– Договорились!
Боря выглядел счастливым и даже забыл про свои жетоны. Он уже вполне дружелюбно прощался со своим недавним обидчиком. Сестра повеселела тоже. Я слышал, как она спросила вполголоса у Самсонова:
– Тысяча долларов – это в дополнение к той тысяче, которая предусмотрена нашим договором?
– Нет, мадам, – учтиво ответил Самсонов. – Речь идет об одних и тех же деньгах.
Я мысленно зааплодировал своему шефу: ловко он провернул дело. Женщина все-таки смогла улыбнуться нам напоследок и потянула брата к выходу.
– Все же самое интересное мы умудряемся не снимать, – покачал головой Самсонов. – Какие сюжеты пропадают!
С ним было трудно не согласиться. Жизнь, такая, какая она есть, разворачивалась перед нами даже после того, как видеооператоры зачехляли свои камеры. Я вдруг понял, что напрасно Самсонова обвиняли в отсутствии чувства меры. Люди такие, какие они есть. Именно такими Самсонов их и показывает. Вот этот его торг с Борей – он никем не срежиссирован. Все очень естественно и подтверждает тот факт, что в случившемся с Борей недоразумении с жетонами – весь Боря и есть. Со своим характером, со своими мечтами и со своими представлениями о счастье. И жалко, что этого зрители не увидят.
Я с сочувствием взглянул на Самсонова. Но он не выглядел таким уж раздосадованным. И я понял: он еще наверстает свое. В России сто пятьдесят миллионов жителей. И материала для съемок ему хватит еще на много-много лет.
Пришла работница музея. Самсонов пообещал ей убрать бутафорский турникет к завтрашнему вечеру.
– Женя, помоги мне, – попросила Светлана.
Я подхватил ее неподъемную сумку и понес к фургону. В нем уже томились Кожемякин и Загорский.
– Где все? – осведомился Кожемякин. – У меня уже трубы горят.
Я вспомнил, что нам предстоит поездка к Самсонову – для традиционного "разбора полетов" и употребления спиртных напитков. Лично я особых восторгов по этому поводу не испытывал, потому что с гораздо большим удовольствием встретился бы сегодняшним вечером с прекрасной Мариной.
– Зови всех! – сказал Кожемякин. – Пора ехать!
Светлана села за руль. Не хватало только Демина и Самсонова. Я отправился на их поиски.
Вестибюль был пуст. Кассирша в своем аквариуме все смотрела телевизор. Я хотел подняться в зал, но уже услышал голоса. Дверь была приоткрыта, я увидел стоявшего ко мне вполоборота Демина и хотел его позвать, но не успел, потому что невидимый мне Самсонов произнес:
– Я же тебя в тюрягу за это закатаю, Илюша.
От этого ласкового "Илюша" у меня мурашки по коже побежали. Я попятился, мечтая только об одном – чтобы они меня не увидели.
– Ну, что там? – спросил Кожемякин, когда я вышел к фургону.
– Не нашел их, – огрызнулся я.
Самсонов с Деминым вышли из музея через пару минут. У нашего администратора было багровое лицо нездорового человека. Самсонов же казался вполне беззаботным.
– Едем! – сказал он. – Будем отдыхать, заслужили. У нас сегодня неплохо получилось.
Демин сел рядом со мной. И я увидел, что у него дрожат руки.
Глава 18
Роскошный дом встретил нас надменной тишиной. Я впервые задумался о том, что ни от кого не слышал ни о жене, ни о любовнице Самсонова. Мне вообще показалось, что женщины его не интересуют.
Демин доставал из фургона выпивку и закуску. Почему-то именно ему всегда доставались погрузочно-разгрузочные работы. Я, сочувствуя ему, взял одну из коробок, а он почему-то пронзил меня ледяным взглядом, будто я был его личным врагом.
Когда я пришел на кухню, Кожемякин с торопливостью исстрадавшегося в засушливый год человека откупоривал бутылки. Готовившая Светлана бросала на него полные неприязни взгляды, заранее зная, чем закончится для Лехи Кожемякина и сегодняшняя попойка. Все было как всегда. Уж лучше бы я поехал к Марине.
