Рябинин пошёл к выходу, но в комнате остановился и ещё раз взглянул на пол, где лежала красивая молодая женщина в модном платье. Не хотелось называть её трупом, как и Ватунского преступником. Рябинину в детстве слово "труп" казалось страшноватым, страшнее, чем "покойник", а теперь казалось и неточным. Человек только умер, ещё тёплый… Какой же это труп? Это ещё человек, мёртвый, но человек. А трупом он ещё будет - потом. Рябинин вспомнил, как однажды она вошла с мужем в зал перед самым началом концерта - нарядная, гордая и такая счастливая, что казалось, её счастья хватит на весь зал. Люди зашептались - восхищённо и завистливо. И его тогда что-то кольнуло - может, забытая мечта, может, то, чего не сознаёшь, а только предчувствуешь…
3
Прокурор района Семён Семёнович Гаранин готовился к выездной сессии суда, которая намечалась вечером в жилконторе. Соберётся много народу, будут жадно слушать каждое слово, поэтому он писал речь краткими чёткими абзацами. Его раздражало, когда адвокат выступал лучше, а это случалось частенько. У защитника больше возможностей, можно работать на зал, размазывая кисель насчёт материнских слёз или исковерканного детства. А прокурор должен быть строг, конкретен и немногословен. Не забывать, что он представитель государства.
Зазвонил один из трёх телефонов, но Гаранин безошибочно снял нужную трубку - он различал их треньканье, как голоса родных детей.
- Семён Семёнович, - услышал он голос начальника райотдела милиции, - ты в курсе?
- Что такое?
- Ватунский жену убил.
- Знаю, но подробно Рябинин не докладывал. А что такое, Константин Петрович?
- Смотри, фигура всё-таки непростая, не ошибись. По-моему, там несчастный случай.
- Присмотрюсь, Константин Петрович. Спасибо.
Гаранин хорошо знал Ватунского: как же его не знать, когда он известен всему городу! Пожалуй, фигура покрупнее районного прокурора. Гаранин вздохнул, предчувствуя, что с этим Ватунским предстоит морока. Вот и начальник райотдела звонил…
Почему-то сложилось мнение, что прокуроры суровы, непреклонны и всесильны. Таким он и будет сегодня вечером на выездной сессии под взглядами людей - в этом мундире с большой звездой младшего советника юстиции. А в кабинете будет осторожным, потому что это и есть главное качество прокурора. Осторожность и чутьё - вот чем жив прокурор. И он вспомнил два полученных выговора…
Следователь попросил санкцию на арест хулигана, а Гаранин счёл преступление не столь опасным и санкцию не дал, оставил на подписке о невыезде. Хулиган на второй день кого-то избил - вот и первый выговор. В другом случае Гаранин дал санкцию на арест мошенника: с кем только перед этим не консультировался! А суд оправдал за отсутствием состава преступления - вот второе взыскание.
Задребезжал телефон, и Гаранин нехотя снял трубку.
- Здравствуйте, Семён Семёнович! Поликарпов приветствует.
- Добрый день, Борис Викторович, - оживился Гаранин.
- Наверное, знаете, чего звоню?
- Догадываюсь.
- Семён Семёнович, комбинат без Ватунского - как мотор без электричества. Ты лучше меня арестуй.
Директор комбината вроде бы шутил, но голос был строгим и усталым.
- Борис Викторович, разберёмся по существу.
- Там, говорят, несчастный случай. Влепим мы ему выговора по всем линиям - и делу конец.
- По закону всё сделаем.
- Конечно, по закону. Как это говорится: закон - как телеграфный столб: перепрыгнуть нельзя, а обойти можно. Это я шучу.
Гаранин с шуршанием заездил трубкой по бритой щеке и уху, - эту прибаутку он не любил.
- Вы преждевременно беспокоитесь. Разберёмся, как положено по закону.
- Семён Семёнович, - грустно сказал Поликарпов, - не за себя прошу, не за родственника… Нужен мне Ватунский на комбинате, без него - как без рук.
