- Вчера, например, мыл инспектор Леденцов…
Рябинин глянул на женщин единым охватывающим взглядом. Раскрасневшаяся Лида… Воспрявшая Светлана… Сначала он решил, что из-за этого единого и охватывающего взгляда ему захотелось совместить их силуэты, как это делается в фотоаппаратах. Но тут же понял, задетый беспричинной и сразу убежавшей тревогой, что дело не в его взгляде… Они похожи, они внешне очень похожи. Ростом, фигурой, чертами лица, женственностью… Только Лида, может быть, на сантиметр повыше. И волосы её погуще и поярче, с далёким красноватым отливом. И постройнее. И говорит своё бесподобное "Да?".
- Вадим, у вас будет гастрит, если вы… - начала было Лида.
- Если я не женюсь, - подхватил инспектор. - А я живу по русской пословице: пока баба не грянет, мужик не перекрестится.
- Ну и скоро грянет баба? - спросил Рябинин.
- У нас есть инспектор Фомич. Знаете, как жена о нём заботится? Звонит ему, и если он не обедал, то предупреждает: "Смотри, подохнешь!".
- Вас и так предупредить некому, - заметила Лида.
- А я вот попрошу Свету звонить мне и спрашивать: "Не подох?". Всё на душе будет теплей…
Краска, которую не могла вызвать двухчасовая суета на кухне, теперь робко проступила на Светланиных щеках. Рябинин обрадовался - ей, наверное, у них хорошо, коли краснеет от шутливых намёков. И Лиде хорошо - она любит приятных гостей. И Вадиму хорошо - второй бифштекс уминает. А Рябинину всю неделю было хорошо.
- Лучше расскажите что-нибудь из вашей практики, - попросила Светлана инспектора, чтобы не гореть огнём от его слов.
- Можно. Приземляли мы вчера на хазе забулдона…
- Как? - ничего не поняла Светлана.
- Арестовывали на квартире пьяницу. Только вошли… Он прыжком к шкафу. Ну, думаю, быть пальбе. Между нами раздвинутый стол. Кричу, как положено, насчёт кистей вверх. Ну и свой пистолетик уже в руке. А забулдон открыл шкаф, выхватил…
- Ружьё? - ужаснулась Лида.
- Нет, длинную, тяжёлую, конусообразную…
- Мину? - тихо предположила Светлана.
- Нет, бутылку "Плодоягодного". И забулькал. Граммов триста успел.
- Да?
- А говорят, что в городе появился садист, - окончательно распрямилась Светлана. - Подсаживает в свою машину девушек, везёт за город, там пытает, а их крики записывает на магнитофон…
- И потом дома прокручивает, - знающе подтвердил Рябинин.
- Ага. - Инспектор кивнул. - Только садист не один, а их несколько. И не на магнитофон записывают, а сами играют на гитарах. И не девушки кричат, а они сами орут. И называются не садистами, а вокально-инструментальным ансамблем "Гармония".
Женщины засмеялись.
У Рябинина всплыла мысль, никуда не исчезнув, потому что была ясной: сколько сказано о любви… А о дружбе? Нет, не так. С какой силой воспето неясное и трепетное состояние, когда человек лишь начал влюбляться. А где и как воспето состояние, когда человек?.. И слова-то нет.
Рябинин обвёл всех какими-то обмякшими очками и блаженным голосом спросил:
- Братцы… Есть слово "влюбился", а почему нет слова "вдружбился", а?
Добровольная исповедь.
Уж коли зашла речь о любви… Оставим её для молодёжи - пусть развлекаются, пока не повзрослеют. Жизнь она ведь земная. Я к тому, что любовь есть секс, и больше ничего. Грубо? А правда она такая, грубая. Вся наша любовь сводится к греховным потребностям. Думаете, я любовь не признаю? Признаю, только моё понятие любви другое… Когда с женщиной просто живут - это секс, а когда это делают красиво - это любовь.
Из дневника следователя.
