- Так вам скажу: права мама. Бывало, лупит меня и приговаривает: "Ласковый ребёнок две матери сосёт, а вот такой урод ни одной не будет". Фигурально говоря, всю жизнь сосал лапу. Папаша тоже был без высшего образования - схватит сапог и меня по голове. Вот и получалось, что в отроческом возрасте поехал я в колонию. А уж потом в моей жизни что ни день, то факт. А они в этом возрасте учились играть на пианинах! И теперь все бренчат.
- Кто?
- Соседи мои, Иванцовы.
- Ну и что?
Поля её шляпы дрогнули. Он ждал, что Аделаида Сергеевна повернётся, но она осталась прямой и неподвижной, как парковый дуб.
- Я же говорил, что у меня дело тонкое. Возьмём квартиру. Я до срока жил, считай, в "тёщиной комнате": шаг вдоль - шаг поперёк. А ему лет тридцать, ей приблизительно тоже в это время, а у них отдельная двухкомнатная. Почему?
- Ну, уважаемый, с такими вопросами обращайтесь в центральную прессу.
Но он уже не слышал. Подбородок, где, казалось, скопился жир со всего лица, побордовел, как и её шляпка.
- У меня вместо жизни случились полные нули. В чём я ходил в тридцать-то лет? В ватнике, в кирзовых сапогах шлёпал… А он в костюмах полосчатых да плащах импортных. Шуба у него дублёная, а у неё цигейковая - с баранов надрали. Пил-то я что? На поллитру разживёшься да на огурец давно просоленный. А они коктейли по субботам тянут… А ел что? Да что достану. Хамсу, к примеру. Эта же свиристелка может вечер пробегать по гастрономам буженины ей подавай. А мою холеру, так называемую жену, за бутылкой пива не выпрешь. Из скотины у меня была одна кошка, да и та сбежала. А у них собака лохматая, красавица, не собака, а прямо кот в сапогах. На чём я езжу? На общественном транспорте. А они "Москвича" купили! За какие такие заслуги?
Его вдруг схватил какой-то ухающий кашель, которым он зашёлся надолго, теперь покраснев весь, до самого темени. Вздрагивала скамейка, и ритмично колыхались поля шляпы. Голуби, бежавшие было к ним, ошарашенно бросились в небо…
Отдышавшись, он вытер лицо платком и уже тихо досказал:
- Обидно. Смотрят они на меня, как на чучело. Вроде как уценённый какой. А вчера звонят в дверь. Папаша, мол, у нас остались кое-какие продукты, не хотите ли? Верно, остались. Наберут, а не сожрут. Полторта, сыру с килограмм, салатов да винегретов. И бутылок пять, в каждой винца на донышке. Взял. Не обидно ли, а?
Он потянулся под шляпные поля, стараясь на глаз определить, обидно ли. Но увидел её ухо и щёку, розовеющие в солнце и свежем воздухе.
А воздух вдруг посинел от прозрачного дыма. Запахло кострами. По краям парка жгли поля сухой травы, и никто не знал, нужны ли эти палы, или мальчишки озоруют, благо стебли вспыхивали от единой спички.
- Обидно, - согласилась Аделаида Сергеевна.
- Пусть им тоже будет обидно, как и мне, - оживился он, нервно застёгивая пальто, словно защищаясь от дыма.
- Чего вы хотите?
- Какую-нибудь им пакость.
- Пакости, уважаемый, я не делаю.
- А мне сказали…
- Дураки сказали, - перебила она. - Я занимаюсь эманацией утраченного духа.
- Я, считай, всё утратил…
- Так чего вы хотите?
- У меня ихние продукты поперёк горла стоят. Пусть и они хоть раз поперхнутся.
- Сто рублей.
- Дорого, - удивился он. - Могу только пятьдесят.
- Такая будет и эманация.
- Какая такая?
- Уценённая.
Он насупленно посмотрел на дубы, на кучу прелых листьев, на сизый воздух. Пятьдесят рублей тоже деньги.
- Я на пенсии.
- В автобусе вам уступят место.
- Ладно, пусть эта… уценённая.
Он полез в нагрудный карман и долго шевелил там пальцами, вслепую отсчитывая сумму. Она взяла её небрежно, как берут трамвайный билет.
