Ключ оказался в кармане. Машина отъехала. Возле входа в Ворошиловский отдел милиции нас уже ждали. Подталкивая в спину, пара ментов загнала вовнутрь. В большой комнате за маленьким столом в небрежной позе сидела красивая девушка с черными распущенными волосами. То ли калмычка, то ли казашка. Черноглазая азиатка. На столике початая пачка "Кэмэла". Походив из угла в угол, я попросил разрешения закурить.
- Пожалуйста, - кивнула она на пачку. Щелкнула зажигалкой перед сигаретой.
Их холла в комнату без дверей заглядывали менты.
- Добухался, писатель, - иронично улыбнулся кто-то из них. - И ограбили, и пропился до рваных штанов. А теперь вообще крыша поехала. Может, затолкать пока в камеру? Вдруг опять переклинит.
- Вы бы лучше деньги и вещи нашли, - огрызнулся я. - Следопыты. Полгода уже прошло.
- Бухать не надо, художник. Твои бабки с тряпками давно промотали. Дня три посидишь за решеткой, глядишь, протрезвеешь. Не просыхал. Или в тюрьму на Богатяновской отправят. Нет, ему надо морду набить…
- Не стоит, - махнул рукой сержант. - Сейчас из дурдома подъедут.
- А красавицу куда?
- Проститутку? К следователю.
Девушка хмыкнула, небрежно сунула мундштук сигареты в накрашенные губы. Заметив, что я докурил, предложила еще. В этот момент в проходе показались два амбала в белых халатах. Впереди семенил невысокий мужичок, наверное, фельдшер.
- Этот писатель? - засуетился он вокруг. - Пойдем-ка, голуба, мы за тобой.
Задрав голову, гордый тем, что срубил чеченца, презрительным взглядом я окинул кучку ментов и направился к выходу. Жалкие людишки, готовые отмолотить единокровного брата, нежели защитить от обнаглевшего иноверца. Правда, такова с семнадцатого года политика правительства, поддерживаемая дружным "одобрямс" потомков скотников с доярками, из которых и набраны эти самые менты. Никуда не денешься. У подъезда пристроилась "Скорая помощь". Машина сорвалась с места, закружила по запруженным автомобилями улицам. Вскоре высотные дома остались позади, по бокам замелькали лесопосадки. Я не знал, куда везут. Вдруг подумал, что это чеченский заговор. Покосившись на сопровождавших, с шумом втянул воздух.
- Тихо, тихо, родной, - предупредил один из амбалов. - Наручники вот они, рубашечка тоже.
Лицо вроде русское, у остальных тоже. Мускулы постепенно расслабились. Машина мчалась по прямой как стрела, гладкой широкой дороге. За лесопосадками изредка мелькали невысокие строения, небольшие копешки сена. В основном желтели бескрайние поля пшеницы. Голова потяжелела, начало клонить в сон.
- Не спи, - резко ударив ладонью по щеке, приказал фельдшер.
Я встряхнулся, неприязненно посмотрел в его сторону. И снова поехал.
- Не спи, говорю.
Удар оказался покрепче. Еще один чуть ли не кулаком в переносицу. Бесполезно. Усталость и равнодушие навалились разом. С трудом раздирая слипающиеся веки, я уже не мог уклоняться от жестких кулаков, пока не получил сильную затрещину от сидящего сзади амбала. Вдобавок тот схватил за плечи, сильно встряхнул. "Скорая" проскочила железные ворота, остановилась возле небольшого домика. Кто-то заставил раздеться, кто-то потребовал переодеться в рабочее тряпье. Затем скрутили руки за спиной, подтолкнули к выходу. Мы шли по грязной дороге мимо длинных, белых, одноэтажных бараков. Видимо, недавно прошел дождь. Я пытался оглядеться. То ли концлагерь, то ли просто лагерь для заключенных. По бокам два сопровождающих охранника. Пальцы занемели от наручников ли, от веревок - не поймешь. Возле железной решетчатой двери одного из бараков остановились. Громко лязгнул засов, со скрежетом вошел в паз уже за спиной. Задав несколько наводящих вопросов, человек в белом халате, скорее всего, дежурный, махнул рукой вдоль длинного коридора… Справа открылась большая палата со стонущими на железных кроватях людьми. Дикие вскрики, бормотание, лица дебилов. Развязав руки, грубо уложили на грязный, в потеках крови, матрац, прикрытый подобием покрывала. И тут-же прикрутили кисти рук веревками по бокам ложа к железным уголкам.