Мне кажется, что я понял, в чём ошибается Юрий Артемьевич, - он не разграничивает понятия "смысл жизни" и "главное в жизни". Разумеется, главное в жизни - это труд. Здоровье - тоже главное в жизни. Ещё главное в жизни - любовь. Дети, конечно, главное. Природа, материальная база, психологический климат, образ жизни - всё это главное в жизни. Что там ещё осталось?..
ЧАСТЬ ЧЕТВЁРТАЯ
Рябинин не поверил первым флоксам, заболевшим, закрасневшим на лотках у метро. Он не поверил ранней свежей картошке, принесённой Лидой с рынка. Он календарю не поверил…
Но в парке посмотрел на берёзу одновременно с порывом сильного ветра. Его взгляд опередил скорый воздух и первым лёг на пышную, слегка отяжелевшую от тепла и поливов зелень, которую желтизна не тронула даже волоском. И тут же гулящий ветер - тот, который он опередил взглядом, - вломился в крону и вытряхнул из неё стайку невесть откуда взявшихся рыжих листьев.
И Рябинин поверил - август.
- Уже август, - сказал он Беспалову, входя в его кабинет и осторожно удерживая за уголок маленькую бумажку - как просушивал.
- А…
- Что "а"? - спросил Рябинин, запоздало поняв ненужность этого вопроса: его слова опередили собственную мысль, как утром взгляд обогнал парковый ветер.
Уже август. Уже август, а… Только оно, только время бросает в душу это железное "а". Месяц прошёл, а… Год прошёл, а… Жизнь прошла, а… А что? Зачем они прошли?
Рябинин прищурился, близоруко вглядываясь в лицо Беспалова, - это ли сказал прокурор? Юрий Артемьевич тоже прищурился, собираясь ответить. Но Рябинин опередил его философским сообщением:
- Египетскому сфинксу четыре тысячи лет. Лежит себе.
И промелькнуло, исчезая…
…Мы не живём, а просматриваем коротенький конспект собственной жизни…
Египетский ли сфинкс подсказал, думал ли об этом раньше, но прокурор вот почему прищурился - вдруг спросил весёленьким голосом:
- Счастье… Почему ж вы смыслом жизни не полагаете счастье?
- Может быть, потому, что так полагают многие.
Рябинин сел в кресло, положив на колени свою осторожную бумажку, - ему не хотелось говорить о счастье.
- Сергей Георгиевич, давно сказано, что мы созданы для счастья, как птицы для полёта.
- Мы-то созданы…
- А коль созданы, то надо летать.
- У счастья есть один недостаток, Юрий Артемьевич. Не всегда знаешь, что оно с тобой…
- Неужели вы никогда не были уверены в своём счастье?
- Был. Но всегда был и тайный страх.
- Почему же?
- Боялся, что оно уйдёт…
- Тогда вам не бывать счастливым.
- А я их не люблю.
- Кого? - Понял прокурор "кого", но отогнал это понимание, как обронённую глупость.
- Счастливых.
- Что вы говорите! - Беспалов махнул сигаретой, открещиваясь.
- Действительно, что я говорю, - искренне удивился Рябинин, хотя надо бы сказать: "зачем я говорю".
- Вы же человек добрый, - успокоился прокурор.
- Возможно. Но счастливых не люблю.
Юрий Артемьевич уложил окурок в пепельницу и негромко, словно боясь ответа, спросил:
- Почему?
- Они глухие.
Беспалов взялся за нос, который выдержал пошатывание, лишь слегка порозовев.
- И слепые, - добавил Рябинин.
- Не все же.
- Все. Об этом и в песнях поётся.
- В каких песнях?
- Ну, хотя бы… "В этот час весь мир для нас…" Или: "Я верю, что любовь всегда права…"
- Это про влюблённых.
- А влюблённые - самые счастливые.
- Я думаю, что влюблённые имеют право ничего не видеть и не слышать.
- Такого права нет ни у кого, - резковато сказал Рябинин. Он и не хотел говорить о счастье.
- Как дело Калязиной?
Теперь и Беспалов не захотел говорить о счастье; теперь, но через день-другой где-нибудь в коридоре или столовой неожиданно озадачит выношенным ответом.