На кухню вошел Самсонов, он уже успел переодеться и выглядел совсем по-домашнему. Я обратил внимание, что Демин старательно прячет глаза, а хозяин демонстративно не обращает на него внимания. Он постоял рядом с Кожемякиным, наблюдая, как тот судорожно расправляется с бутылочными пробками, зачем-то потрепал Кожемякина по плечу – получилось очень по-отечески, дал пару советов занятой тарелками Светлане и даже мне уделил внимание. Он сегодня был мягок и великодушен.
Когда сели за стол, Самсонов поднял первый тост за присутствующих.
– Чтоб вам всем было хорошо, ребята, – сказал он. – Вы – молодцы.
У шефа был всепрощающий и несколько печальный взгляд, как будто он прощался с нами. У меня даже сердце защемило. Но, кроме меня, никто, похоже, ничего не заметил. Все выпили, в том числе и Светлана. Я незаметно погрозил ей пальцем, напоминая о недавней истории с автоинспектором. Она поняла и улыбнулась. Светлана сегодня была какая-то бесшабашная, но не лихо, а надрывно, как будто что-то ее терзало и мучило. Это могло быть связано со мной, и я снова почувствовал укол совести.
– Как вам наш сегодняшний герой? – осведомился Самсонов.
– Я такого дурака еще в жизни не видел, – оценил Кожемякин, деловито намазывая масло на хлеб. – Видит же, что чепуха, железяки, ни на что не сгодятся эти жетоны, – и все равно хапает, хапает. Мне даже тошно стало. Хотелось выйти и сказать ему: "Ты че, мужик, охренел? Куда тебе столько?"
– Азарт, – невозмутимо пояснил Загорский. – Человек забывает обо всем.
Ему подобное чувство было, наверное, знакомо. Но оно приходило к нему не у бутафорского турникета в музее, а за зеленым игровым столом. Дым дорогих сигарет, крупье придвигает фишки, женщины вокруг в глубоко декольтированных платьях. Я представил эту картину, и меня охватила сладкая истома недостижимости мечты.
– Я бы рога отшибал таким козлам, – гнул свое Кожемякин. – Еще прыгать потом начал. – И обернулся к Самсонову: – Он вас достал, Сергей Николаевич?
– Нет, мы обо всем договорились.
– Цацкаетесь вы с ними, – не одобрил Кожемякин. – С этими петухами надо по-простому.
– Не надо, Леша, – мягко сказал Самсонов. – Люди есть люди.
Что за печаль на него сегодня снизошла?
– Тем более что сюжет мы сняли преотличнейший. Я даже не ожидал, если честно, что мы из этой ситуации вытянем что-нибудь путное. А получилось очень неплохо.
– Неплохо, – подтвердил Загорский, царственным жестом поправляя манжету рубашки. – Мне кажется, типаж схвачен очень точно.
Снова налили водки.
– За всех вас! – провозгласил Самсонов. – Вы – молодцы!
– Уже было, – напомнил Кожемякин. – Повторяетесь, Сергей Николаевич.
– За вас и повторно выпить незазорно.
Никто не возразил. Выпили.
– Как там наше "Задержание преступника"? – вдруг вспомнил Самсонов. – А, Илья?
Он впервые за сегодняшний вечер обратился к Демину. Тот ответил., старательно глядя в сторону:
– Нашли машину.
– Остальное все готово?
– Да.
– Значит, можно снимать?
– Да.
В односложных ответах Демина я улавливал тщательно сдерживаемое напряжение.
– На днях этим займемся, – объявил Самсонов.
– Может статься, что времени у нас на все про все не так уж много будет.
Это была странная фраза. И все уловили, что за ней что-то стоит, даже Кожемякин, которого я никогда не держал за слишком сообразительного.
– А что такое, Сергей Николаевич? – озвучил общий вопрос Загорский.
Самсонов некоторое время молчал, словно обдумывал, говорить или нет.
– Меня вчера вызывал Алекперов, – сказал он после паузы. – Разговор был о нашей передаче.
Помолчал.
