Почему бы вам без долгих разговоров не забрать эти пятьдесят тысяч и не оказать своему человеку медицинскую помощь?
Мик взглянул на меня и спросил:
- Как ты думаешь, что у него в сейфе?
- Думаю, что-нибудь хорошее, - сказал я. - Иначе он бы его уже открыл.
Мик медленно кивнул, повернулся и положил "зауэр" рядом с кейсом. Я все еще держал обоих под прицелом своего "смит-и-вессона". Мик вынул из кармана фартука топор с надетым на лезвие кожаным чехлом. Он снял чехол. Лезвие было из углеродистой стали, почерневшее за годы службы. На мой взгляд, оно выглядело устрашающе, но Стетнер бросил на него презрительный взгляд.
- Открывай сейф, - сказал ему Баллу.
- Вряд ли.
- Сейчас я ей сиськи оттяпаю, - сказал он. - В фарш ее изрублю.
- Но от этого деньги у вас в кармане не появятся, не так ли?
Я вспомнил про того торговца наркотиками из Джамейка-Эстейтс, который решил, что это блеф. Я не знал, блефует сейчас Мик или нет, но выяснять это мне что-то не хотелось.
Мик схватил Ольгу за руку выше запястья и подтащил к себе.
- Погоди, - сказал я.
Он взглянул на меня. Глаза его горели яростью.
- Картины, - сказал я.
- О чем ты?
Я показал на маленький пейзаж Коро.
- Это стоит дороже всего, что у него есть в сейфе, - сказал я.
- На какой хрен она мне нужна? Я не собираюсь торговать картинами.
- Я тоже, - сказал я, прицелился и выстрелил. Пуля угодила в стену в нескольких сантиметрах от картины и отбила кусок бетона, а заодно пробила брешь в хладнокровии Стетнера.
- Сейчас я ее расстреляю к чертовой матери, - сказал я. - И остальные тоже.
Я направил револьвер в сторону портретов и, не целясь, нажал на спуск. Пуля попала в портрет женщины и проделала в нескольких сантиметрах от ее головы маленькую круглую дырочку.
- Боже мой! - произнес Стетнер. - Вы вандалы.
- Это всего-навсего краска и холст, - сказал я.
- Боже мой! Сейчас открою сейф.
Он быстро и уверенно набрал шифр. Слышны были только щелчки механизма. Я по-прежнему держал в руках "смит-и-вессон", вдыхая запах пороха. Револьвер был тяжелый, и рука у меня ныла от отдачи. Мне хотелось опустить ее. Больше не было смысла держать их под прицелом. Стетнер возился с сейфом, Ольга оцепенела от ужаса и не могла шевельнуться.
Стетнер набрал последнюю цифру, повернул ручку и распахнул дверцы. Мы увидели стопки банкнот. Я стоял чуть сбоку, и часть их заслоняли от меня фигуры обоих мужчин. Я увидел, как рука Стетнера метнулась в открытый сейф, и крикнул:
- Мик, у него пистолет!
В кино это показали бы замедленной съемкой, и что интересно - мне это так и запомнилось. Протянутая рука Стетнера, медленно хватающая маленький вороненый автоматический пистолет. Рука Мика с зажатым в ней огромным топором, занесенная высоко над головой и описывающая в воздухе сверкающую дугу.
Лезвие, которое чисто и аккуратно, как хирургический скальпель, перерубает запястье. Кисть, отскочившая вперед, словно освободившись от руки.
Стетнер, стоявший лицом к сейфу, круто повернулся к нам. Он весь побелел, рот его приоткрылся от ужаса. Руку он держал перед собой, словно щит. Из обрубка фонтаном била кровь, ярко-алая, как восход солнца. Он стоял, шатаясь и беззвучно шевеля губами, и брызги крови из его руки летели в нас. Баллу издал жуткий гортанный звук, еще раз взмахнул топором и вонзил его Стетнеру в шею над самым плечом. От удара тот упал на колени, и мы отступили назад. Стетнер повалился на пол и лежал неподвижно, заливая кровью серый ковер.