- Вызвал её для опознания и очных ставок. И дело закончу.
Видимо, последнюю фразу "И дело закончу" он сказал неуверенно, без точки, поэтому прокурор ждал ещё слов, окончательных. Рябинин сдёрнул, как сдул, бумагу с колен и положил перед Беспаловым - красивый бланк с чётким и стройно расположенным текстом:
- Вот такое письмо…
Прокурор читал долго, медленно, возвращаясь к началу текста.
- Действительно… всё это? - наконец спросил он.
- Впервые слышу.
- Неужели учёные полагают, что какие-либо способности могут освободить от уголовного наказания?
- Я думаю о другом… Что за этим?
Следователю прокуратуры.
В последнее время Лаборатория психологии изучает уникальные качества психики Аделаиды Сергеевны Калязиной. У неё обнаружены кожно-оптические способности и телепатические феномены, которые она демонстрировала в присутствии психологов, физиологов, психиатров и физиков. Поскольку её способности представляют исключительный интерес для научной разработки вопроса о телепатии и подобных явлениях, просим не привлекать её к уголовной ответственности. Кроме того, действия Калязиной были вызваны скорее всего не злым умыслом, а редкими свойствами её психики…
Из дневника следователя.
Брякнул-таки. Да и не то, что хотел сказать. Не люблю счастливых… Ведь кощунство. А вернее было бы так: счастливый человек мне неинтересен. Почему же? Счастье держится, как правило, на каких-то общих для всех кирпичиках: здоровье, материальный достаток, интересная работа, образование, семья… Идеалы счастья придумывают люди, и эти идеалы похожи, как в квартирах телевизоры. Поэтому счастливый человек теряет индивидуальность - все счастливые похожи. Несчастные же самобытны, потому что… Потому что идеалы мы придумываем сами, несчастья нам придумывает жизнь, а она - большая искусница.
Добровольная исповедь.
Жизнь моего Короля, как сами понимаете, могла кончиться только казённым домом. Через три года она и кончилась. Почему-то в памяти осталось не его лицо, не наша совместная жизнь и даже не суд, а обыск: милиционер выносит из квартиры два ведра мелочи, которую Король приносил из церкви, - ассигнаций от карточных игр ему не хватало, и он ещё поторговывал крестиками.
Отбыл он в далёкие места. Денёк я поплакала. А он прислал два письма: одно слезливое, второе нецензурное. И всё. Ноль эмоций. А ведь любил… Как-то я сказала о миллионерше, принимавшей молочные ванны. И что? Грузчик из магазина притаскивает два бидона молока, и Король выливает их в ванну…
Осталась я одна. Ваши коллеги меня не тронули. На суде я проходила свидетельницей. Да и что я знала? Верите ли, только на суде и услышала его настоящую фамилию - Головатюк.
Из газеты (корреспондент В.Холстянникова).
Случается, что в квартире гаснет свет, темно, неудобно, гости переговариваются вполголоса. Но вот электрик что-то там соединил - и вспыхнуло радостное солнце. Такое ощущение возникло у всех присутствующих в Лаборатории психологии, когда вошла Аделаида Сергеевна Калязина: статная, строгая, красивая, в тёмном костюме. Она что-то сказала - не важно, что - и всех обдало странной и нервной энергией. В этой женщине скрыта тайна, я бы сказала, тайна всех тайн, потому что её тайна лежит за границей нашего понимания. И мы, журналисты, к ней не готовы - не готовы её понять и тем более донести до масс. Мы привыкли считать тонны стали, метры жилой площади, пуды хлеба. Но мы не знаем, что писать о таком явлении, как телепатия…
Примером этому служит наша корреспонденция о якобы мошенничестве Калязиной, когда она просила у прохожих деньги. Как выяснилось, она проводила социологический опыт, не содержащий состава преступления. Скорее всего и другие "криминалы" не являются уголовными, в чём без сомнения разберутся следственные органы.