– И обо мне.
Все молчали, понимая, что вот-вот будет сказано самое главное.
– Он выразил неудовольствие общей направленностью наших передач и сказал, что его телеканал не может потерять передачу с таким высоким рейтингом из-за деструктивной позиции некоторых людей.
– "Некоторые люди" – это мы? – все-таки проявил свое тугодумие Кожемякин.
– "Некоторые люди" – это я, – специально для него расшифровал Самсонов.
Потому что мы все и без того его прекрасно поняли.
– Что не нравится господину Алекперову? – осведомился Загорский.
– Ему хочется посмешнее, – коротко пояснил Самсонов.
И опять все, кроме, может быть, Кожемякина, поняли его правильно. Алекперову хотелось добавить "развлекаловки", чтобы передача не могла никого обидеть. Хи-хи да ха-ха, я ведь сам слышал, как он что-то подобное предлагал Самсонову.
– У нас высокорейтинговая передача, – пожал плечами Загорский. – Мы создали славу этому каналу.
– По словам Алекперова, "Вот так история!" потеряла за последний месяц в рейтинге два процента.
Наверное, это действительно было очень много. Потому что все воззрились на сообщившего эту новость Самсонова.
– Может быть, ошибка? – высказала предположение Светлана.
– Вообще-то я тоже слышал что-то подобное, – подал голос до сих пор молчавший Демин.
Самсонов едва заметно вздохнул.
– Возможно, и не ошибка, – признал он. – И по мнению аналитиков, готовивших Алекперову сводку, возможно дальнейшее снижение рейтинга.
– Но почему? – воскликнула Светлана.
Она жила этой передачей, и любые неприятности представлялись ей едва ли не катастрофой.
– Может быть, передача пережила самое себя? – высказал предположение Самсонов и окинул присутствующих взглядом.
Эта фраза могла бы показаться кощунственной, если бы не была произнесена самим Самсоновым. Все замерли, не зная, как реагировать.
– Да, – сказал Самсонов. – Такое возможно.
Вот откуда его сегодняшняя печаль и готовность простить всех и вся.
– Люди не любят видеть себя такими, какие они есть. И не любят видеть свои истинные, а не придуманные и не приукрашенные поступки. Вы никогда не задумывались над тем, почему художественные фильмы с придуманной жизнью люди любят смотреть, а документальное кино находится в загоне? Потому что люди хотят сказку. Они боятся жизни. Боятся жить. И когда мы их показываем такими, какие они есть, они отворачиваются. Нет, не сразу, конечно. Сначала они смеются и тычут в экран пальцами. А потом вдруг узнают в героях передач себя, и им становится тошно. Они начинают протестовать самым доступным им способом – переключаются на другой канал. И наш рейтинг падает.
Он замолчал, и никто не посмел нарушить повисшую над столом тишину. Тишина была такой тяжелой, что я физически ощущал ее. Первым не выдержал Кожемякин.
– И что теперь? – спросил он.
– Я буду делать передачу такой, какой я ее вижу.
Наверное, этими же самыми словами Самсонов обрисовал свою позицию в кабинете у Алекперова.
– До тех пор, пока ее будут у меня покупать. А потом просто закрою этот проект и придумаю что-нибудь новое. Я никогда не буду снимать передачи, сдобренные сиропом.
– А что реально может сделать Алекперов? – мрачно поинтересовался Демин. – Заменить вас в вашей же передаче ему не по силам. Он может разве что отказаться покупать наши программы, но вряд ли пойдет на это – мы уйдем со своей передачей на другой канал, и Алекперов потеряет рекламодателей.
Демин был администратором, потому и мыслил рационально. Он в два счета все расставил по полочкам, и вдруг выяснилось, что ничего особенно страшного нам и не грозит.
– Правильно! – обрадованно подтвердил Кожемякин. – Алекперов нам не указ!
– Я хотел, чтобы вы знали о нашем с ним разговоре, – сказал Самсонов. – Только и всего.
Потянулся к бутылке и самолично разлил водку по рюмкам.
– Давайте выпьем за то, чтобы у нас всегда была возможность делать то, что мы хотим.
