Она пришла через несколько минут с тремя бутылками вина, пачкой сигарет и кульком развесного печенья. Мы долго сидели молча, изредка опорожняя бокалы. Она была симпатичная, как все южане со смешанной кровью. Открытый взгляд больших карих глаз, тонкие высокие брови, узкие скулы и резко очерченный красивый рот. Простенькая кофточка обтягивала солидные груди, потертые джинсы едва не трещали на полных ляжках. Сбитая бабенка.
- Ты тоже алкашка? - невежливо нарушил я молчание.
- Хуже, - полуопустив черные ресницы, обернулась она ко мне. Взгляд стоячий, мало что отражающий. - Я наркоманка.
- Понятно, - хмыкнул я, ее слова только подтвердили первоначальное предположение о схожести бессмысленного выражения глаз с Арутюновыми, когда тот "уколотый". - От вина тебе никакого кайфа.
- Есть что-то, но слабо.
Она чем-то раздражала. Нравилась и одновременно вызывала стойкую злость. Может быть, отсутствующим взглядом, пагубной привычкой к наркотикам, тем, что ей ничего не надо. Ничем и не поможешь.
- Переспишь со мной? - предложил я, заранее решив, что если откажет - выгоню.
- Сама об этом подумала.
Она встала с дивана, расстегнула джинсы, аккуратно сложив, повесила на спинку стула. Сдернув кофточку, освободилась от лифчика и нырнула под одеяло. Я последовал ее примеру, на мгновение ощутив, что член еще липкий. Но стоял, как телеграфный столб. Полные половые губы со сляканьем облизали головку, лобок был удобным, высоким, густо заросшим жесткими кучерявыми завитушками. С такими женщинами приятно заниматься любовью только обычным способом. Не как с Зуфрой. Ту можно ставить хоть буквой "зю". Несколькими толчками я дошел по тесному влагалищу до упора, ощутив, что шейка матки находится не впереди, а осталась внизу, под набухшим семявыводящим каналом. Наверное, загиб. По этой причине она, скорее всего, еще не рожала. Правда, вторая моя жена с таким нередким у женщин дефектом, забеременела где-то через полгода. Женщина напряглась, подалась вперед, обхватив ляжками мои бедра. Было приятно сознавать свое превосходство над ней. Я чувствовал, что кончу не скоро. Минут пятнадцать мы прилежно старались удовлетворить друг друга. Наконец, она расслабилась, тяжело дыша, откинула голову на подушку:
- Не могу…. Кончай сам…
Она или стеснялась, или в связи с употреблением наркотиков утратила всякие чувства. После отказа от продолжения полового акта показалось, что приходится насиловать резиновую куклу. Не давая остыть члену, я ускорил движения, одновременно напрягая низ живота и ягодицы. Недоставало, чтобы яйца не опорожнились от семени. Тогда долго придется терпеть ноющую боль в них, испытывать неудобства от не исполненного до конца мужского долга. Прижав головку к нижней стенке влагалища, я несколько раз пропахал ею взад-вперед, и застонал, ощутив медленно и неотвратимо надвигающуюся волну страсти. Подергавшись некоторое время в непроизвольных конвульсиях, отвалился набок выпотрошенным тряпичным манекеном. Пот заливал глаза, в голове слабо позванивало, будто оборвалась туго натянутая над коркой головного мозга струна. Она сдула бисеринки, во множестве усеявшие ее пухлую верхнюю губу, положила руку на мое плечо:
- Никого не пускай, прошу тебя.
- Почему? - отдуваясь, скосил я глаза.
- Тогда мы сможем побороться за себя, пересилить себя. Не пить и не колоться. В противном случае…
- Ты живешь одна? - догадавшись, перебил я ее.
- Да… Они ломятся в дверь утром и вечером, днем и ночью. Сколько раз я спускала на них свою овчарку, но они перестали ее бояться.
- Уедь куда-нибудь.
- Уезжала…. И приезжала. Работы нет, денег тоже. Пожалуйста, не открывай. Хотя бы дня три.
- Три дня ничего не дадут.
- Дадут. Стоит только сделать первый шаг.