Ольга стояла не двигаясь. По-моему, за все это время она ни разу не шевельнулась. Челюсть у нее бессильно отвисла, руками она стиснула груди, и было хорошо видно, что ногти у нее в точности такого же цвета, как и соски.
Я перевел взгляд на Баллу. Он медленно поворачивался к ней. Фартук его был весь залит свежей кровью, рука крепко сжимала топор.
Не колеблясь ни секунды, я быстро прицелился и нажал на спуск. "Смит-и-вессон" подпрыгнул у меня в руке.
23
Первый выстрел был сделан наспех, и я промахнулся. Пуля попала ей в правое плечо. Я упер локоть в ребра и выстрелил во второй раз, потом в третий. Обе пули попали прямо в грудь, точно посередине между подкрашенными сосками. Глаза ее погасли еще раньше, чем тело коснулось пола.
- Мэтт!
Я стоял, глядя на нее сверху вниз, а Мик снова и снова окликал меня. Потом я почувствовал, что он положил руку мне на плечо. В комнате пахло смертью - в воздухе смешались запахи выстрелов, крови и испражнений. Я испытывал безмерную усталость, и в горле у меня стоял комок, словно что-то застряло там и просилось наружу.
- Пошли. Надо выбираться отсюда.
Стряхнув охватившее меня оцепенение, я очнулся. Пока Мик очищал сейф, швыряя пачки денег в пару брезентовых мешков, я стер все отпечатки пальцев. Потом вынул кассету из видеомагнитофона, спрятал ее в карман плаща и перебросил плащ через руку. "Смит-и-вессон" я снова сунул за пояс, а "зауэр" Мика положил в карман. Захватив кейс, я вслед за Миком прошел по коридору и поднялся по лестнице.
Том сидел у самой двери, прислонясь к стене. В лице у него не было ни кровинки, но оно всегда отличалось бледностью. Мик положил мешки с деньгами на пол, взял Тома на руки и отнес к машине. Энди распахнул дверцу, и Мик уложил Тома на заднее сиденье.
Потом Мик пошел за деньгами, а Энди открыл багажник. Я швырнул туда все, что принес с собой, а вернувшийся Мик положил мешки и захлопнул крышку. Я пошел обратно в спортзал и еще раз осмотрел комнату, где мы их убили. Как будто ничего не упустил. На верхней площадке лестницы я увидел двоих охранников - оба тоже были мертвы. Я обтер то место, где сидел Том, на случай, если он оставил там свои отпечатки, и выковырял почти всю жвачку из замка, чтобы он мог закрываться. Замок и те части двери, до которых мы могли дотронуться, я тоже обтер.
Из машины мне махали рукой, чтобы я поторопился. Я огляделся. Вокруг по-прежнему было пустынно. Я бегом пересек тротуар. Передняя дверца "форда" была открыта, правое сиденье свободно. Мик сидел сзади с Томом, что-то тихо ему говоря и прижимая к его раненому плечу скомканную тряпку. Кровотечение у него, кажется, прекратилось, но я не знал, сколько крови он успел потерять.
Я сел и захлопнул дверцу. Мотор уже работал, и Энди мягко тронулся с места. Мик сказал:
- Ты знаешь, куда ехать, Энди.
- Знаю, Мик.
- Видит Бог, нам ни к чему, чтобы нас остановили, так что смотри не превышай скорость, но жми, как только можешь.
У Мика была ферма в округе Ольстер, поблизости от Элленвилла. За домом ухаживала одна супружеская пара из округа Уэстмис, некие мистер и миссис О'Мара, и ферма была записана на их имя. Туда мы и отправились и приехали на место где-то между тремя и половиной четвертого. Энди хотя и ехал с включенным антирадаром, но почти не превышал скорость.
Мы внесли Тома в дом и уложили его на кушетку на закрытой веранде. Мик с Энди съездили за знакомым врачом и подняли его на ноги. Это был маленький человечек с сердитым лицом и коричневыми старческими пятнами на тыльной стороне рук. Он провозился с Томом почти час, а выйдя от него, долго мыл руки над кухонным рукомойником.