- Посмотрим, Борис Викторович.
Они распрощались, как добрые друзья, хотя до сих пор были знакомы лишь официально. Дружеский тон задал директор, и это было слегка приятно Гаранину. Конечно, не будь в прокуратуре дела Ватунского, директор бы не позвонил - не та он для него фигура, для директора общесоюзного комбината. С другой стороны, просит не за себя, не за приятеля, не за родственника - ради дела. А если совсем с другой стороны, то он не помнил ни одного звонка, чтобы ему прямо сказали: так, мол, и так, такой-то - мой родственник, или дружок, или человек мне нужный, прекрати-ка его дело. Если звонили, то осторожно, глухим, далёким голосом, будто по междугородной. Долго говорили о том о сём, о здоровье спрашивали, о супруге. И в конце разговора просьба, которую Гаранин ждал сначала: у тебя там дело на такого-то есть, хороший человек, нужный работник, характеристики прекрасные, мировой парень… Никогда не просили прекратить дело - просили посмотреть, разобраться, вникнуть.
Директор комбината просил прямо, но Ватунский был ему не брат и не сват.
Опять затрещал телефон. Гаранин подождал, пока он раззвонится, и снял трубку.
- Алло, товарищ прокурор, это вы?
Женский дребезжащий голосок - он знал эти голоса, которые если захотят, то дозвонятся и до генерального прокурора.
- Да, это я, - подтвердил он.
- С вами говорит председатель товарищеского суда жилконторы Трещинская. Товарищ прокурор, правда, что Ватунский убил свою жену?
- По этому вопросу ничего сказать не могу, сам ещё не в курсе.
- Как же так: прокурор района - и не в курсе?
- Вот так, товарищ Трещинская.
Он помнил её - маленькая подсушенная старушка, деятельная, как снегоуборочная машина.
- Тогда я вам расскажу. Он ударил жену, а она упала и головой прямо о телевизор. И разбила.
- Телевизор?
- Голову, товарищ Гаранин, - обиделась Трещинская. - Скажите, что будет Ватунскому?
- Для этого нужно провести расследование. Пока ничего не могу сказать.
- Как же быть? К нам идут граждане, спрашивают.
А что говорить? Уже пьяница приходил. Вы, говорит, меня выселять собираетесь, а я свою жену не убил. Что ему отвечать?
- Говорите, что идёт следствие, которое разберётся. До свидания, товарищ Трещинская.
Гаранин быстро положил трубку - тут самое главное быстро положить. Будь эта Трещинская в кабинете, от неё было бы не избавиться. Конечно, пенсионеры-общественники нужны, хотя иногда мороки с ними больше, чем пользы. Но звонок полезный - значит, на выездной будут вопросы о Ватунском.
Гаранин подумал, что о происшествии надо сообщить прокурору города, но без доклада следователя не решался - могут быть неточности. Впрочем, прокурору наверняка уже всё известно из милицейской оперативной сводки, и он может позвонить в любой момент и спросить о подробностях. Гаранин посмотрел на телефонный аппарат, который, словно загипнотизированный, вдруг зазвонил.
- Слушаю. - Он схватил трубку, напряжённо вдавливаясь в круглое жёсткое кресло.
- Алло, товарищ Гаранин, это вы? - спросил женский надтреснутый голосок.
- Да, это я, и никто другой, - повысил прокурор тон, - но мы с вами уже поговорили.
- Товарищ Гаранин, мы тут посовещались на месте и решили к вам подъехать, обсудить этот невероятный случай.
- Товарищ Трещоткина!
- Трещинская Клавдия Гавриловна.
- Товарищ Трещинская Клавдия Гавриловна! Во-первых, мне некогда, я готовлюсь к выездной сессии. Во-вторых, до окончания расследования ничего обсуждать я не имею права. Прошу больше не беспокоить. До свидания!
