на ухо.
Она целует Тима в щеку, крепко прижимает его к себе, и Тим напрягается в ожидании выстрела, который, он знает, сейчас последует.
Пуля просвистела мимо его уха, и, ловкий, как черт, второй мекс вытащил у него пистолет, еще до того как Тим грохнулся коленями на землю.
Перед Тимом вращается лицо Элизабет, и губы на этом лице шевелятся:
– Мне так жаль.
"В этом месте мы оба должны зарыдать", – проносится в голове у Тима.
70
Войска Эскобара выдвинулись с раннего утра.
Они идут точно собаки по следу, потому что уже известно: нужная им машина отправилась на юг от Лагуны по Тихоокеанскому шоссе. Это хорошая новость: в Дана-Пойнт есть баррио совсем рядом с шоссе, на холме над гаванью. И вот целый взвод юных chicanos рыщет по городу, некоторые из них – на мотоциклах, ese, потому что им еще слишком мало лет, чтобы управлять автомобилем, и все они в приподнятом настроении – прошел слух, что СН уже едет сюда из Восточного Лос-Анджелеса.
Дан приказ: не терять выдержки и не палить, ese. Не стройте из себя героев и не открывайте стрельбу: если тебя не снимет Бобби Зет, это сделает Луис Эскобар, потому что иначе ты помешаешь выстрелить Крусу-СН.
С подростками два парня постарше, они медленно колесят по Санта-Кларе, и вдруг один из них дергает головой в сторону Блю-Лэнтерн и смеется:
– Ты только погляди!
Им, честное слово, просто не верится: они разыскивают машину, а она торчит на видном месте! У этого парня явно есть cojones, ese. Тачка стоит рядом с большим черным лимузином, так что парни набирают номер Круса, а потом выходят, чтобы посмотреть.
Шофер лимузина, понятно, сует руку в куртку, когда к нему подходят два человека, и они поднимают руки, демонстрируя, что они без оружия, и спрашивают:
– Что-то случилось?
У шофера, видать, нервишки крепкие, потому что он говорит так:
– Ничего не случилось. Вы свалите отсюда на хрен – это точно случится.
Тогда один из парней-наблюдателей говорит:
– Мы просто гуляем, ese.
А шофер лимузина отвечает:
– Гуляйте в другую сторону.
Так они и поступают. Улыбаются и пятятся назад, медленно, чтобы показать, что не испугались. Садятся обратно в машину, и тут выходит на связь водитель Круса-СН, и они ему сообщают:
– Подгребай сюда, ese. Что-то тут творится.
Так что Крус начинает собирать свою игрушку и проверять прицел, а его водитель гонит машину в сторону Санта-Клары и Блю-Лэнтерн.
А два наблюдателя отъезжают и катят по Санта-Кларе к Голден-Лэнтерн, где они могут заехать в парк с другой стороны, потому что они точно знают, что легендарный Бобби Зет должен заниматься кое-какими делами на Блаффсайд-уок.
И они хотят быть там, когда Крус-СН будет заниматься своим делом с Бобби, ese.
71
– Великий Бобби Зет, – с презрением произносит Уэртеро. – Легенда… – Дон Уэртеро качает головой и бьет Тима ногой в лицо.
Кожаная туфля от Гуччи попадает ему промеж глаз, по носу, туда, где он соединяется с черепом. Дюйм вправо или влево – и заостренный носок лишил бы Тима глаза, но он всего лишь ломает ему нос, так что Тим все еще может видеть сквозь пелену в глазах. Уэртеро хватает его за волосы, вздергивает голову, смотрит на него, выкашливает большой сгусток мокроты и плюет Тиму в глаза.
Тим чувствует, как теплый плевок смешивается с кровью, стекающей по его лицу, и со слезами, потому что глаза у него переполнились влагой – не то чтобы он плакал, нет, однако слезы отчего-то бегут по щекам.
Уэртеро отдергивает от него руку.
Один из его ребят уже наготове с носовым платком. Уэртеро вытирает руку и бросает платок на землю.