- Я не пил месяцами, даже не курил, - почему-то не хотелось давать ей надежду. - Потом срывался снова. Раньше пьянки продолжались день-два, максимум три, сейчас растягиваются на полмесяца с перерывом в неделю. Если бы у меня была семья…. Без нее вряд ли можно оправиться, - я вздохнул. - Понимаешь, потерялась точка опоры, а без нее смысл жизни стал менее значительным. Стараться не для кого, даже повыпендриваться не перед кем. А без поддержки, без обычной семейной грызни, у одинокого человека опускаются руки. Он ржавеет, как выброшенная на свалку консервная банка.
- Не понимаю, - откинулась она на спину. - Я никогда не была замужем. Мне всего двадцать два года…
- А родители?
- Одна я, - уклончиво ответила она.
Я вдруг осознал, что таилось за отчаянными словами, сказанными ею в начале разговора. Она предлагала совместную жизнь, несмотря на то, что видела в постели раздетую Зуфру, поняла, что буквально несколько часов назад я с ней переспал. Мало того, она знала девушку. Наверняка имела представление и о рождении моего сына. Та же Зуфра, ребята, соседи, наконец, рассказали ей. И все-таки предлагала. Видимо, почувствовала близкий край пропасти, осознала, что без посторонней помощи никогда не вырвется из все туже захлестывающейся вокруг шеи петли. Наркотики даже не водка, они страшнее, потому что затягивают в бездну незаметнее, убивают стремительнее. Но чем я, сам давно запутавшийся в личной жизни, мог помочь этой, выглядевшей старше своих лет, девушке. Стоило возникнуть малейшему конфликту по любому поводу, хотя бы из-за приличной разницы в возрасте и связанных с ней непохожих интересов, как один из нас непременно бы сорвался, потянув за собой другого. Так случилось в недавней прошлой жизни, когда судьба связала с алкашкой. Но тогда я не пил и не курил, и все равно не смог справиться с женщиной рядом. Наоборот, едва не опустился до ее уровня. А если сойдутся два зависимых от зелья человека, то для обоих крах наступит еще быстрее. Сейчас мы еще каждый по своему, своими методами, стараемся вырваться из паутины. Примером служат трезвые соседи, друзья. Тогда же быстро пойдем ко дну, хватаясь друг за друга. Я прекрасно понимал, что эта перспектива не для меня во всех отношениях. И когда раздался стук в дверь, отбросил одеяло и пошел открывать.
- Не надо - донесся до слуха отчаянный призыв девушки, но я уже поворачивал ключ.
На пороге стоял совершенно пьяный Андрей.
- Ты это… накинул бы что-нибудь, - все-таки заметил он мой адамовский костюм.
Пройдя в комнату, я нырнул в штаны. Девушка нехотя оделась тоже. Застегнув последнюю пуговицу, с укором посмотрела на меня. Отвернувшись, я хотел спросить о чем-то Андрея, скорее, всего, об афганце, и об очередном его предательстве. О предательстве потом, но не заметил ли он, когда тот ушел. В раскрытую квартиру неожиданно ворвался всклокоченный сосед.
- Бухаете, мать вашу так, скребетесь, - прямо с порога закричал он срывающимся голосом. - А там жена померла.
- Как?! - мои глаза полезли из орбит.
- А вот так! - вскинул руки сосед. - За столом, на кухне. Собственной блевотиной захлебнулась. Вот так.
- Совсем? - задал неуместный вопрос, мгновенно протрезвевший Андрей. Как-то он признался, что по пьянке переспал с ней, своей тещей. Впрочем, вечно пьяную женщину перелапали" все ее собутыльники, вплоть до моего, ограбившего меня, бывшего друга.
- Совсем. Не дышит, - сосед растерянно заморгал. - Не знаю… Скорую надо вызывать…. Или в поликлинику сбегать. Пойдемте посмотрите, что-то ж надо делать…
Как и все мы в первые мгновения, он еще надеялся на чудо. Андрей с девушкой быстро пошли к двери, я же привалился к стене, не в силах совладать с поднявшейся от ног волной страха.