Он швырнул трубку на аппарат, и тот недовольно вякнул. И молчал ровно столько, сколько требуется секунд для набора пяти цифр на диске.
Гаранин остервенело схватил трубку и закричал, делая между словами паузы:
- Какого - чёрта - звоните - вам - сказано!
- Это вы с кем так? - услышал он спокойный и чуть насмешливый голос и, сразу узнав его, выпрямился в кресле:
- Здравствуйте, Алексей Фёдорович! Да так… названивает тут один хулиган.
- Здравствуйте, Семён Семёнович. Хочу узнать о Ватунском. Действительно убил?
- Он её ударил, а она головой стукнулась о тумбочку, - пересказал он, что слышал от Юркова.
- Ну и что это юридически?
- Алексей Фёдорович, сейчас трудно сказать. Может быть, несчастный случай. Следователь разберётся.
- Кто?
- Рябинин.
- В очках, лохматый?
- Да-да, он, - подтвердил Гаранин, стараясь по тону угадать, как отнесётся первый секретарь райкома к этой кандидатуре. Он ничего бы не угадал, не скажи тот "лохматый". В этом слове Гаранин уловил иронию.
- Алексей Фёдорович, может, заменить следователя?
- А этому не доверяете, что ли?
- Нет, вполне доверяю. Опытный. Есть, правда, недостатки…
- Попрошу вас, - перебил секретарь, и Гаранин представил, как он бросает торопливый взгляд на часы, - сообщить мне результаты следствия. Всего хорошего, Семён Семёнович.
- До свидания, Алексей Фёдорович. - Прокурор держал трубку, пока она основательно не напищалась.
Неудачно получилось, что дело попало к Рябинину. Происшествие с таким резонансом, а попало к Рябинину.
4
Часов в двенадцать Рябинин явился к прокурору доложить о происшествии. Семён Семёнович сидел в мундире - верный признак, что идёт выступать в суде.
- Ну, что там, Сергей Георгиевич? Поздновато докладываете.
Рябинин начал рассказывать, но было видно, что прокурор уже всё знает. Он дослушал и стал задумчиво постукивать карандашом по столу. Это не значило, что Гаранин думал, - он что-то хотел сказать, но не решался.
- Выходит, главный инженер комбината, - полуспросил, полуутвердил прокурор.
- Выходит, неосторожное убийство, - уточнил Рябинин.
Гаранин прищурился и утратил задумчивое выражение - решил чего-то не говорить.
- Здесь мне звонили, - всё-таки полусообщил он, но Рябинин уже понял, что ему звонили.
- Кто звонил?
- Люди разные.
- Ах, разные.
Прокурор добродушно улыбнулся, положил карандаш и достал сигарету. Его кругловатое, полное лицо опровергало ходячее мнение, что прокурор обязательно свиреп и зол. Он закурил, пустил струйку дыма в лопасть вентилятора и заметил:
- Ну и характерец! Я же вам ещё ничего не сказал.
- Собирались сказать, Семён Семёнович.
- Ну, вы тут свои психологические штучки не употребляйте, я не на допросе. Надо будет сказать - и скажу.
- По-моему, обязательно скажете, - буркнул Рябинин.
- И скажу! - вдруг разозлился Гаранин, как часто злится человек, которого неожиданно поймали на нехорошей мысли. Это раздражает больше, чем быть пойманным на нехорошем деле. Видимо, поступая плохо, человек всегда готов к упрёку. А нечистый замысел внутри - и вдруг его бесцеремонно оттуда тащат, как рака из норы.
Гаранин затянулся раза два, сразу успокоился и вяло сказал:
- Прошу вас разобраться повнимательней. Всё-таки главный инженер громадного комбината. Да и человек он хороший, я его знаю.
- Семён Семёнович, во всём разберусь.
Рябинин пошёл к себе. Он знал, что разговор не окончен - главное ещё впереди, но сейчас не хотел об этом думать.
