Бизнесмен отщелкнул шифрованный замок кожаного кейса, наугад нырнул туда рукой и извлек две пачки долларов в банковской упаковке. Выражение лица у него было беспечным. Я таких денег еще в руках не держал. Это было целое состояние, по моим масштабам: двадцать тысяч зелененьких в стодолларовых купюрах. Все присутствующие были очарованы, кроме супруги бизнесмена.
- Вы их спрячьте, спрячьте, - пискнула она покровительственно.
- Спрячу, спрячу, - уверил я и вопросительно посмотрел на Татьяну. В ее глазах был лед.
Через пять минут бизнесмен с женой откланялись. Дело было сделано. Я продал отцов дом, выструганный им собственноручно до единой дощечки. Вероятно, на фоне проданной страны это была небольшая потеря. Армен спросил, не желаю ли я выпить. Я отказался, сославшись на то, что я за баранкой. Армен понимающе кивнул и удалился. Я сказал:
- Значит, договорились? Вечером отметим это событие, да?
- Ты не понял, - Таня достала из зеленой пачки длинную черную сигарету, и я поднес ей огонька. - Ты не понял, Женечка. Я больше не хочу с тобой видеться.
- Ну вот еще! - удивился я. - У меня же двадцать тысяч баксов.
- Не напрягайся. Ты для меня просто клиент, с которым сделка завершена. Чао!
Мы говорили громко, наверное, Армен все слышал в соседней комнате. Но вряд ли он или кто-то другой мог догадаться, как мало значил для нас прямой смысл слов. Я взял ее ладонь и потерся об нее губами.
- До вечера, хорошо?
- Катись отсюда, мерзавец!
Надо же, думал я в машине, уже выруливая на трассу, какая удача улыбнулась напоследок! Эта женщина - вздорная, вспыльчивая, продажная, развратная, прекрасная. Дитя погибающей эпохи, как и я.
Городская духота к полудню вступила в запредельную фазу и высасывала мозговые соки. Прохожие напоминали инопланетян, которые отчаялись установить контакт с враждебной цивилизацией. Даже собаки вели себя осмотрительно и больше не лаяли. Мясо им теперь, как и всем честным людям, перепадало редко, а питательная овсянка настраивала их философски, поэтому они боязливо жались к домам, но нужду справляли прямо на мостовой.
По пути домой я заглянул на Бауманский рынок. Одной из приятных несуразностей экономического тупика была рыночная (по сравнению с магазинами) дешевизна. Но дешево купить надо было уметь. Технология была простая: среди азартной одноликой толпы кавказцев надо было разыскать какого-нибудь затурканного подмосковного мужичка и быстро с ним сторговаться. Трудность заключалась как раз в этой быстроте. В случае заминки бесшабашного отечественного коробейника могли на ваших глазах изъять из торгового ряда и утащить на разборку. За сбивание цены чернобровые рыночные паханы карали беспощадно. После разборки мужичок если и возвращался для продолжения торговли, то покалеченный и невменяемый. На этот раз мне повезло: всего за двадцать тысяч урвал у бородатого крестьянина молочного поросенка, хотя не был уверен, что поступил правильно. Для родителей лучше было прикупить парной телятины, на котлетки, а поросенок мог их напугать. Но уж больно мне глянулся продавец: синеглазый, озорной и полупьяный. Он тоже меня сразу вычислил, подмигнул и негромко, склонившись, как к другу, пробасил:
- Порадуй родичей, земляк. Задаром отдаю. Двадцать бумажек.
- Чего так?
- Дак тороплюсь. Тут промедление подобно смерти.
- Ты же вроде уже похмелился?
- Вопрос не только в похмелке, он еще доверительнее ко мне пригнулся, поглаживая поросенка по розовому боку. - Темп жизни - секрет долголетия.
Я уже понял, какой это был не простой крестьянин, но не удивился. Знак времени: торгуй, чтобы выжить. Кто проматывал родительское наследство, кто подрабатывал сигаретами или поросятами, некоторые обменивали на гуманитарный кукиш собственных детей; только вот счастливых, беззаботных людей между нами не было. Даже те, кому подфартило, кто сколотил изрядное состояние, выглядели смертниками, пирующими во время чумы. У самого отпетого предпринимателя из бывших партдушителей на сытом челе легко угадывалась печать вырождения. Все мы были донорами сатаны, чему же тут радоваться.