- Обойдется, - объявил он. - Крутой парень, а? "Я уже был ранен", - говорит он. "Так пора бы уже научиться увертываться", - говорю я. Правда, заставить его улыбнуться мне так и не удалось, но, судя по его лицу, он вряд ли много улыбается. В общем, он поправится и сможет снова подставлять себя под пули. Если вы в хороших отношениях с Создателем, можете поблагодарить его за то, что он создал пенициллин. Раньше такая рана нагноилась бы и прикончила человека через неделю, самое большее дней через десять. Теперь такого не случается. Правда, странно, что мы все еще живем не вечно?
Пока врач был у Тома, мы все сидели на кухне за столом. Мик открыл бутылку виски, и к тому времени, когда Энди повез врача домой, в ней мало что осталось. Энди понемногу тянул из банки пиво, а когда допил, достал еще одну. А я обнаружил в дальнем углу холодильника бутылку имбирного и пил его. Мы сидели там и почти не разговаривали.
Отвезя врача и вернувшись за нами, Энди остановился около дома и погудел. Мик сел впереди, а я сзади. Том остался на ферме: доктор велел ему провести несколько дней в постели и собирался зайти еще раз после выходных или раньше, если у него поднимется температура. Ухаживать за ним должна была миссис О'Мара. Насколько я понял, ей это было не впервой.
Энди выехал на автостраду и вернулся тем же путем. В конце концов мы остановились перед входом в бар "Гроган". Была половина седьмого утра, но ни малейшего желания спать я не чувствовал. Мы внесли внутрь мешки с деньгами, и Мик запер их в сейф. Пистолеты, из которых мы стреляли, мы отдали Энди - он должен был выбросить их в реку по пути домой.
- Я с тобой расплачусь через день-два, - сказал ему Мик. - Когда все пересчитаю и поделю на доли. Получится не так уж мало за одну ночь работы.
- Я не беспокоюсь, - ответил Энди.
- Поезжай домой, - сказал Мик. - Передай привет своей матушке, она прекрасная женщина. А ты замечательный водитель, Энди. Лучше тебя никого нет.
Мы снова уселись за тот же столик. Дверь была заперта, и комнату освещал только предутренний свет из окна. Перед Миком стояла бутылка и стопка, но пил он немного. Я налил себе кока-колы и разыскал ломтик лимона, чтобы хоть немного перебить сладость. Получилось почти то, что надо, и, убедившись в этом, больше я к этой дряни не притронулся.
Целый час мы не проронили ни слова. Когда в половине восьмого Мик поднялся, я тоже встал и пошел с ним. Мне не нужно было спрашивать, куда мы идем, а ему не нужно было заходить в кабинет, чтобы надеть фартук, фартук так и оставался на нем.
Мы сели в его "кадиллак" и молча поехали по Девятой авеню. Поставив машину перед гаражом Туми, мы поднялись по ступенькам и вошли в церковь Святого Бернарда. Оставалось еще несколько минут до начала, когда мы уселись в заднем ряду маленькой комнаты, где служили мессу мясников.
В этот день служил молодой священник с гладким розовым лицом - у него был такой вид, словно ему еще ни разу не приходилось бриться. Говорил он с сильным западно-ирландским акцентом и, вероятно, только недавно переехал сюда. Однако перед маленькой кучкой монахинь и мясников он держался довольно уверенно.
Подробностей службы я не помню - как будто был там и в то же время не был. Когда другие вставали, я вставал, когда они садились - садился, когда преклоняли колени - преклонял колени сам и делал все нужные движения. Но все это время я ощущал запах крови и пороха, перед глазами у меня стоял топор, который опускался, описывая зловещую дугу в воздухе, я видел, как брызнула кровь, и чувствовал, как у меня в руке подпрыгивает от выстрелов револьвер.
А потом случилось что-то странное.
Когда все выстроились в очередь за причастием, мы с Миком остались сидеть на месте. Но когда очередь начала двигаться и каждый один за другим произносил "Аминь" и получал облатку, что-то подняло меня на ноги и заставило встать в конец очереди. По ладоням у меня бегали мурашки, сердце билось как будто под самым горлом.
Очередь двигалась медленно. "Примите тело Христово", - снова и снова повторял священник.