- Человеку плохо, он умирает, - как из тумана донесся чей-то неестественно натянутый голос.
- Когда умрет, тогда позовете, - равнодушно бросил один из санитаров.
Через минуту появилась женщина с большим шприцам между пальцами. Закатав до локтя рукав робы. Впорола в вену укол, ни мало не смущаясь выступившей крови. Я попытался приподняться. Куда там, ступни ног тоже оказались притянутыми веревочными лентами к спинке кровати. Сознание начало медленно угасать. Последнее, что услышал, натужный хрип лежащего слева человека.
… В голове постепенно прояснилось. Я открыл глаза. Под потолком голубоватым светом мерцали длинные люминесцентные лампы, за зарешеченными окнами буднично серел день. Сначала не мог сообразить, где нахожусь. Со всех сторон тихие жалобные стоны, громкое сопение, бессмысленное бормотание. Скосив глаза посильнее, на стоящей рядом койке увидел вытянувшегося человека. Это был мужчина лет за пятьдесят, здоровый, с заросшей седым волосом широкой грудью. Лицо со странным восковым налетом, будто присыпано пылью, веки плотно сомкнуты, нос заострился. Дернул руками - привязаны, ноги тоже. Конечности занемели до колен, до локтей. Они ничего не чувствовали. Оторвав голову от подушки, огляделся вокруг. Все койки - больше десятка - заняты. Кто как будто спит, кто стонет, кто тяжело дышит, бормочет. По коридору в рваных робах, в подобиях тапочек на босу ногу, туда - сюда мотаются странные люди с тупым выражением на лицах.
- Умер. Ночью, - качнув растрепанным чубом по направлению вытянувшегося человека, прохрипел сосед справа. - После завтрака унесут в морг. Если не переполнен. А может и весь день пролежать.
Я откинулся на подушку, на лбу выступила испарина. Мертвецы, дебилы, решетки на окнах… Боязнь замкнутого пространства перехватила дыхание резиновым комком страха. Это конец. Конец…
- Брат… Сестра…, - крикнули из дальнего угла. - Мне плохо. Развяжите, помираю…
Никакой реакции.
- Брат, помираю…
Вошел один из бродивших по коридору, невысокий полный мужичок с опущенными плечами:
- Водички дать? Привезли, - наклонился он к зовущему. - Два дня не было, а сегодня целый бензовоз приперли.
- Развяжите…
- Не имею права. Если развяжу, самого бросят на вязку.
- Кто здесь шумит? - на пороге возник мускулистый санитар в застиранном халате. Подойдя к кровати просившего, ткнул кулаком в лоб. - Еще раз вякнешь, схлопочешь двойную порцию галоперидольчика.
- Леша, покойника когда вынесут? - негромко спросил сосед справа.
- Когда придет заведующий отделением, - не оборачиваясь, ответил тот. - Зафиксирует смерть и в морг. В четвертой палате еще один на подходе, на ладан дышит.
- Не дай Бог ночью помрет. Выносить некому и некуда. Морг, наверное, переполнен.
- Вчера родственники несколько трупов забрали, - успокоил Леша. - Сегодня тоже подъехали. Место найдется.
Он ушел. Стоны, вскрики, животное сопение… Липкий горячий пот ручейками стекал с висков за уши, к телу клеилось рваное покрывало. Сердце билось гулко, с надрывом, с перебоями. Со стороны выхода из барака послышались металлические звуки. Полный мужичок, благодушно улыбаясь, внес в палату поднос с железными тарелками, с парой ложек каши на них.