- А ты? - позвал сосед. - Пойдем, поможешь на диван перенести, что ли.
- Нет, поеду к Людмиле, - еле выдавил я из себя.
Резко махнув рукой, тот бросился догонять ушедших вперед недавних собутыльников. Постояв немного, я посмотрел на заставленный посудой стол на залитую вином газету на нем. Значит, пока мы предавались интимной близости, жена соседа умирала. Мысли об этом пробуждали новые волны безотчетного страха, заставляя цепенеть все тело. Но может, она умерла раньше. Или позже… Усилием воли я оторвал ноги от пола, оделся и, замкнув дверь, выскочил на залитую солнечным светом улицу. Скорее, скорее к Людмиле. Там маленький Данилка. В комнате тихо и спокойно. Может быть, сейчас она пустит. Я не такой уж пьяный, скажу, что с похмелья. Пора завязывать, пора браться за ум. Страшно… Жутко…
На базаре я появился только через несколько дней. Миновали скромные похороны жены соседа, на которые так и не пришел. Закончились поминки. Лишь после этих неприятных событий решился, наконец, заскочить домой за деньгами. И умчался снова под осуждающими взглядами соседей. Все-таки бухали вместе. Я оправдывал себя тем, что трезвый и близко не подпускал эту женщину к порогу, а к пьяному она чаще заваливалась с мужем, с Андреем или с кем-то из алкашей. Людмила, кажется, поняла мое состояние. Была предупредительна, не намекала на неудобства, связанные с моим внезапным вторжением. Я игрался с Данилкой, как мог, помогал по хозяйству. Отношения по-прежнему оставались прохладными, натянутыми. Основную причину даже не стоило пытаться отыскивать, потому что их, главных, было несколько. Тут и ее привычка жить в одиночестве, и лень-матушка, и неуверенность в крепости союза. В завтрашнем дне. И мое постоянное недовольство по поводу медлительности Людмилы, неприемлемой моему организму размеренности во всем, неправильных действий, поступков. Короче, как только я оклемался, тут же засобирался к себе домой, чему она, кажется, несказанно обрадовалась.
День ваучеристов был насыщен до предела, как никогда за все полтора года после начала приватизации. Ваучеры скакали в цене, как зайцы. Стоимость их давно перевалила за сорок тысяч рублей, ребята надеялись на быстрый подъем до ста тысяч. Конец грандиозной правительственной программы, после которой должно было последовать долгожданное начало пересмотра старых цен. Об этом кричали буквально все средства массовой информации, подогревая и без того сумасшедший ажиотаж вокруг приватизируемых предприятий.
- Ты куда-нибудь вложил чеки? - спросил я у Аркаши.
- И не подумал, - презрительно хмыкнул тот. - Обещания инвестиционных фондов озолотить не стоят выеденного яйца. Скоро вы, обладатели злополучных акций, убедитесь в этом сами.
- Почему ты так уверен?
- Потому что питаюсь тухлыми посулами с семнадцатого года. Изменилось что за это время? Нет.
- Ты послушай, у меня дома мешок мелочи, - встрял в разговор Скрипка. - Медно-никелевый сплав, ценный. У населения на руках тысячи тонн. Подняло твое правительство номинал копеек, двадцатиков, рублей?
- Почему мое? - возмутился я.
- Потому что ты у нас главный демократ. Писатель. Голосовал за него, призывал.
- А ты не голосовал?
- Ходил. По привычке. Но мне все равно, кто будет у власти, лишь бы дали, на что брюхо набить. А твои правители даже мелочь у населения не удосужились выкупить, тогда, как обыкновенная стеклянная бутылка стоит теперь сто рубликов. А мелочь из медно- никелевого сплава, можно сказать, стратегическое сырье. Почем сейчас простое железо, я молчу. Вот тебе и вся "прихватизация" и обещанные будущие дивиденды. Как за копейки скупают ваучеры, так копейками и расплатятся.
- Но сам десяток чеков в "Гермес-Союз" вложил, - подковырнул я.
- Почему не вложить, - не смутился Скрипка. - Они мне, считай, даром достались. По три - пять тысяч. И эти денежки уже вернулись, скудненькими дивидендиками.