- Почтенный, сообщите мне какую-нибудь подробность из их жизни. Например, какие между ними отношения?
- Вроде бы любовь. Ревнует её сильно…
- Достаточно. Теперь нужны их имена и адрес. Подождите, я возьму записную книжку. Рой, дай сумочку!
Гора сухих листьев вздрогнула и зашелестела. Из неё медленно вышла огромная белёсая овчарка с дамской сумочкой в пасти. Пенсионер вцепился в скамейку и смотрел на собаку, тяжело дыша. Рой тоже дышал тяжело, - жарко.
- Ну? - сказала Аделаида Сергеевна, достав записную книжку.
- А вы ничего такого… В смысле смертельного или подсудного?..
- Я, почтенный, работаю на биотоках.
- Током и убить можно.
Он медленно вздохнул, боясь движением груди привлечь внимание овчарки.
Из дневника следователя.
Рядом со мной живёт семидесятилетний пенсионер, которого непонятно зачем отправили на пенсию: он бегает, что-то носит, что-то сверлит, кого-то навещает… Ему известно всё на свете. Вчера остановил меня и почти час рассказывал, чем он занимался в жизни: от преподавания до водолазных работ, от дрессировки овчарок до ремонта воздушных шаров…
- Скажите, а смысл жизни вы искали? - спросил я, потому что кого и спрашивать, как не семидесятилетних.
- На Марсе?
- Нет, на Земле.
- Смысл жизни… кого?
- Себя, нас, всех…
- А-а, смысл жизни в этом смысле, - усмехнулся он. - Некогда было.
- А вы бы в свободное от работы время.
Максим Николаевич Иванцов, молодой учёный, опять перечеркнул фразу. Их, перечёркнутых, уже набралось полстраницы - великие писатели творили чище. Иванцов начал морщиться, потому что сочинял не научную статью, не доклад и не докторскую диссертацию, а тезисы популярной лекции для клуба здоровья на тему "Берегите нервы!". Видимо, начать стоило с главной мысли, ради чего и затевалась лекция. А там пойдёт.
Иванцов взял чистый лист бумаги и написал: "Владеть своими нервами можно научиться так же, как, скажем, владеем мы своими собственными руками. Примеры". Он подумал - зачёркивать ли? - всё же оставил и вписал следующий тезис: "Более половины тяжёлых стрессов случается из-за пустяков. Примеры". Третий тезис лёг на бумагу как-то сам, не придумываясь: "Стресс - это защита организма от неблагоприятных ситуаций. Но мы поставим вопрос иначе: защитим свой организм от стрессов! Примеры".
Лаборантка Верочка приоткрыла дверь ровно на столько, чтобы в щель пролез громадный парик, который на маленькой головке выглядел кавказской папахой.
- Максим Николаевич, вас к телефону.
- Жена?
- Нет. Но женщина.
Он махнул авторучкой:
- Скажите, что занят. У меня через час лекция.
Верочка с готовностью пропала. Иванцов склонился к бумаге - тезисы пошли легко: "Мы умеем беречь время, деньги, электроэнергию, ботинки… Мы даже умеем беречь сердце, печень, желудок… Но мы не умеем беречь нервы! Примеры".
Дверь опять приоткрылась. Теперь кудлатая папаха-парик втянула и худенькую фигурку.
- Максим Николаевич, она говорит, что вы ждёте её звонка.
- Жду? Не помню…
Иванцов чуть помедлил, оказавшись меж двух желаний: записать новый тезис или сразу пойти к телефону. И всё-таки поднялся. Возможно, кого-нибудь и просил позвонить…
Взяв трубку, он хотел сказать "Алло!" или "Да!", но ничего не сказал, удивившись тяжёлому и торопливому дыханию на том конце провода. Так мог дышать только мужчина. Или женщина, пробежавшая дистанцию.
- Что же вы молчите? - спросила трубка всё-таки женским, низким и сочным голосом, каким в опере поют мамаши, няни и бабушки.
- Я слушаю вас, - недовольно ответил Иванцов, словно его поймали за подслушиванием.
- Максим Николаевич Иванцов?
- Да. А вы кто?