Кроме поросенка, я купил банку гречишного меда, творога, грецких орехов, персиков, слив, пару кистей винограда, желто-прозрачного, спелого, вызывающего судороги вкусовых рецепторов, а также горбатую связку бананов на радость беззубой матушке, у которой вечный пластмассовый протез (одно к одному) минувшей осенью вдруг хрустнул сразу в четырех местах. Отец бананы не ел принципиально, относя их к категории "сникерсов" и "марсов", коими Пентагон улавливает хлипкие души россиян.
Потом я забрел в цветочный ряд и соблазнился изумительными черными тюльпанами, в чьих блестящих зрачках таилось сладостное обещание нирваны. Вот Танечка зарыдает, когда я преподнесу ей вечером невинный букетик. Соря деньгами направо и налево, я испытывал сложное чувство человека, в одиночку прорвавшегося в рыночный рай, куда всех остальных моих соплеменников еще только пинками загоняли Гайдар с Бурбулисом.
Нагруженный под завязку, я вернулся к машине и, не успев дососать сигарету, уже подъезжал к родному дому. Припарковав машину на обычном месте (из окна кухни она была видна), я обратил внимание на шоколадный "БМВ", который вписался в арку следом за мной и неуклюже развернулся возле мусорных баков. Из "БМВ" вылезли двое мужчин впечатляющей наружности, явные представители господствующей прослойки, я на них залюбовался. Статные, невозмутимо упакованные в "фирму", с неспешной повадкой, с презрительной уверенностью в своем избранничестве, проявляющейся даже в том, как один дал другому прикурить. Мир вокруг был бледен по сравнению с ними, и они были вынуждены со скукой властвовать в нем. С сигаретами в зубах мужчины скрылись в моем подъезде. Любопытно, чьи это гости?
На скамеечке отдыхал дядя Коля. С сумкой и цветами я подошел к нему.
- Никак, вышел из клинча, - утвердительно он спросил. - А цветы кому? Помер, что ли, кто?
Я поставил сумку рядом с ним, достал сигареты, протянул ему.
- Я же бросил, - обиделся дед. - Ну, хотя дай одну, подержу просто так за компанию.
Огонек зажигалки в ослепительном блеске солнца.
- Изжаримся этим летом, а, дядя Коля? Ты ведь на самом солнцепеке сидишь. Удара не будет?
- У меня не будет, - сообщил он с достоинством, машинально прикуривая. - Это у молодых вроде тебя бывают неполадки с перепою. А я по науке живу.
- По какой науке?
- Да ты все одно не поймешь. Слыхал про Шелтона?
- Кто такой?
- Кто такой, - передразнил дед. - Да уж поумнее нас с тобой человек. По бабам не рыщет, как козел.
- Из седьмого подъезда, что ль? К Нюрке ездит?
Кто видел ехидную ухмылку дяди Коли, тот, конечно, легко разгадает секрет Джоконды.
- Или у тебя от водки мозги спеклись? Шелтон-то из Америки. Пишет про здоровое питание. Я уж третий день читаю, не могу оторваться. По нему выходит, жрем мы неправильно, оттого подыхаем прежде срока. Допустим, ты белок с углеводом способен различить? То-то и оно. А пора бы различать.
- Ну, ладно, - признал я свое невежество, - а кто эти хмыри на "БМВ", не знаешь?
- Первый раз вижу… Шелтон-то чего говорит… Он ведь не советует, к примеру, мясной суп варить. В мясном супе, а также во многих других продуктах, которые мы жрем, самая погибель для здорового организма. Даже водку ты не имеешь права закусывать колбасой. Ты понял это?
- Чем же ее закусывать?
- Ни чем не надо. Проглотил и жди, пока приживется. Уж потом можешь кусочек яблочка пожевать…
- Непривычно как-то, дядя Коля.
Старик с наслаждением дотянул сигарету до фильтра и заботливо притушил окурок в ладони.