"Аминь", - снова и снова отзывался каждый. Очередь двигалась, и вот я оказался перед священником, а Баллу - за мной.
- Примите тело Христово, - сказал священник.
- Аминь, - сказал я и положил облатку на язык.
24
На улице ярко светило солнце, воздух был свеж и прохладен. Я спустился до половины лестницы, когда Мик догнал меня и схватил за руку. На лице его была свирепая улыбка.
- Ну, теперь нам уж точно гореть в аду, - сказал он. - Это же надо - принять Причастие Господне, когда у тебя руки в крови! Если и есть способ вернее попасть в преисподнюю, то я такого не знаю. Я не исповедовался в грехах лет тридцать, фартук у меня весь мокрый от крови этого подонка, а я лезу в алтарь, словно чист перед Господом. - Он озадаченно вздохнул. - А ты? Ну хорошо, ты не католик, а вообще-то хоть крещеный?
- Не думаю.
- Господи милостивый, и этот поганый язычник лезет к алтарю, а я за ним, как барашек за Мэри! Что это тебе в голову взбрело?
- Не знаю.
- Прошлой ночью я сказал, что с тобой не соскучишься. Господи Боже, да я и половины тогда не знал. Пошли.
- Куда?
- Я хочу выпить. И вместе с тобой.
Мы пошли в бар рубщиков мяса на углу Тринадцатой и Вашингтон-авеню. Мы с ним уже не раз здесь бывали. Пол в баре был посыпан опилками, а в воздухе стоял густой дым от сигары, которую курил бармен. Мы взяли виски для Мика, крепкого черного кофе для меня и уселись за столик.
- Ну и зачем ты это сделал? - спросил он.
Я подумал и покачал головой.
- Не знаю. Я ничего такого не собирался делать. Просто что-то заставило меня подняться с колен и пойти к алтарю.
- Я не о том.
- А о чем?
- Зачем ты сегодня ездил с нами? Что понесло тебя в Маспет с пушкой за поясом?
- Ах, вот ты о чем.
- Ну?
Я подул на кофе, чтобы остудить его.
- Хороший вопрос, - сказал я.
- Только не говори мне, что из-за денег. Ты получил бы пятьдесят тысяч, если бы отдал ему пленку. Не знаю еще, какие получатся доли, но по пятьдесят тысяч там не будет. Зачем идти на двойной риск ради меньшей добычи?
- Дело тут не только в деньгах.
- Дело тут вообще не в деньгах, - сказал он. - Разве тебя когда-нибудь интересовали деньги? Да тебе всегда было на них наплевать. - Он отпил глоток. - Я открою тебе один секрет. Мне на них тоже наплевать. Они мне все время нужны позарез, но на самом деле мне на них наплевать.
- Знаю.
- Ты не хотел продавать им эту пленку, да?
- Не хотел, - сказал я. - Я хотел увидеть их мертвыми.
Он кивнул:
- Ты знаешь, о ком я вспомнил прошлой ночью? О том полицейском, про которого ты мне рассказывал, - о старом ирландце, к которому ты попал в напарники, когда стал патрульным.
- Мэхаффи.
- Вот-вот. Я вспомнил о Мэхаффи.
- Я понимаю почему.
- Я вспомнил, что он тебе тогда сказал. "Никогда не делай ничего сам, если можешь устроить так, чтобы кто-то сделал это за тебя". Так, кажется, он сказал?
- Примерно так.
- И я подумал, что в этом нет ничего плохого. Пусть убивают те, у которых весь фартук в крови, верно? Но потом ты сказал, что денег за наводку тебе мало, и я подумал, что неправильно тебя понял.
- Знаю. И это не давало тебе покоя.
- Не давало, потому что я считал, что ты не так уж любишь деньги. Это означало бы, что ты не тот человек, за какого я тебя принимал, и это не давало мне покоя. Но то, что ты сказал потом, меня успокоило. Ты сказал, что хочешь заработать полную долю, пойти на дело с пушкой.
- Да.
- Почему?
- Мне казалось, так будет проще. Ждали-то они меня и впустили бы только меня.
- Не поэтому.