Все зазвенели рюмками, сдвинув их в едином порыве одержимых идеей людей. Сейчас я готов был считать всех присутствующих единомышленниками. Самсонов благодарно улыбнулся.
Мы просидели за столом еще пару часов, прежде чем наша компания стала понемногу распадаться. Кожемякин заснул, решив, наверное, сегодня не придавать хлопот окружающим. Загорский вышел из кухни. Самсонов со Светланой о чем-то беседовали в углу. Демин старательно наливал себе рюмку за рюмкой и уже совершенно опьянел, явно готовясь составить пару Кожемякину. Но прежде чем отключиться, он решил побеседовать со мной.
– Не хотел я с самого начала, чтоб ты у нас работал, – напомнил он. – И ведь не ошибался.
– Почему же такая нелюбовь? – удивился я.
И снова он обдал меня холодным взглядом, как тогда, когда я помогал ему выгружать из фургона провизию.
– С твоей подачи на меня Серж взъелся?
Серж – это Самсонов. Единственное, что я понял из всей его фразы.
– Или тебе тоже денег захотелось?
Вот теперь до меня дошло. Вспомнилось, как я вскинулся от удивления, когда Демин в моем присутствии доложил шефу о том, что на обустройство "Обменного пункта" ушла тысяча долларов, в то время как он потратил втрое меньше, и как мое тогдашнее изумление не укрылось от Самсонова. Он что-то заподозрил, наверное, и поэтому сегодня между ним и Деминым и произошел тот нехороший разговор, который я невольно услышал. Демин все сопоставил и решил, что волна пошла от меня. А Самсонов ведь сам догадался. Я посчитал, что переубеждать Демина ниже моего достоинства.
– А ты не воруй! – ответил я фразой из фильма.
Демин окатил меня полным ненависти взглядом.
Даже усы у него встопорщились.
– Полегче, – посоветовал я и выложил на стол кулаки.
Подействовало.
Подошла Светлана, обняла меня мягко и осторожно.
– Ну что ты все здесь сидишь? – прошептала она, обдав мое ухо жадным горячим дыханием. – Пойдем посмотрим этот дворец.
Я взглянул на Самсонова. Тот стоял у окна, повернувшись к нам спиной.
– У него огромный дом, – прошептала Светлана. – И множество укромных местечек. Я с детства люблю прятаться. – И она беззвучно рассмеялась.
– Ты сошла с ума!
Но сам уже знал, что происходит. Это как в тот раз с Мариной в кладовой ресторана. Ощущение близкой опасности распаляет желание.
Я не стал сопротивляться и позволил увести себя с кухни. Загорский, сидя в кресле, смотрел телевизор. Мы крадучись прошли за его спиной и поднялись на второй этаж. Здесь было несколько дверей, Светлана наугад открыла одну из них, и мы оказались в спальне. Широкая кровать под балдахином, вычурной формы трюмо с необычайно богатым выбором косметики на нем. Все-таки я ошибался по поводу роли женщин в жизни Самсонова. Они существовали, хотя и были нечастыми гостьями, судя по всему.
– Нет, здесь я не могу, – заупрямился я.
– Ну почему, глупенький? – шептала Светлана, увлекая меня на безумно мягкие перины.
– Чужая кровать. Мне неудобно. Уж лучше поедем к тебе.
Но она меня уже раздевала – споро, но ласково, приговаривая:
– Глупенький, я же не доживу до своей квартиры. Умру по дороге туда от желания. Прямо в фургоне.
– В фургоне! – воодушевился я. – Давай отъедем от поселка, свернем куда-нибудь в посадку…
Но было поздно, Я лежал без одежды, и все должно было произойти прямо здесь, на самсоновской кровати, что казалось мне почему-то совершеннейшим кощунством. Я думал об этом еще несколько секунд, а потом забыл, потому что женщины обладают удивительным даром лишать мужчин рассудка. Я не знаю, как это им удается, но по этой причине считал женщин существами высшего порядка.
Я, оказывается, соскучился по Светлане. В ней, в отличие от Марины, была какая-то материнская нежность, которой не бывает у восемнадцатилетних. Эта нежность приходит с возрастом, только умный умеет ее ценить.