Петельников, как всегда, оказался точен - в десять дружинник принёс фамилии соседей и записку. Инспектор сообщал, что интерес представляют только две соседки да начальник отдела технического контроля, приятель Ватунского. Соседок Петельников уже направил в прокуратуру. Значит, ребята из уголовного розыска успели везде походить.
Рябинин начал составлять план расследования, который оказался куцым, как объяснение прогульщика. Вроде бы и планировать нечего - преступник известен. Но только следователь знает, что искать мотив преступления так же интересно, как и преступника. Найти мотив преступления иногда бывает труднее, потому что преступник ходит по земле среди людей, а мысли его спрятаны под семью замками. И ни один суд не будет рассматривать уголовное дело, пока следователь не установит мотив.
Ровно в час дверь легонько стукнула. Вошла пожилая женщина интеллигентного вида, немного старомодная и чуть-чуть смешная. На голове возлежала огромная шляпа из цветного волоса и перьев, похожая на гнездо фантастической птицы. Женщина села, положив на колени сумочку и какую-то книгу, и вежливо посмотрела на Рябинина. Это была соседка из квартиры напротив.
Он переписал в протокол паспортные данные и спросил:
- Работаете?
- Да, я историк.
- О, историю я ставлю на второе место среди гуманитарных наук, - сообщил Рябинин, завязывая разговор. Он не любил начинать допрос прямо с существа, вслепую, ничего не узнав о человеке.
- А на первое место - юриспруденцию? - улыбнулась она.
- Нет, - серьёзно ответил Рябинин, - философию, царицу всех наук.
- Но теперь вас, наверное, интересует история другого рода?
Свидетель сам хотел перейти к делу - в таких случаях Рябинин не мешал.
- Интересует. Расскажите, что вы знаете об этой истории?
- Ничего, - спокойно ответила она. - Меня не было дома.
- Что вы знаете об этой семье, об их отношениях? С Ватунской вы не дружили? - спросил Рябинин не совсем уверенно, потому что не вязалась дружба молодой красивой женщины с этой старомодной дамой, которая наверняка держит пару кошек и по вечерам вяжет шарфы.
- Я скорее дружила с Ватунским. Почему же "дружила"? - спохватилась она. - И сейчас дружу… тем более.
- Почему "тем более"?
- Он в беде.
- Что вас связывало? - осторожно спросил Рябинин.
- Вкусы, взгляды… - Она помолчала и задумчиво добавила: - Меня больше интересует, что его связывало с женой.
- Не понимаю, - сказал Рябинин, хотя ничего сложного свидетельница не сказала, и он знал, что не сказала, но его сознание защищало стереотип "счастливая пара".
- Они были на редкость разные люди.
- Поподробнее, пожалуйста.
- Знаете, есть очень пустячные женщины. И мужчины тоже, - извиняюще улыбнулась она. - Для Ватунской пережаренные котлеты были событием, а немодное платье - трагедией. Таких людей вообще-то много. Но у Ватунской к этому примешивалась большая доля злобы. Слишком много злобы для женщины. Извините, что так говорю о покойнице. По-своему она была несчастна. С другим бы мужем… Максим Васильевич с точки зрения обывателя очень непрактичен. Разве она могла его понять? Разве могла она понять, говоря словами Оскара Уайльда, что в непрактичности есть что-то великое?
- Подождите-подождите, - перебил Рябинин, - но весь город считал, что они прекрасно жили. Общепринятое мнение.
- Я никогда не любила консервы, - сказала она и весело уставилась в него голубыми глазами: поймёт ли?
Рябинин замолчал, удивлённый её смелостью. Он не рискнул бы говорить на таком уровне с незнакомым человеком - слишком мало шансов быть понятым.
- Я тоже не люблю стандарта, - теперь улыбнулся он и сразу почувствовал тихий прилив злости: то ли на себя, то ли на неё.
Происхождение злости было сложно, как происхождение подземных толчков: ему начинала нравиться свидетельница, а это значило, что допрос будет неудачным. Он начнёт изучать её, а не Ватунских.