- А сколько с той суммы успел бы накрутить, если бы продал, - усмехнулся Аркаша. - С десяти чеков по пятьсот, по тысяче рублей с каждого, да умножить на количество прошедших дней.
- Ого, сумма приличная, - засмеялся я. - Пара автомобилей.
Жадно облизав губы, Скрипка покосился на нас и отошел в сторону, совершенно забыв уколоть меня тем же оружием. Глаза суетливо забегали по сторонам.
- Переживает, - определил его состояние Аркаша, довольный своими математическими подсчетами. - А ты нет, хотя вложил и пропил намного больше.
- Я еще надеюсь. Глядишь, когда-нибудь посмеюсь и над тобой.
- Все может быть, - Аркаша не оставлял надежды вывести из себя и меня. - Ну, как запойчик, снова обчистили?
Ну, жид пархатый, все-таки достал. Молча перекинув сумку через плечо, я пошел искать Алика-нумизмата, осыпаемый со спины мелкеньким смешком. Нашел я его в центре базара. Алик только что купил старинную икону в серебреном окладе.
- Что хочешь предложить, писатель? - сверкнул он набором золотых коронок. И без того смуглое лицо успело прожариться до черноты.
- Ложки. Императорские, его Величества Александра. Третьего.
- О, давай отойдем в сторонку, посмотрим.
Он долго вертел в руках столовый набор, сверкающий на жарком солнце почище его зубов. Затем вытащил лупу, принялся рассматривать поверхность одной ложки миллиметр за миллиметром. Остальные сунул в карман добротного пиджака песочного цвета. Наконец, поднял полысевшую, толкачиком, голову.
- Только шесть? Или есть еще?
- Все, - развел я руками.
- Жаль, наборчик редкий. Если бы двадцать четыре…
- У меня дома половина медного складня восемнадцатого века с белой и синей глазурью. Если бы целый…
- Ну да, ну да, - пожевал губами Алик. - Не знаю, что сказать. Предложи в музей. Впрочем, там ответят то же самое.
- Бабки нужны, - не утерпел я, чувствуя, что лучше бы промолчал.
- За триста тысяч ты же не согласишься? А больше я пока дать не могу. Нужна серьезная консультация.
- Триста пятьдесят. Все-таки из царской столовой.
- Не уверен. Скорее, причуды какого-нибудь промышленника или древнего старика - ювелира, вспомнившего при советской власти бурную молодость.
Но Алик уже вытаскивал деньги. Сложив их в сумку, я поспешил к выходу с рынка. Возле троих крутых базарных дельцов, контролировавших солидный кусок главного прохода в центре базара, вертелся невысокий щуплый Акула - еврей с хищной мордочкой, работающий по крупным суммам валюты. Взяв на комиссию пять-десять тысяч долларов у богатеньких "буратино", он исчезал в неизвестном направлении, чтобы через промежуток времени вернуться с тугими пачками российских рублей. С несчастной сотней, даже тысячей баксов не связывался. Ему верили, он никогда не подводил. Но что-то было отталкивающее в его поношенной одежде, фигуре. Холодность, недоступность вперемежку с чрезмерно активной деятельностью. Он часто заскакивал на наш край, поддерживал разговор, смеялся вместе со всеми. И все равно оставался как бы в стороне. Не брезговал он и солидными пакетами чеков. Мимоходом ответив на его кивок, я погнал дальше. Втеревшись между Аркашей и Скрипкой, шустро нацепил табличку. Снова надо было крутиться, пополнять пропитое и уворованное, не забывая о Людмиле с сыном и дочери с внучкой. Внимательно осмотревшись по сторонам, заметил Арутюна, делово ведущего разговор с Генкой Бородой, тоже сливщиком, мотавшимся с ваучерами в Москву. Гену уважали все. Добродушный, жизнерадостный бородач, скупавший у нас ваучеры по потолку. Толкнув локтем Аркашу, я указал рукой на них:
- Ты не заметил, что-то у Гены вид изменился? Вялый какой-то.
- Кажется, начал увлекаться наркотиками, - с сожалением причмокнул губами Аркаша. - Плохо, если сядет на иглу. Мужик хороший.