Тиму удается найти глазами Элизабет, и он спрашивает:
– Где Кит?
– В лимузине, – отвечает она. – С ним все в порядке. – И потом умоляющим голосом добавляет: – Прости, Бобби. Мне пришлось.
Ну конечно, пришлось, думает он. Она знала, что рано или поздно меня сцапают, и решила поступить так, как будет лучше для ребенка. Спасти себя, чтобы стать мальчику матерью.
– Супер, – говорит он.
– Твой сын? – спрашивает Уэртеро.
– Да.
Уэртеро молча кивает и, похоже, погружается в размышления. Тим полагает, что он размышляет, как бы его шлепнуть.
Но пока он еще поживет.
– У меня ваши три миллиона, – говорит Тим, обращаясь к Уэртеро.
Уэртеро поднимает бровь и улыбается.
Ободренный, Тим добавляет то, что он знает:
– Они на яхте в гавани Дана-Пойнт. Вон там. Отдайте мне сына, и мы пойдем туда и заберем их.
– Вот как.
– Я хочу с вами расплатиться, – объясняет Тим. – Один из моих людей…
Уэртеро наклоняется и бьет Тима так сильно, что тот опрокидывается навзничь. Когда Тим с трудом открывает глаза, Уэртеро стоит над ним и лицо у него красное и сердитое.
– Ты мне говоришь про деньги?! – вопит Уэртеро. – Ты смеешь мне говорить про деньги?! Ты украл мое сокровище!
Тим в полном смятении. Он слышит, как Элизабет бормочет:
– О черт!
Затем Уэртеро восклицает:
– Ты украл мое дитя!
"О чем лепечет этот старый стервятник?" – недоумевает Тим.
Но из следующего крика Уэртеро становится все понятно:
– Ты украл мою дочь!
– Но я вовсе…
– И ты ее убил!
У Тима теперь не только голова кружится – у него мозги буквально водят веселый хоровод.
– И – что верно, то верно, – говорит Уэртеро, – ты со мной расплатишься.
И Уэртеро рассказывает историю Анхелики Уэртеро де Монтесон.
72
Отцовское сокровище, его единственное дитя.
Печалью всей жизни Уэртеро было отсутствие детей мужского пола, но Анхелика, его ангел, была рождена для того, чтобы выйти замуж за какого-нибудь юного идальго и родить детей, которые унаследуют его кровь, если не его имя.
Прекрасное дитя, с волосами мягкими и черными, точно соноранская ночь, с глазами, сияющими как чистейшие звезды. С улыбкой, которая дарила ему солнце, от ее смеха пел воздух.
Прекрасное дитя.
Но Анхелика росла, взрослела, и в ней все чаще проявлялась твердая воля ее отца, а не покорность и уступчивость матери. Ее упрямство и сила воли приводили его в ярость, но служили и поводом для гордости: ему пришлось признать, что он не может отказать ей ни в чем. Ни в игрушках или куклах, ни в украшениях или подругах, ни в норовистых лошадях или опасных мужчинах.
Он пытался держать ее подальше от своего бизнеса, действительно пытался. Но как передать ей богатства, которые он нажил, и при этом не погрузить ее в темные тайны его ремесла? Будь она более покорной, будь она слабее духом, ему, может быть, удалось бы удержать ее, запереть на гасиенде, и пусть бы она обучалась домашнему хозяйству и сопутствующим наукам. Но в ее груди билось гордое сердце идальго, унаследованное от бесчисленных поколений конкистадоров, – она родилась, чтобы скакать верхом, бродить по свету, и он это понимал.
Он старался ею управлять как норовистой лошадью. Пусть бегает, но пастбища ей будет выбирать он. Уэртеро пытался выбирать ей подруг – ему нравились Элизабет и Оливия, хотя они и принадлежали наркотическому полусвету. Более того, они были куртизанками, верно? Утонченные девушки из колледжа, достаточно смышленые, чтобы соответствовать уровню Анхелики, достаточно преданные, чтобы защищать ее.