- Расскажите об их отношениях, - бесстрастно попросил он.
- Я вам скажу самое главное. По-моему, она его била.
- Ну уж, била… Это вряд ли, - откровенно усомнился Рябинин.
- Однажды дверь у них была открыта, и я вошла в переднюю. Вдруг услышала звук. Шлепок. Вроде шлепка, как ремнём по стене. Максим Васильевич вышел, а щека у него горит, будто обожжена. Увидел меня - вторая щека загорелась.
- Может быть, случайная ссора?
- Не думаю. Вы поговорите с соседкой из смежной квартиры.
- И за что, по-вашему, она его била?
- Не знаю. Максим Васильевич со мной об этом не говорил. Да разве есть такое, за что можно бить человека?
- Да, такого нет, - согласился Рябинин, - но всё-таки хорошо бы знать, за что.
Он смотрел на шляпу-гнездо, на белую кофточку, которая, казалось, похрустывала от свежести, на платочек, торчащий из рукава, на жёлтый бантик формы вертолётного винта, посаженный куда-то на плечо… Смотрел в большие прозрачные глаза и думал, что женщинам с такими глазами нравятся стихи и цветы.
- А как Ватунская вела себя при вас?
- Молчала. Видите, я приходила к нему, чтобы упражняться в английском языке. Ни он, ни я не хотели забывать разговорную речь. Так что ей приходилось молчать.
- Вы хорошо знаете английский? - поинтересовался Рябинин.
- И немецкий. А вы тоже владеете?
- Нет, - вздохнул следователь. - Занимаюсь в трамваях.
Он пододвинул машинку и начал печатать протокол. Раньше, когда всё писалось авторучкой, контакт со свидетелем не исчезал - в тишине можно было и разговаривать. Теперь трещала машинка, и свидетель сразу оставался где-то за кареткой.
Рябинин допечатал и пододвинул ей листы:
- Прочтите.
Она внимательно прочла, в одном месте чему-то улыбнулась и размашисто подписала каждую страницу.
- Скажите, что у вас за книга?
- А-а, - улыбнулась она, - Пушкин.
5
После допроса у Рябинина осталось странное ощущение, какое-то раздвоенное, как он его называл, - бутербродистое. Он поверил этой приятной женщине, пожалуй, даже больше, чем поверил. Но полученные сведения не легли в материалы дела, а остались сами по себе. Ему казалось, что это ещё не главное, ещё не жила, а так, случайные компоненты. Интеллигентная свидетельница могла дать слегка художественное описание жизни Ватунских. Рябинин повернулся к окну, и рука незаметно оказалась у рта. Он боролся с дурной привычкой грызть ногти. Но стоило задуматься, как ногти обгрызались сами собой.
У него появилась мысль, даже не мысль, а так, ручеёк от главного русла: не была ли эта приятная женщина причиной раздоров в семье Ватунских? Это казалось невозможным. Но нельзя было отбрасывать ни одной гипотезы, даже самой невероятной, тем более что вероятной не было. И потом, разве духовное родство в конечном счёте не сильнее физического влечения?
Но в план эту версию не вписал - отложил в памяти, как в запоминающем устройстве, до поры до времени. И тут же выбросил: вела себя эта женщина-историк разумно, без сердца - любящая так бы спокойна на допросе не была.
- Извините за промедление.
В кабинет вошла старушка не старушка, но пожилая женщина, в платочке, в поношенном пальто, с громадной продуктовой сумкой.
- За бананами простояла, пять кило взяла, больше не дали.
- Садитесь, - предложил Рябинин.
Юркий молодой взгляд, быстрые руки, энергичное острое лицо почти без морщин и суховатое тело, слегка вздрагивающее от нетерпения. Рябинин уже мог сказать о ней много, ещё больше он её чувствовал, но никогда бы не сумел объяснить, откуда взялась эта информация - от тонких ли губ, как два сложенных серых шнурка, или от этого челночного взгляда…