- Завтрак, ребята, - объявил он. - Сейчас буду кормить.
- Батя, "утку" подсунь, - попросили через проход. - Уссываюсь.
- "Утку"? Сейчас.
Мужичек отставил поднос, засеменил за посудиной. Затем снова занялся непосредственным делом. Наконец дошла очередь до меня. Пресная каша застревала в горле. Не желая проскальзывать в желудок. А мужичок уже снова совал алюминиевую ложку в рот:
- Давай, давай, милок, тридцать человек не кормлены. Пошире раззявливай, тут всего ничего.
Он же принес железную кружку подслащенного пойла с куском черного хлеба. Рядом лежал мертвец. Ни есть, ни пить не хотелось. Но где-то глубоко в сознании билась мысль, что надо, иначе силы иссякнут. Тогда не встать. Сердце не должно стучать в холостую, оно должно работать, за счет пищи вытесняя обильным потом из тела всякую дрянь. Я давился и глотал, стараясь не глядеть по сторонам.
Завтрак закончился. Где-то через час принесли носилки. Сдернув с койки мертвеца, уложили на брезентовую растяжку. Руки болтались по боками. Их скрестили на груди.
- А в морге просто перевернут носилки и все, - вздохнул сосед справа. - Как дрова…
Время тянулось бесконечно медленно. Я то впадал в забытье, то встряхивался. Начался отходняк, чувство страха усилилось. Руки задеревенели теперь до плеч, а ноги до ягодиц. Обед проспал, ужин никто не предложил. Часов в десять вечера ходячих погнали на отбой. Вошла медсестра, всунула в рот несколько таблеток, впорола пару уколов галоперидола с другим, от - шибающим разум, лекарством. Я снова провалился в бездну.
Очнулся только к обеду следующего дня, прозевав завтрак. Стало понятно, что добровольные официанты специально не будят спящих, чтобы присвоить порции себе. Поэтому едва переваливаются с наполненными постной пищей животами.
- Умер тот, из четвертой палаты, - сообщил сосед справа. - После отбоя, а вынесли недавно. Еще есть кандидаты. Да что говорить, ни реанимации, ни кислородных подушек, ни, даже, простейших лекарств. Никому дела нет. А сейчас жара, происходит обезвоживание организма. Вот и мрут словно мухи. Эх, государство наше, испокон веков "демократическое".
Парень был молодой, чубатый, с наколками на обоих предплечьях. Худой, живот провалился, одни расширенные глаза еще что-то выражали. Мышцы же лица как бы атрофировались, без движения. На вязках лежал третьи сутки, ожидая перевода в палату ходячих. Эта же большая палата представляла собой приемник - распределитель. Сюда запихивали вновь прибывших. Если мест не хватало, вязали на топчанах, расставленных вдоль коридора. Прошедшие вязку, не имели права болтаться по бараку, только в своих палатах, да покурить в туалет. Кроме алкашей, поймавших "белку", полно настоящих дураков, психбольных. Со временем их отсеивают, переводят в бараки рядом. Там режим пожестче. Но дерутся, срут возле кроватей, едят собственное гавно. А здесь для всех как бы профилактическая сортировка.
- Я попадаю сюда не первый раз, - закончил он повествование о внутренней жизни Ковалевки. - Как запой, так "белка" обеспечена. Бросить нету силы воли, поддержки, понимаешь, никакой. Жена… Что жена, у нее одно на уме - бабки, бабки…
Приближалось обеденное время. Пощипывало в области мочевого пузыря. Приступы, когда постоянно тянуло по легкому, наблюдались и раньше, но сейчас не мочился двое суток кряду. Ужасно неудобно было требовать "утку". Заканчивавший обход заведующий отделением присел на край кровати:
- Как себя чувствуем? - спросил он словно от нечего делать.
- Вы же все равно лишь фиксируете летальный исход, - не удержался я от колкости через желание возопить о помощи.
- А чем вам поможешь, - развел руками молодой, симпатичный, модно одетый доктор в белоснежном халате. Не надо доводить себя до уровня скота, тогда и сюда не попадали бы. Так что с вами произошло?