Он ведь даже пошел на сговор с Элизабет. Поманил ее щедрым жалованьем и тайной работой. Дуэньи, облаченные в черное, давно канули в прошлое, он это знал, но, может быть, Элизабет сможет приглядывать за Анхеликой? Станет современной дуэньей для современной девушки – насколько это позволяют времена?
Они бродили по миру, бродили втроем – сильные духом юные леди, богатые, хорошего происхождения. Но времена были иные, более свободные, и надо быть дураком, чтобы не признавать этот факт.
Он говорил ей – своему ангелу и своенравному ребенку, – что она может порадоваться этой свободе – вечеринкам, танцам, нескончаемым прогулкам по магазинам. Она может путешествовать, покупать в Париже, танцевать в Рио, слоняться из клуба в клуб в Кап-Ферра, в Каннах, на Манхэттене, в Лос-Анджелесе.
Она может изображать из себя англосаксонскую принцессу, но в глубине души должна оставаться латиноамериканкой. И, что бы там ни говорили ее распущенные англосаксонские друзья, до замужества она должна оставаться девственницей.
И ее мужчина должен быть мексиканцем.
Мексиканцем, а не каким-то презренным yanqui.
А потом она встретила Бобби Зета.
Он никогда не простит этого Элизабет. Он не мог больше удерживать дочь, а значит, Элизабет должна была вовремя положить конец этой любовной истории. Или хотя бы прийти к Уэртеро, чтобы он положил этому конец сам.
Анхелике он бы простил. Принял бы обратно своего падшего ангела, даже оскверненного. Его надежды на удачный брак были разрушены, но он мог бы по-прежнему лелеять и любить ее, и они могли бы провести вместе много лет – последние представители своего рода.
Если бы он только знал, что этих трех девушек: Элизабет, бедную глупую наркоманку Оливию и его Анхелику, Бобби Зет превратил в свой личный гарем!
Но из всех трех лишь Анхелика влюбилась. Лишь Анхелика обладала роковой чистотой сердца, и она безнадежно влюбилась. Она одна не способна была отдаться мужчине, не отдавая и всю свою душу.
– А ты погубил ее! – прошипел Уэртеро в лицо Тиму.
Тим покачал головой.
– Ты использовал ее, как мужчина мог бы использовать потаскуху, и ты ее бросил! – Голос Уэртеро грозил вот-вот сорваться на крик. – С разбитым сердцем, с разбитым духом, с разбитой душой. Я пытался связаться с ней, дотянуться до нее, но она знала, что теперь она уже не та девочка, которую я воспитал. Она не могла видеть меня, после того как побывала в твоих руках, после того как ты над ней надругался. Она не могла смотреть мне в глаза.
И потом она исчезла. Для меня – исчезла. Я следил за ней – она отправилась в Лос-Анджелес, потом в Нью-Йорк, потом в Европу. А потом совсем пропала.
Почему, спрашивал я себя. Почему? Я вызвал сюда Элизабет и в конце концов услышал от нее правду о том, что ты сделал. Услышал, что ты получил ее. Использовал ее, играл с ней, заставил ее поверить, будто ты ее любишь, и бросил. Вышвырнул, точно мусор, – она именно это и чувствовала. Неудивительно, что она не могла бы посмотреть мне в лицо, не могла бы этого вынести. И ты мне еще говоришь про деньги?!
Тим напрягся в ожидании пинка, которого не последовало. Он понял, что Уэртеро слишком глубоко погружен в себя, чтобы сейчас взорваться. Попозже.
– Ее нашли на Крите. – Уэртеро говорил теперь устало и негромко. – Она умерла от передозировки героина. Можно ли представить себе лучший способ наказать своего отца, чем умереть от передозировки "мексиканской бурой"? Я так и вижу, как она лежит там, на холодном каменном полу в собственной рвоте и дерьме. Я вижу это каждый раз, когда закрываю глаза, все эти шесть бесконечных лет. И шесть долгих лет я спрашиваю – почему? И наконец узнаю, что в ее смерти виноват ты.
Он вынимает пистолет из кармана своего шелкового пиджака.