- Это неважно.
- То есть как неважно? - удивился он.
- Вы меня не знаете. Я живу рядом с вашим домом.
- И всё-таки вам лучше назваться.
- Максим Николаевич, время дорого, а мы разводим антимонии…
- Чего вы от меня хотите? - перебил Иванцов.
- Сделать сообщение…
- Чтобы сделать научное сообщение, уважаемая незнакомка… - опять перебил он, но и его тут же перебили:
- Сообщение ненаучное, Максим Николаевич.
- А какое же?
- Анонимное. Только что в вашу квартиру вошёл мужчина.
- Вор, что ли?
- Он вошёл вместе с вашей женой Людмилой.
Иванцов замолчал. Начиная разговор с незнакомкой, он подсознательно допускал, кем она могла быть: референтом из головного института, соискательницей, матерью студента, забытой сокурсницей, в конце концов, знакомой, которая решила его разыграть." А этой женщины не допускало даже подсознание.
- Мало ли у жены знакомых, - невнятно предположил он.
- Знакомый в чине капитана. Кстати, она с ним встречалась и на прошлой неделе.
Среди военных ни друзей, ни родственников у них не было.
- А зачем вы это мне сообщаете? - наконец нашёлся Иванцов; он решил, что всё-таки нашёлся.
А кому же сообщать? Не в милицию же.
Она усмехнулась: Иванцов это понял по особому, какому-то булькающему тембру, словно её голос пропустили сквозь воду.
- Это не ваше дело! - сказал он решительно, зная, что ему надо бы положить трубку или обругать её; нет, лучше пристыдить; нет, всё-таки лучше бросить трубку на аппарат так, чтобы треск ударил по её огромным - конечно, огромным, как у всех анонимщиков, - ушам.
- Конечно, не моё, - спокойно согласилась она. - Но вы ещё молоды, Максим Николаевич. Запомните, легче придавить искру, чем тушить пожар.
И она положила трубку. Трубку положила всё-таки она. Он ещё держал, теперь уж боясь с ней расстаться, - ведь стоит опустить её на аппарат как нужно что-то предпринимать.
- Неприятность?
Верочка внимательно смотрела на него своими маленькими глазками, а может быть, и не маленькими, - под таким париком всё мельчало.
- Нет-нет, - ответил он и осторожно положил трубку, словно это была не мембрана, спрятанная в пластмассу, а что-нибудь живое. Например, ухо. Почему ухо? Уж тогда глаз, - ведь она подсматривала.
Иванцов вернулся в свою комнату и медленно опустился на стул. Перед ним лежали тезисы о нервных стрессах…
Навет? Ложь? Возможно. Но как эта наветчица узнала его имя, адрес, рабочий телефон… Да и какой смысл ей обманывать? Бежала к телефону, даже запыхалась. А ведь сегодня Людмила не работает, должна быть дома - и это совпадает.
Позвонить! Ну конечно позвонить. Для чего? Чтобы услышать фальшивый голос и дать уйти капитану?
Он сцепил пальцы и закрыл ими глаза, как замуровал решёткой. Приятели смеялись над его ревностью. Людмила на неё обижалась. Выходит, что зря смеялись и зря она обижалась…
Иванцов вскочил. Телефонная трубка почему-то прыгала в руке, как свежепойманная рыба, а диск, наоборот, словно заржавел - он всегда крутится с одинаковой скоростью, как бы человек не спешил.
- Такси?!
Людмила Иванцова заметила, что самые хлопотливые дни те, которые предназначены для отдыха. Поспав после ночного дежурства каких-нибудь часика три, она уже стояла посреди квартиры, не зная, за что взяться.
Прежде всего "Чародейка" - спальный гарнитур, который достали на той неделе. Максим ворчал: гарнитур приобрели - жилплощадь потеряли. Громадные кровати, сдвинутые вместе, съели одну комнату, распластавшись посредине, как музейный экспонат. Да и спальня стала походить на музей, где табличка "Руками не трогать" не удивила бы. Людмила собиралась двигать эту "Чародейку" до тех пор, пока комната не обретёт жилой вид.
Ещё нужно пробежаться по магазинам, что-нибудь до пяти часов, пока народ не пошёл с работы. Но это потом, после "Чародейки". А можно и не ходить, - вчера была.