- Непривычно, конечно, - согласился он, - но надо привыкать. Или так и будем, как свиньи, помои хавать? Книжку-то дам тебе на денек, ежели желаешь.
- Премного буду благодарен. Уму поучиться никогда не грех.
Подходя к подъезду, я взглянул на небеса: небывалая, звонкая синева над Москвой.
Около лифта топтались господа из "БМВ", один обернулся ко мне.
- Сломался, кажется, механизм.
- С утра работал, - сказал я. - Дайте-ка я нажму, у нас кнопка хитрая.
Я поглубже вдавил обожженную черную пуговицу - и кабинка распахнулась. Я вошел первым, мужчины - за мной. В кабине сразу стало впритык от их накачанных туш.
- Вам на какой? - спросил я.
- На восьмой.
Оба повыше меня, со спокойными, загорелыми лицами. Кабина наполнилась свежим ароматом крепкого мужского лосьона.
Выйдя из лифта, я подошел к своей двери, вставил ключ в замок, держа в одной руке и сумку и тюльпаны.
- Давайте помогу, - сказал мужчина у меня за спиной, вам же неудобно отпирать.
- Вы бандиты? спросил я.
- Бандиты, бандиты, кто же еще, - засмеялись они. Деваться было некуда, ошибку я сделал внизу, когда сел с ними в лифт. А было предчувствие, был холодок у лопаток, когда их только увидел. Все же я рванулся назад, к лифту, но тут же, словно мячик, был вброшен в отворенную дверь. От толчка пролетел половину коридора, зацепился ногой за подставку для обуви и шлепнулся на пол. В сумке, которую я не выпустил из рук, в боковом карманчике, лежал газовый баллончик: я его попытался достать, но, как на грех - заклинило "молнию". И ведь сколько раз собирался починить.
Один из мужчин набросил на дверь цепочку, а второй как-то лениво приблизился и саданул в грудь ногой, отчего я переместился почти на кухню.
- Не суетись, дядя, - посоветовал он. - Чем меньше будешь суетиться, тем для тебя лучше. Что в сумке?
Кряхтя я поднялся.
- Фрукты, овощи, мясцо. Если голодны, прошу к столу.
- Пойдем в комнату, там поговорим.
В комнате усадили меня на кровать, а сами стояли передо мной, как часовые. Вся эта сцена ничуть не походила на ограбление или, возможно, убийство, а напоминала кадр из какого-то старого фантастического фильма, но, к сожалению, я не мог вспомнить, из какого.
- У меня ничего такого нет, чтобы вам пригодилось, - сказал я. - Деньги вон в ящике стола, но их немного. А так… Сами видите…
На их лицах читалось одинаковое любопытство, с каким обыкновенно ботаник изучает экзотическое растение, предназначенное для гербария.
- Ты, дядя, не дрожи, - заметил тот, который был главным, хотя внешне ничем не отличался от подельщика, разве что аристократичность его облика подчеркивал электрический блеск темных глаз. - Убивать не будем. Доставай заначку - и разойдемся с миром.
- Какую заначку?
Я сидел на кровати, поэтому мне трудно было увернуться от его правого хука, с какой-то даже сверхъестественной скоростью поразившего меня в висок. Казалось, комната разорвалась на осколки - мощный был удар. Потом он помог мне усесться в прежнее положение и бросил напарнику:
- Ну-ка, потренируйся, Мотылек.
Мотылек занял удобную позицию, загородя окно, и взмахнул руками. Его ладони хлестнули меня по ушам, и от этого я испытал такую боль, словно в череп с двух сторон разом заколотили по болту. Пока оклемывался, сослепу ловя ртом воздух, парни сноровисто обшарили мои карманы, но ничего не нашли и, взяв под руки, стащили с кровати и швырнули на пол.
- Может, в сумке? - сказал тот, который был лидером. Тот, который был Мотыльком, принес из коридора сумку и вытряхнул ее содержимое на пол рядом со мной. Страха во мне не было, а было только горькое сожаление том, что, видно, не повидаю я больше дорогих родители, да и свидание с Татьяной, скорее всего, сорвалось. Не найдя то, что искали, а искали они, разумеется, доллары, ребята немного расстроились.