Способности Калязиной - есть редчайший феномен, который надо беречь для науки…
В душном и огромном зале негде было упасть яблоку. Притушенные бра, казалось, не горели, а сочились тончайшей жемчужной пылью, оседавшей на лица напряжённой бледностью. Яркий свет горел только в глубине сцены, обдавая задник малиновым пожаром. На этом закате чернели насупленные фигуры - за столом молча сидело человек десять: врач, невропатолог, физик, психолог, кибернетик, философ… Вдоль стола бесшумно двигался худой безвозрастный мужчина в тёмном костюме, ведущий эту встречу. А на краю сцены…
На краю сцены в длинном чёрном платье, с бескровным, каким-то прозрачным лицом стояла Аделаида Сергеевна Калязина и одержимо пронизывала зал взглядом угольных глаз.
Петельников и Рябинин переглянулись.
- Часы, - негромко, но слышимо всем сказала она.
- Правильно, - отозвался голос из публики.
Зал сдержанно вздохнул. Кто-то захлопал, но звук ладоней вспугнутым воробьём исчез под негоревшей люстрой. И стало ещё тише.
- Кто следующий? - глухо спросил ведущий.
- Разрешите мне.
Молодой человек, наверное студент, неуклюже подошёл. Ведущий скользнул по сцене длинными шагами на согнутых ногах, как прошёлся старомодным танго. Откуда-то из рукава он выдернул чёрную повязку и завязал Калязиной глаза. Студент протянул свой предмет - зачётную книжку. Ведущий взял, усмехнулся и поднял её над головой, показывая комиссии и публике. Спрятав зачётку в ящик, темневший на краю стола, он подошёл к Калязиной и снял повязку - как Вию поднял веки.
Калязина вздохнула и безумно оглядела зал. Длинный и лохматый студент, похожий на гигантского цыплёнка, приготовился. Она искала его, как тот самый Вий, и не могла найти, хотя он стоял перед сценой, перед ней. И вдруг наткнулась, увидела и вонзилась исступлённым взглядом. Студент набычился, заметно бледнея. Калязина всё смотрела и смотрела, а студент бледнел и бледнел от какого-то тайного напряжения.
- Зачем вы стараетесь думать о другом, а не о спрятанном предмете? опять тихо и опять слышимо спросила она.
Студент не ответил, залившись предавшей его краской.
- Теперь кто-то очень сильно думает и мне мешает, - сказала Калязина, отчего на зал легла уже больничная тишина.
- Не ты? - шепнул Петельников.
Рябинин вообще ни о чём не думал. Он смотрел во все глаза и во все очки, не понимая, где он, - сидит на эстрадном концерте или видит научный эксперимент. Комиссия из насупленных учёных, как при экспертизе. Артистичная Калязина, танцующий конферансье и заинтригованная публика, как на весёлом представлении.
Калязина вдруг бросила студента и воззрилась в потолок:
- Что-то прямоугольное… Книга… Нет, маленькая… Маленькая книга…
Теперь уже откровенные аплодисменты взлетели туда же, за её взглядом, к потолку. Она устало бросила руки вдоль тела. Тонкая, напряжённая улыбка задевала её губы и тут же сурово исчезала.
Севший было студент неожиданно поднялся и сказал звонким, подобающим гигантскому цыплёнку голосом:
- А я о зачётке не думал.
- Это вам так кажется, - снисходительно парировал ведущий.
- Я думал о другом.
- Вы думали о том, как бы не думать о зачётке…
Публика засмеялась: Калязину она побаивалась, ведущего - любила.
- Студент прав, - вдруг сказала Калязина. - Он думал о другом, поэтому я была вынуждена обратиться к мыслям его соседки. Вы думали о зачётной книжке?
- Да. - Девушка испуганно залилась румянцем.
И опять защёлкали аплодисменты. Члены комиссии что-то писали, перешёптываясь и обмениваясь бумажками. Ведущий прошёлся по сцене своим танцевальным шагом. Но студент, этот гигантский цыплёнок и по-цыплячьи неугомонный, вновь поднялся и занудным голосом спросил:
- Возможно ли чтение мыслей в том случае, если загаданный предмет будет показываться без индуктора?