- Не Арутюн ли его подталкивает? - ахнул я. Гена для меня был больше, чем хороший знакомый. Он начал работать позднее, но как-то сразу пришелся ко двору. - У армянина денег нет.
- Откуда ты знаешь?
- Сам говорил. А у Гены бабок достаточно. Если Арутюн договаривается с ним работать под проценты, тогда полбеды, а если раскручивает, тогда надо спасать. Я Гену уважаю.
- Я тоже. Надо предупредить.
Подняв руку, Аркаша сделал Бороде приглашающий жест. Когда тот подошел, я сразу понял, что он "уколотый". Тот же бессмысленный взгляд, глупейшая ухмылка, широкая черная борода растрепалась.
- Привет, господа, - поздоровался он. - Наскребли пакетик чеков? Но я сегодня выходной.
- Смотри, как бы воскресение не выпало тебе на всю оставшуюся жизнь, - недовольно заговорил Аркаша. - Принял уже?
- Что принял?.. Ах, это, - небрежно отмахнулся Борода. - Таблеточки, феназепамчик для успокоения нервов.
- Здесь не феназепамчик, покруче, - исподлобья посмотрел я на него, - Героинчик или большая доза маковой соломки. Ты знаешь, что у Арутюна денег ни копейки?
- Неправда. С десяток "лимончиков" у него есть. Но он вложил их в строительство Ниагарского водопада, - хихикнул Гена. - Временно.
- Ни копья у него нет, - резко оборвал я. - На твои рассчитывает.
- Куда же он их дел?
- Спроси сам. Осторожнее, Гена, иначе скоро штаны не на что будет купить.
- А у тебя есть на что? Арутюнчик мне рассказывал…
- Плевал я на твоего Арутюнчика, - дернув щекой, взъярился я. - Он уже законченный наркоша, а я еще не падший алкаш. Короче, я тебя предупредил, а там делай, как знаешь.
В это время подошел Арутюн:
- Писатель, рассказываешь, как последние бабки пропил? - с сарказмом засмеялся он.
- Информирую Гену, что у тебя нет денег.
Арутюн сразу изменился в лице:
- Мы, кажется, договорились, - с угрозой в голосе произнес он. - Ты поклялся, что не будешь совать нос в чужие дела. Слово русского дворянина дал.
- За что дал, про то не забыл. Но Бороду не трогай.
- Иначе будет разборка, - дополнил Аркаша, воинственно выпячивая живот вперед.
- Вы что, ребята, серьезно? - опешил армянин. - Я занял у него денег под проценты. Работаю и за себя, и за него. Каждый день отчитываюсь, можете спросить.
- Видим, как ты работаешь, - подал голос, стоящий за спиной Бороды Скрипка. - В общем, мы тебя, армян, предупредили.
- А ты не армянин? - вскинулся Арутюн.
- Армянин, но разница большая.
Придурковато хихикая, Гена Борода поплелся вглубь базара. За ним, покосившись на Скрипку, подался Арутюн.
- В морду бы дали и дело с концом, - подошел к нам Сникерс. - Давно мне этот корешок не нравится. Тетка его куда скромнее.
- Он-то хрен с ним, Бороду жалко, - цыкнул я слюной сквозь зубы.
- Не будет перья распускать, - непримиримо сверкнул глазами Сникерс. - Одного Длинного с угла уже приголубили на четыре тысячи баксов.
Я невольно повернулся в сторону главного прохода в рынок. Действительно, здорового, непрерывно, как автомат, банкующего баксами, марками и ваучерами, нашего бывшего соперника, с утра до вечера торчавшего возле железной стойки ворот, на месте не оказалось. Исчезли и его друзья - Очкарик с еще одним ваучеристом.
- А что с ним случилось? - спросил я у Аркаши.
- С Луны свалился? - уставился на меня тот. - Уж полмесяца прошло. Его знакомый корешок занял у него четыре штуки баксов и смайнал. А потом он сам попался на какой-то афере.
- С друзьями?
- Нет. Очкарик изредка приходит, второй не знаю.