- Давай из него червяка сделаем, - предложил Мотылек и наступил мне ботинком на горло, но давил аккуратно, без горячки.
- Не мог же он их проглотить, - вслух задумался тот, который был лидером.
- Да чего вам хоть надо? - прохрипел я, пытаясь вывернуться из-под чугунного башмака.
- Чего нам надо, ты знаешь. Лучше не тяни резину. Иначе тебе будет очень больно.
В подтверждение своих слов он достал нож, щелкнул кнопкой и, нагнувшись, узким, сияющим лезвием провел у меня перед глазами, слегка задев переносицу.
- Сначала давай яички обкорнаем, - глубокомысленно предложил Мотылек. Он убрал ногу с горла, и вдвоем они расстегнули мои брюки. Потом перевернули на бок, чтобы удобнее стягивать, и возбужденно загоготали. Наткнулись на потайной карман, славное достижение портновского искусства одной моей старой знакомой, - в этот карман, помнится, в лучшие времена я упрятывал фляжку коньяку, и ничего не было заметно. Однако не так-то просто было извлечь тугие пачки, и пока грабители в четыре руки отрывали, разрывали карман, я извернулся, как ящерица, и впился зубами в ближайшую лодыжку. Видимо, это был нервный срыв, потому что зубы так глубоко вгрызлись в жилистую плоть, что челюсть заклинило, как у бульдога. Я услышал жуткий вой травмированного бандита и почувствовал беспорядочные удары, сыпавшиеся сверху, как крупный град. Наконец, умиротворенный, я уплыл в какую-то желтую трясину.
Побарахтавшись в желтой жиже и чуть не утонув, я выкарабкался на поверхность и увидел, что в квартире остался один, налетчики ушли. Вставать не хотелось, я лежал на полу и жалел о том, что они оставили меня в живых. Поленились, что ли, добить? От боли, унижения и обиды меня колотил озноб. Через какое-то время я перебрался в ванную и, отмокая в теплой купели, с любопытством разглядывал свое тело, со вкусом разрисованное синюшными кровоподтеками. Но вообще-то пострадал я мало: ребра целы, почки не отбиты, руки-ноги двигаются, да и царапина от ножа на переносице вкупе с вздувшейся левой щекой придавали моему лицу некое несвойственное ему выражение озорного самодовольства. Может быть, напрасно я так уж серчал на бандитов, которые выполняли свою рутинную работу и при этом причинили меньше вреда, чем могли бы. В самом деле, что им стоило меня на всякий случай пристукнуть: сейчас убийства по возможности стараются даже не регистрировать. Да и кому регистрировать, если милиция занята сбором дани с коммерсантов и рэкетиров и вдобавок много сил тратит на разгон красно-коричневой сволочи, мешающей добрым людям спокойно наживать капиталы.
Потом я лег в постель и уснул. Это был диковинный сон-размышление. Странность была в том, что размышление во сне было действием. Я стремился куда-то в разные стороны. Догонял бандитов и почти (откуда такая удаль?) прыгнул одному на загривок и одновременно жаловался Татьяне на судьбу. Еще я ползал по полу, собирая бананы и виноград, и утешал родителей, говоря, что произошло обыкновенное недоразумение: на самом деле дача цела, денег у меня полные карманы и плюс ко всему вон сколько у нас вкусной еды, хватит на полгода. Проспав этот долгий сон, я очнулся и взглянул на будильник, который почему-то, оказывается, крепко сжимал в руке. Было восемь часов вечера, и на улице было светло.
Позвонил я Деме Токареву и сказал:
- Ты не подскочишь? Ты мне нужен.
Он был по-прежнему трезв и ответил:
- Сейчас приеду.
Позвонил наудачу Саше Селиверстову - и застал дома.
- Растряси кости, приятель, - сказал я. - Есть необходимость повидаться.
Услыша в моем голосе охриплость, он злорадно заметил:
- Допрыгался, козлик! Ладно, через час буду.
Потом я кое-как оделся и спустился во двор. Дядю Колю разыскал в продмаге в соседнем доме, где он в этот час обыкновенно сдавал собранную за день посуду и отоваривался на ночь спиртным. Он не любил, когда кто-то мешал его маленькому бизнесу, но ко мне отнесся доброжелательно:
- Номер-то я, допустим, записал на бумажку, - пробурчал он, - но тебе зачем с ими связываться? Это ребята крутые.