И обед, приготовить настоящий обед с привлечением кулинарных книг, вина и праздничного сервиза. На первое гороховый суп, который любит Максим. Ну, затем тушёное мясо. И клюквенный мусс на десерт. А можно придумать и совсем-совсем другое. Жена осталась дома - это должно чувствоваться. Даже по обеденному запаху, и может быть, прежде всего по нему. Максим шутит: любовь зависит от уюта. А вдруг не шутит? Нет, шутит, потому что уютолюбцы неревнивы.
Людмила застегнула халат и взялась за "Чародейку".
Кровати, плотиной перегородившие комнату, не давали развернуться, да и сами не разворачивались. Она решила выставить в переднюю невысокий сверкающий комод, который выглядел более покладистым. Комод медленно поехал, спотыкаясь о паркетины.
Когда он оказался в передней, зазвонил телефон. Людмила сняла трубку и молчала, стараясь отдышаться. Но в трубке тоже дышали, словно на том конце провода тоже двигали комод из гарнитура "Чародейка".
- Слушаю, - удивлённо сказала Людмила.
- Триста шестьдесят первая? - спросил торопливый женский голос.
- Да, квартира триста шестьдесят первая.
- Милочка, я не знаю вас, а вы не знаете меня. И не спрашивайте, откуда мне что известно. В вашу квартиру идёт вор, рецидивист…
- Уж не за "Чародейкой" ли? Её одному не вынести. Ириха, перестань дурачиться!
- Милочка, теряешь время, - чуть повелительно сказала женщина, и Людмила сразу поняла, что это не Ириха. - Он уже, возможно, поднимается по лестнице. Слушай внимательно. Этот опасный бандит прослышал про ваш достаток. Сначала будет подбирать отмычки, а потом взломает дверь.
- Но я же дома, - усмехнулась Людмила.
- Он знает, ему терять нечего.
- Боже, что за чепуха. Да кто вы?
- Друг. Не выходите на лестницу…
- Я сейчас же звоню в милицию, чтобы вас задержали!
- Вместо благодарности, - вздохнула незнакомка. Людмила хотела ей сказать, что это неумная шутка, - в наше время бандиты в квартиры не вламываются. Хотела сказать, что в этой дурацкой шутке не видит смысла. Хотела сказать, что какой же это бандит будет выбалтывать замышленное преступление, если только она не наводчица… Хотела сказать и не сказала, прижав трубку к груди, - от двери донёсся слабый металлический звук, железо о железо…
Людмила замерла, сразу лишившись сил. Но страх оказался сильней: она швырнула трубку на аппарат, подскочила к порогу, открыла вторую дверь и набросила на первую крюк, который Максим ввинтил на всякий случай. И услышала, что уже пощёлкивает замок - подобрал. Она стремительно захлопнула вторую дверь, попятившись от неё, как от наезжавшего бульдозера.
Дверь вздрогнула и затряслась от рывков, которыми хотели её высадить вместе с дверной коробкой. Людмила вскрикнула и отскочила дальше, к мерцавшему полировкой комоду. Она даже не удивилась, как смогла в секунду передвинуть комод и придавить им вибрирующие двери. Сил осталось дойти только до телефона, набрать 02 и крикнуть:
- Скорей! Скорей, выламывают дверь…
Из рапорта участкового инспектора.
26 марта сего года в 13 ч. 10 м. по указанию дежурного райотдела я прибыл по адресу: ул. Солнечная, д. 8, кв. 361. На лестничной площадке мною был обнаружен неизвестный гражданин, пытавшийся выломать дверь указанной квартиры и уже оторвавший ручку и почти всю обивку. Неизвестный гражданин оказался Иванцовым Максимом Николаевичем, проживающим в этой же квартире. Проверив обстоятельства происшествия и переговорив с его женой, которая на голос мужа добровольно открыла дверь, выяснил, что ей был телефонный звонок неизвестной женщины, которая, видимо, приняла спешившего мужа за вора. А гражданин Иванцов М.Н., в свою очередь, решил, по его словам, что вор закрылся в квартире, почему и начал ломать дверь. Таким образом, налицо ошибочная ситуация. Гражданин Иванцов М.Н. был трезв.