- Индуктор - это Калязина, - опять шепнул инспектор.
- Молодой человек, повязка из чёрной и плотной ткани…
- Возможно, - перебила Калязина. - В следующем сеансе я буду сублимировать именно так.
Обескураженный студент наконец-то растворился в публике.
- Продолжаем сеанс, - оповестил бодрый ведущий.
Рябинин осмотрелся. По рядам бегали какие-то странные нервные завихрения. В зале сидели какие-то странные люди, хотя он знал, что тут собралась главным образом интеллигенция. На учёных докладах эти люди наверняка выглядели не так - сосредоточенно, познающе… На концертах у этих людей определённо были иные лица, ждущие чистой радости. Почему же здесь они стянуты каким-то греховным любопытством? Но такие лица он где-то видел.
- А что, если выйти на сцену и сказать, что она преступница? - шепнул теперь Рябинин.
- Тебе не поверят.
И он вспомнил, где видел такие лица, - в церкви. И он понял, что эти люди собрались тут не познавать, а веровать.
Рябинину захотелось приобрести ещё одного единомышленника, кроме инспектора. С другого бока сидел чёрненький сухощавый мужчина в красивой, вроде бы женской кофте. Он рассеянно поглядывал на зал и не очень смотрел на сцену.
- Какая ерунда, - сказал ему Рябинин.
Сосед кивнул, даже не повернув головы. Рябинин сосредоточился на сцене. Там страдала Калязина, разъедая взглядом новую жертву. И жертва страдала под этим взглядом и взглядом публики.
- Что-то маленькое… Очень мелкое… Оно даже не сублимируется…
Жертва, молодая женщина, неожиданно улыбнулась, словно не выдержала игры в смешинки.
- Милочка, да вы обманщица. Вы ничего не положили…
Во время ответных хлопков на спину Рябинина легла безвольная рука. Он обернулся. Молодой человек, у которого длинных волос хватило бы на двух женщин, тянул ему записку.
- Передать на сцену? - спросил Рябинин.
- Не знаю.
- А что в записке?
- Не знаю.
- Кто хоть написал?
- Не знаю.
- Значит, не вы?
- Не знаю.
Рябинин смотрел на безответного парня, чувствуя, что они тоже попали в тот странный и нервный водоворот, который крутился по залу. Его завихряла Калязина - мстила неверующим и неверящим.
- Ну как - ерунда? - спросил вдруг мужчина в кофте, теперь повернувшись лицом.
- А что? - бессмысленно возразил Рябинин.
- Там написано: "Не говорите того, чего не понимаете".
Под косящим взглядом инспектора Рябинин развернул листок и прочёл кривоватые буквы: "Не говорите, если не понимаете". Сосед в кофте усмехнулся.
- Как узнали? - только и нашёлся Рябинин.
- Я внушил ему написать эти слова и передать вам.
- Ну, гаси свет, - заключил инспектор.
Мужчина в кофте смотрел на них чёрными глазами, в которых бегали радужные сполохи. От него пахло коньяком и орехами.
- Товарищи, - сказал ведущий, переставая танцевать и приглушая голос, Аделаида Сергеевна устала. На следующем сеансе она продемонстрирует кожно-оптическое виденье…
Люди выходили молча, не глядя друг на друга. Ни обсуждений, ни смеха, ни той бестолковщины, которая обычно бывает в гардеробах. Казалось, что каждый дал тайную клятву молчать о виденном.
Рябинин пропустил высокую женщину в джинсовом костюме, показавшуюся ему знакомой. Обернувшись, она пошутила:
- Следите за мной, товарищ Рябинин?
- А вы готовите хвалебный репортажик, товарищ Холстянникова?
- А вы их почитываете?
- Я люблю юмор.
- Между прочим, за столом были доктора наук.
- Да? А я думал, что одни кандидаты.
- Жаль, что вы ничем не интересуетесь, кроме статей уголовного кодекса.
- Он и ими-то не интересуется, - вмешался Вадим, который успел исчезнуть и появиться.