- Должок надо получить. Давай, давай номер.
Из нагрудного кармана черного пиджака, где у него хранилась особо важная документация, дядя Коля достал замусоленный клочок газеты и отдал мне.
- Будь поаккуратней. Как бы они тебе головенку не открутили.
- Невелика потеря, - сказал я и подарил старику тысячную ассигнацию.
В соседнем подъезде на четвертом этаже жил Сережа, сотрудник ГАИ, мой добрый приятель. Мы уже лет десять дружили: я поддерживал его морально в трудные моменты его запутанной семейной жизни, а он помогал мне в автомобильных делах. Он был лимитчиком, в Москве ему до сих пор было одиноко, жену он привез из деревни, она родила двух девочек-погодков, - прелестные существа! - но тоже за десять лет так и не привыкла к содомскому скопищу, сердцем стремилась на родину, в тихие края, и на этой почве между ними шел постоянный и жуткий разлад. У них сложились отношения, которые возможны, пожалуй, только у нас, в России: они любили друг друга, понимали друг друга, имели одни и те же мечты и желания, но не могли простить друг другу именно этой горько одинаковой неприкаянности.
Сережа был дома и встретил меня, как обычно, в тренировочных штанах, обнаженный до пояса, - в квартире зимой и летом ему душно. У него был мощный торс землекопа.
- Входи, - обрадовался он. - Как раз я думал, с кем бы маленькую уговорить перед ужином.
- Ты что - один?
- Маня гуляет с пацанками. Ты разве их не видел?
Не знаю, кого ожидал капитан ГАИ, но рядом с откупоренной четвертинкой на столе действительно стояли два стакана. Я пить не собирался. Водка вызывала у меня отвращение, а это грозный признак.
- Мне еще за баранку садиться, - сказал я. - Ты же знаешь, за рулем я даже пива не пью.
Настаивать Сережа не стал, выпил в одиночестве. Года три назад мы как-то с ним скатали по настроению на Медвежьи озера за грибами. Грибов, правда, не набрали, но в лесу у костерка усидели литр "Кубанской" и еле добрались обратно.
- Просто так ты же не придешь, - сказал Сережка. - Что-нибудь случилось, да? Кто это тебя разукрасил?
Я протянул ему газетку с номером.
- Выручи, капитан! Узнай, чья машина. Сможешь?
- И это все?
- Все.
- Может, кому-нибудь рога надо обломать?
- Да нет, только насчет машины узнай, пожалуйста.
Сережа не расспрашивал. Его глаза смотрели доверчиво и непреклонно. Когда я был в его возрасте, мне тоже все враги представлялись с обломанными рогами, но эта иллюзия давно себя исчерпала вместе со множеством других иллюзий. К тому же до недавнего времени я полагал, что врагов в натуральном смысле слова у меня нет, кроме тех, кто на самом верху. Но тех моими слабыми ручонками все равно не достать. Сережа блаженно затянулся сигаретой.
У меня тоже неприятности. С Миней, наверное, придется все же расстаться.
- Не надо. Она хорошая. У вас такие прекрасные девочки.
Этот разговор о его жене между нами продолжался несколько лет, и свои реплики я знал наизусть.
- Она думает, мне легко. - Сережа подлил себе в стакан. Говоришь, девочки? А они чего будут делать в деревне? Коров пасти? Так и коров уже нету. А здесь погляди, он начал загибать пальцы. - У меня положение - раз! Квартиру в Митино обещали - два! Участок я в прошлом году купил - три! И все это бросить? Ради чего?
- И ее понять можно. У нее там вся родня.
После этих слов Сережа всегда обижался.
- А я - не родня? А дочери? У нее характер очень вредный. Или она вообще сбрендила. К примеру, ревновать начала. У меня работа ломовая, соберешься дома расслабиться, тут она со своими претензиями. Теперь знаешь, к кому ревнует?
- К кому?
- Не поверишь. К Галке-кассирше.
- Которая в булочной?