Я коротко рассказал.
- Живая голова? - искренне улыбнулся он. - Невероятно. Хорошо, завтра вас развяжут, а сегодня освободим только ноги.
- А руки? Ни попить, ни поесть.
- Я же сказал - завтра. При условии хорошего поведения. Потерпите, всем тяжко. И задумайтесь о будущем.
Вскоре принесли обед. Снова, как и в первый раз, я спешил, давился, помогая прохождению пищи телодвижениями. Руки непроизвольно дергались, ноги сучили по поверхности кровати. Доел все без остатка под доброжелательным, и все-таки беспокойно снующим жадным взглядом толстячка.
- Развяжут, пойдешь ко мне в помощники - приговаривал он. - Пойдешь? Мужчина ты, я смотрю, не буйный. Будем вместе обеды разносить, а после отбоя полы протирать. Не задаром, за сигареты. Куришь?
Я кивнул.
- Сейчас хочешь? Потихоньку. Я тебе веревку на одной руке немного ослаблю, ты под одеялом потянешь.
- Спасибо, лучше потом.
- Потом так потом. Пойдешь в помощники?
- Помогать буду, - уклонился я от прямого ответа. - Если можно, принесите, пожалуйста, "утку".
- Сделаем. Нет проблем.
Видно было, что мужичок не привык унывать ни при каких обстоятельствах. Подсунув под задницу "утку" и поинтересовавшись, ладно ли угнездился, заторопился по другим делам. На посудине пришлось пробалдеть до ужина. Никто не подходил. И снова болючий укол, после окончания действия которого дергало словно паралитика. Терялась координация движений, мышцы наливались вялостью, становились ватными. Во рту пересыхало.
На третий день с утра развязали окончательно. Провели в палату с освободившейся койкой. Самостоятельно идти не мог. Долго лежал с закрытыми глазами. Затем встал, перестелил кровать. Матрац был весь в темно-красных пятнах просочившейся засохшей крови, в желтых от мочи. Грязный, комковатый. Подушка тощая, у бомжа, наверное, лучше. Тонкое одеяло в дырах, в тех же пятнах крови. На окне, поуже, чем в приемнике - распределителе, железная решетка. Закончив убираться, направился в туалет. Ужасно хотелось курить. У входа поежился. В полном смысле слова дебилы обсасывали подобранные возле толчков бычки, обжигая пальцы и губы. Они жались к сплошной - от потолка до пола - железной решетке из толстых прутьев арматуры, за которой виднелась распахнутая настежь обшарпанная дверь. Дым выпускали на улицу. Сквозь клубы просматривалась огороженная высоким проволочным забором площадка, подобие зоны. Внутри прогуливались придурки и психбольные с сумасшедшими, воловьими, остекленевшими глазами, с капающими с оттопыренных нижних губ каплями слюны. Господи, неужели Зуфру, мою азиатку - любовницу, до сих пор не выходящую из головы, тоже заточили в подобную компанию. Как она там, что с ней. Где-то рядом. Удастся ли встретиться. Впрочем, общество вокруг не лучше. Оглядевшись в поисках обладателя дефицита, и не узрев подходящей кандидатуры, вышел в коридор. Как раз подскочил кормивший меня толстячок:
- Курить хочешь? - догадался он.
- Не знаю, к кому обратиться.
- К придуркам не обращайся, у них редко бывает. Старайся заметить, если к нам, алкашам, то есть, приехали на свиданку, значит, вместе с передачей привезли сигареты. Попроси смело, кто-то обязательно поделится. На, покури пока.
Я взял протянутую "примину". Прикурив, двинулся было в туалет, но мужичок остановил:
- Вечером поможешь протереть коридор. За работу дают четыре сигареты, по две на брата.
Я кивнул. Не успел закрыть дверь, как обступили придурки:
- Оставишь? - заканючили они. - Мне… мне…
- Вы же только дымили, - опешил я. - Дайте хоть пару раз дернуть.