- Нет, не поэтому. Наверное, я решил, что Мэхаффи не прав. Или что его совет не подходит к этому случаю. Я подумал, что будет неправильно предоставить всю грязную работу кому-то еще. Если я могу приговорить их к смерти, то по меньшей мере должен присутствовать, когда их будут вешать.
Он отпил глоток и скривился.
- Знаешь, что я тебе скажу? У меня в баре подают виски получше.
- Так не пей, если не нравится.
Он попробовал еще раз.
- Не могу сказать, что оно плохое, - сказал он. - Знаешь, я не большой любитель пива или вина, но и того, и другого вылил на своем веку немало, и мне доводилось пить пиво, которое было жиже воды, и вино, которое было больше похоже на уксус. И гнилое мясо мне попадалось, и тухлые яйца, и скверная еда, недоваренная, невкусная и испорченная. Но ни разу в жизни мне не попадалось плохое виски.
- Мне тоже, - сказал я.
- И как ты себя чувствуешь теперь, Мэтт?
- Как я себя чувствую? Не знаю, как я себя чувствую. Я же алкоголик, я никогда не знаю, как я себя чувствую.
- Ах, вот оно что.
- Я чувствую себя трезвым. Вот как я себя чувствую.
- Еще бы. - Он взглянул на меня через край своего стакана. - Знаешь, что я тебе скажу? Они заслужили, чтобы их убили.
- Ты так думаешь?
- Если уж кто-то и заслужил, так это они.
- Я думаю, все мы это заслужили, - сказал я. - Может быть, поэтому отсюда никто живым и не уходит. Неизвестно, до чего можно дойти, если взяться решать, кто заслужил, чтобы его убили, а кто - нет. Мы оставили там четырех покойников, и двоих из них я никогда в жизни не видел. Они тоже заслужили, чтобы их убили?
- У них в руках были пушки. На эту войну их никто насильно не призывал.
- Но разве они это заслужили? Если бы каждый из нас получил то, что заслужил…
- Ох, не дай Господь! - сказал он. - Мэтт, вот о чем я хочу тебя спросить. Почему ты убил ту женщину?
- Кто-то должен был это сделать.
- Но необязательно ты.
- Нет. - Я немного подумал и сказал: - Не знаю. Мне только одно приходит в голову.
- Ну, говори.
- Я толком не знаю, - сказал я. - Но может, я хотел, чтобы и у меня на фартуке тоже было немного крови.
В воскресенье я обедал с Джимом Фейбером. Я рассказал ему всю эту историю от начала и до конца, и на собрание мы в тот день так и не пошли. Мы все еще сидели в китайском ресторане, когда там уже читали заключительную молитву.
- Ничего себе история, - сказал он. - Наверное, можно считать, что она хорошо кончилась, хотя бы потому, что ты не начал пить и не сядешь в тюрьму. Или это все-таки может случиться?
- Нет.
- Наверное, интересное ощущение - чувствовать себя сразу и судьей, и присяжными и решать, кому оставаться в живых, а кто заслуживает смерти. Можно сказать, чувствовать себя вроде как Господом Богом.
- Можно сказать и так.
- Ты не думаешь, что это войдет у тебя в привычку?
Я покачал головой:
- Не думаю, что я когда-нибудь еще сделаю такое. Но я и до сих пор не думал, что могу такое сделать.
Хоть много лет делал всякие веши, которые делать не положено, - и когда служил в полиции, и потом. Организовывал липовые показания, подправлял факты.
- Все-таки есть разница.
- Большая разница. Понимаешь, я посмотрел ту пленку еще летом, и с тех пор она все время сидела у меня в голове. А потом я по чистой случайности вышел на этого сукина сына и узнал его по тому жесту, когда он гладил мальчика по голове. Может, и его собственный отец так его гладил.
- Почему ты это сказал?
- Потому что должна быть какая-то причина, из-за которой он стал чудовищем. Может, отец жестоко с ним обращался, может, его в детстве изнасиловали. Иногда это случается. Тогда Стетнера было бы не так уж трудно понять. И даже посочувствовать ему.
- Это я заметил, - сказал он. - Когда ты о нем рассказывал. У меня ни разу не появилось ощущения, что ты его ненавидишь.