Светлана поцеловала меня – очень нежно.
– Устал? – спросила она.
Я не успел ответить, потому что вдруг увидел, как ручка на входной двери начала медленно опускаться. Кто-то хотел войти. Еще секунда – и войдет. Мы лежали на чужой кровати, совершенно голые, и у меня волосы на голове зашевелились от осознания неотвратимости происходящего. Я смотрел на эту проклятую ручку с обреченностью приговоренного; Ручка вернулась в прежнее положение, и ничего не произошло.
– Я закрыла дверь, – спокойно сказала Светлана. – Изнутри. Так что ничего не бойся.
И осторожно погладила мой живот. Я перевел дух. У меня было такое чувство, будто я только что родился заново.
– Не уходи, – попросила Светлана. – Побудь со мной.
Я протестующе замотал головой и поднялся. Не мог больше здесь оставаться. Тогда и Светлана встала. Я еще не успел одеться, а она обняла меня сзади, прижавшись ко мне всем телом. Наверное, она была очень одинока. И как ей сказать о том, что лучше бы нам расстаться? У меня язык не поворачивался.
Одевались мы одновременно. Я справился быстрее и встал у окна, поджидая Светлану. За окном в предвечерних сумерках я видел аккуратный газон перед домом, забор и за забором пустынную улицу, на которой стоял наш фургон и какой-то "жигуленок" чуть поодаль. Через минуту ко мне подошла Светлана. Она долго всматривалась в картину, открывшуюся ей за окном, и вдруг сказала:
– Странно.
– Что странно? – не понял я.
– Вот эта машина, – она кивнула в сторону "жигулей", – Они ехали за нами от самой Москвы.
Я с сомнением посмотрел на нее.
– Мало ли "жигулей" бегает по дорогам. Вряд ли это та же самая машина.
– Нет, нет, – убежденно возразила Светлана. – У них очень приметная солнцезащитная наклейка на лобовом стекле. Обычно там написано что-нибудь на английском. А у них по-простому: "Спартак". Видишь?
Я видел.
– Нечасто встречается. Я сразу внимание обратила.
Я снова выглянул в окно. Невозможно было понять, есть в машине кто-нибудь или нет.
– От самой Москвы за нами тянулись, – изменившимся голосом сказала Светлана. – Я сначала думала – случайность.
Мы вышли из спальни и спустились вниз. У подножия витой лестницы стоял Самсонов. Он окинул нас со Светланой оценивающим взглядом и едва заметно, одними глазами, улыбнулся. Я готов был побиться об заклад, что это он пытался, но так и не смог попасть в свою собственную спальню. Нельзя сказать, что я испытывал такое уж сильное смущение. Как мужчина мужчину он должен меня понять.
– Какой чудесный вечер! – сказал он довольно фальшиво.
Но Светлане было не до шуток. Она отвела Самсонова в сторону и принялась что-то с жаром ему втолковывать, подкрепляя слова энергичными жестами, показывая куда-то за стену, в сторону пустынной улицы, где притаились странные "жигули". Самсонов слушал внимательно, но на его лице я не видел испуга. В конце концов он кивнул и ушел к себе наверх. Светлана вернулась ко мне. Она была возбуждена.
– Что он сказал?
– Что все мы должны уехать.
– А он?
– Останется здесь.
Она считала это опасным.
– Причин для беспокойства нет, – на всякий случай сказал я. – Это не дом, а настоящая крепость.
Спустился Самсонов. Он был в легкой куртке.
– Грузитесь, – приказал он. – Дотемна до Москвы не доберетесь.
Бесчувственного Кожемякина перенесли в фургон. Демин, несмотря на то что был совершенно пьян, дошел сам. Самсонов проводил нас до фургона. Я увидел, как он бросил быстрый и осторожный взгляд в сторону подозрительных "жигулей". Сумерки сгустились, и теперь уже даже с близкого расстояния невозможно было определить, есть ли кто-то в машине.
– Если хотите, я могу остаться с вами, – предложил я.