Из дневника следователя.
Правовые органы знают не обо всех преступлениях, потому что к ним не поступает информация. И одна из причин - некоторые тихие потерпевшие, которые меня злят сильнее, чем все неправды и несправедливости. Ведь не жалуются. Ведь не возмущаются! Когда у меня сидит такой тишайший и рассказывает, как его обидели на работе, дома или в автобусе, - спокойно, между прочим, как мимолётный эпизод, - я молча кричу ему: "Хоть теперь возмутись! Взорвись! Заплачь!" Эти люди не обижаются, или забывают обиды, или сразу их прощают… Парадокс: есть обиды и нет обиженных. Но ведь бороться с чем-либо можно только возмутившись. Не возмутившийся несправедливостью и сам несправедлив. Если уж себя не отстаивает, что же говорить про помощь соседу… Да мимо пройдёт!
Объявление на столбе.
Продаётся новая, неношеная каракулевая шуба по магазинной цене. Обращаться на Спортивную улицу, дом 3, кв. 7, от 18 до 19 часов.
Козлова посмотрела на ходики: прошло сорок пять минут указанного в объявлении времени, а была только одна покупательница, да и та баскетбольного роста, которой никакая бы шуба не подошла. Видимо, одного часа маловато, и придётся переписать объявление: пусть ходят с шести до восьми вечера. В магазине такую шубу схватили бы сразу, хоть и цена солидная. Но меховые магазины расположены в центре, а к ней, на улицу Спортивную, ехать с тремя пересадками. Не каждый захочет.
Козлова вынесла шубу в переднюю и повесила у двери - входи и меряй. Тут и зеркало. Чёрные мелкие завитки пружинили под пальцами и казались живыми. Не разовьёшь, завиты самой матушкой-природой. Говорят, на каракуль годятся только ягнята. И ещё говорили, что на какие-то изделия - может и на каракуль, или вроде бы на замшу - идут только утробные барашки. Всё-таки жалко продавать.
Звонок не то чтобы испугал, но сбросил руку с шубы, словно та была уже не её.
Козлова открыла дверь. В переднюю вошла представительная дама в модном пальто и лёгком платке на голове. Это была настоящая покупательница, не баскетболистка. Такая, возможно, начнёт торговаться, но уж обязательно купит.
- Здесь от восемнадцати до девятнадцати? - спросила она тем голосом, который кто зовёт грудным, кто низким, а кто сытым.
- Да-да, проходите, - предложила Козлова, хотя проходить было некуда да и незачем: гостья уже стояла перед шубой, изучая её взглядом. Хозяйка хотела было сказать, что продавать жалко, но покупательница тяжело и шумно вздохнула. И тогда Козлова сразу увидела большой живот, который вздыбил пальто и скособочил пуговицы натянутыми петлями.
- О, извините, - суетливо пробормотала Козлова и быстро сходила за стулом.
Покупательница с готовностью опустилась на него, рассматривая шубу сидя, как картину в музее. Но как же мерить…
- Для сестры ищу, - ответила дама на мысль Козловой. - Просила сходить по объявлению. Сколько хотите?
- Тысячу сто, как и в магазине.
- Перепродают всегда со скидкой.
- Да ни разу не надёвана. Вот и чек, - опять засуетилась хозяйка, извлекая из кармана шубы мятую бумажку.
Но покупательницу чек не интересовал - она смотрела на шубу.
- Если не секрет, почему продаёте?
- Вступаем в кооператив, деньги нужны на трёхкомнатную…
- Деньги всем нужны, - философски заметила гостья, поднялась и начала ощупывать рукав.
Она утюжила завитки, погружаясь в них бордовыми пиками ногтей; взъерошивала шерсть, пропуская её меж пальцев; гладила ладонью борт, как щёку ребёнка. Видимо, разбиралась в мехах.
Внезапно покупательница отпустила шубу и схватилась за горло. Даже при неярком электрическом свете было заметно, как она побледнела. И тут же её ноги словно переломились в коленях, и дама села, как упала, стукнув об пол каблуками сапожек.
- Вам плохо? - испугалась Козлова.
- Тошнит…