- Охнарики подбираем. Не дают…
Насладиться не удалось, к тому же закружилась голова. Пошатываясь, подался в палату. Прийти в себя не дал тот-же мужичок:
- Пойдем, работа есть, - растормошил он. - Уберем одну палату, принесем воды. Пять сигарет. В обед сходим на кухню, поможем дотащить баки с варевом. Еще по две на каждого. А дальше посмотрим. Держись меня, не пропадем.
Действительно, мне оставалось держаться лишь его. Работа, работа, другие заботы, чтобы задавить в зародыше мерзкое чувство боязни замкнутого пространства. Кругом решетки, настоящая тюрьма с постоянно пускающими в ход кулаки здоровенными санитарами вместо надзирателей. С трудом встав на ноги, потащился за толстячком. Он уже принес ведро воды, заправил на длинную палку с крестовиной на конце рваную тряпку. Запах в палате вызывал тошноту. К испарениям давно не мытых тел, к лекарствам, примешивалось зловоние будто гниющего человеческого мяса. Это оказалось отделение для наиболее безнадежных, у которых рвота выходила с кровью. Молодые и старые, худые как скелеты и более-менее в форме, они подавали сомнительные признаки жизни, ничего не прося, почти перестав стонать. Лишь медленное затрудненное дыхание, да неровно вздымающиеся с резко обозначившимися ребрами груди. Взгляд отсутствующий, как бы в себя. Под кроватями полно кусочков окровавленной ваты, пол скользкий от бурой слизи. Но и у них, у этих доходяг, кисти рук были прикручены к железным уголкам по бокам коек. Одни ноги у кого сомкнуты, у кого разбросаны. Небритые, провалившиеся щеки, заостренные носы. Тишина, изредка нарушаемая судорожными всхлипами. Мужичок неторопливо вывозил грязь на проход между койками. Голыми руками сняв тряпку, ополаскивал ее в ведре. Чтобы не следовать его примеру, от которого выворачивало наизнанку, я подобрал веник, взялся сметать мусор в совок. Мусорный бак находился в дальнем конце коридора. Туда-сюда, туда-сюда. Санитары дают затрещины лишь слоняющимся без дела, кто работает, тех не трогают. Последний мазок шваброй по пятнистому полу. Мокрые простыни скомканы, волосы на подушках взлохмачены. На лица с раззявленными ртами страшно смотреть.
- Этот молодой еще, лет тридцать пять. - С терпеливым сочувствием сказал мужичок, кивнув на одну из коек. - Не вытянет. А вон тот старик, Герой Советского Союза, он поднимется.
Я осторожно покосился на щуплое тело абсолютно безнадежного старика. Седой до голубизны, кожа да кости, широко раскрытый рот со вставленными зубами, дыхание хуже чем у других.
- Встанет, не впервой, - уверенно повторил благодетель. - Дочка сдает. Как "белка" накроет, сразу в милицию. Раньше не брали, теперь всех подряд. И бизнесменов, и нашего брата, нищего алкоголика. А меня скоро переведут в другой барак, к дуракам. На три месяца. Могут и полгода продержать, как начальство решит. Если родственники заступятся, на поруки, мол, да взяточку на лапу, то и отсюда отпускают.
- Вас не спьяну накрывает?
- Почему? Спьяну, но по другому. Я тогда ничего не соображаю.
- А с алкашами как поступают?
- Если не стоишь на учете у психиатра или невропатолога, то просись на третий день. Отошел, сразу к заведующему отделением, так, мол, и так, чертики прыгать перестали. Для профилактики день-два еще подержат, а потом выгоняют. Свобода, не как раньше, в психушку с принудительным лечением на несколько лет. Алкашам в этом смысле проще. А если меченый, тогда скорого освобождения не жди.
- Как они узнают, что на учете? - тихо спросил я.
- Очень просто, - забормотал мужичок. - Звякнули в поликлинику, к которой приписан по месту работы или по месту жительства, или в областное медицинское управление, где весь банк данных, и порядок. На полгодика загремел на принудиловку. Зато пенсию можно выхлопотать.