14
В сером, далеко не новом пальто, в рабочих ботинках, в суконной кепке набочок, с потёртым до сивости портфелем, Вадим Петельников шёл по проспекту Космонавтов. Вдруг он сорвался и потрусил лёгкой рысцой, помахивая портфелем. Добежав до дома семьдесят три, Петельников заскочил в крайнюю парадную и позвонил в первую квартиру. Ему открыла пожилая женщина.
- Я с комбината, - тяжело дыша, сказал Петельников, - срочно вызывают Ватунского.
- У нас такой не живёт, - пожала плечами женщина.
- Странно, мне назвали эту квартиру.
- Нет, вы ошиблись. А напротив живут Захаровы.
- Наверное, на втором этаже. Извините.
Петельников бросился вверх, достал из кармана кусок чистой бумаги и, сжимая его в руке, позвонил. Нажимал кнопку долго, раза четыре, но никто не отзывался. Зато открылась дверь квартиры рядом и высунулся старичок:
- Да они в командировке.
- А давно? - поинтересовался Петельников.
- Да месяца три.
- И Ватунский тоже?
- Я, сынок, не знаю по фамилии. Геологи они.
- Спасибо, папаша.
Петельников пошёл вниз и спускался, пока не хлопнула дверь любопытного старичка. Тогда он, как прыгун с шестом, взметнулся на третий этаж и позвонил в очередную квартиру.
- Кто? - спросил из-за двери тоненький голосок.
- Серый волк, - ответил Петельников.
За дверью замолкли, оценивая это обстоятельство.
- Открывать посторонним нельзя, - поучительно разъяснили из-за двери.
- Позови маму.
- Мама пошла в магазин.
- А папа?
- Папа на работе.
- А дядя Ватунский?
За дверью опять стихло, и Петельников приложил ухо почти к самой обшивке, чтобы не прослушать.
- Такой дядя здесь не живёт.
- Спасибо, Красная Шапочка.
Петельников подошёл ко второй двери, но внизу легонько зашаркали - кто-то осторожно поднимался. Он расстегнул портфель, достал список и углубился в него, изобразив высшую сосредоточенность. Шаги заглохли и опять поскреблись вверх по бетонным ступенькам. Петельников скосил глаза на лестничный пролёт. Сначала показалась жёлтая лысая голова на тонкой шее, как дыня на палке, а потом вылез и весь тот самый дед.
- Эй, парень, ты чего тут ходишь по квартирам? Ушёл и опять пришёл…
- Дедушка, я государственный курьер. Да вот адрес перепутал. Может, вы подскажете?
- Кто тебе нужен-то?
- Такой высокий мужчина, лет сорок, видный из себя…
Старик задумался, прищурив глазки, и было не понять, то ли он вспоминает высокого мужчину, то ли решает, что делать с подозрительным парнем. Петельников терпеливо ждал, а ждать он умел.
- Одетый во всякую одежду? - наконец спросил старик.
- Точно, одетый, - понял его Петельников.
- С портфелем? Только получше твоего.
- Наверняка получше.
- Шагает, как министр, лицом вперёд. Сурьезный мужчина. Прямо не гражданин, а турист. На пятый этаж ходит. А квартиры не знаю.
- Спасибо, дедушка.
Петельников побежал наверх, засовывая бумаги в портфель. Он не сомневался, что найдёт женщину Ватунского, хотя способ выбрал не тот, а какой-то эффектный и дурацкий. Надо бы старым добрым обходом квартир и расспросами, как получилось сейчас с дедом.
На пятом этаже тоже было две квартиры. Инспектор позвонил в правую. Дверь тотчас открыли, но он не сразу спросил то, что надо было спросить.
На пороге, а порог этой квартиры был ступеньки на две выше лестничной площадки, стояло неземное существо. Сзади существа, где-то за спиной, горела сильная лампа, просвечивая лёгкий халат. Под ним, схваченная мягкими линиями, словно залитая тушью, чернела изящная фигурка. "Как таитянка на солнечном холме", - подумал инспектор.
Он считал, что у него есть кое-какие слабости. Больше всего в жизни он любил уголовный розыск. На втором месте стояли красивые женщины. Петельников знал, что это явная слабость: в мире наверняка существовали вещи посерьёзнее. Но практически он не мог их найти, потому что честность, труд, принципиальность, борьба и даже любовь входили у него в понятие "уголовный розыск". При случае он мог приударить за любой женщиной, но не за этой - женщиной Ватунского. Петельников не сомневался, что перед ним она.
Надо было завязать разговор. С женщинами у Петельникова получался лучше всего утоптанный, как футбольное поле, разговорчик о встрече.
- Скажите, Сидоров дома?
- У нас такой не живёт, - ответила девушка мягким голосом.
- А Иванов?
- Ни Иванов, ни Петров не живут.
- Я это знал, - заявил Петельников.
Она удивлённо шевельнула дверью, и высвеченный халатик мягкой волной побежал по точёной фигуре.
- Зачем же вы спрашиваете?
- Чтобы познакомиться с вами. Мне сказали, что вы последняя женщина древних инков.
- Но вы, кажется, не последний настырный парень на земле.
- Как вы смотрите на свидание в восемь часов у кинотеатра "Меридиан"? Не обращайте внимания на мою одежду - я гадкий утёнок. На свидании вы увидите лебедя.
Чуть раскосые глаза сначала округлились, а потом опять вытянулись вслед за губами, которые заулыбались.
- На улице ко мне приставали, но чтобы пришли на квартиру…
- Почему же нет, если доставляют на дом продукты и бельё из прачечной? Так как насчёт встречи?
- Я должна посоветоваться с женихом.
Петельников знал, кто её жених, который только теперь, после убийства жены, мог на ней жениться.
- Не стоит его посвящать в наши отношения. До свидания. Как-нибудь я заскочу.
В соседнюю квартиру Петельников позвонил уже просто так, для очистки совести, потому что привык всё доделывать до конца. Открыли не сразу, и пришлось раза три топить жёлтую кнопку. Инспектор бросил навстречу звякнувшему замку бодренькое "извините" и тут же сделал непроизвольный шажок назад…
Перед ним стоял Ватунский.
- Извините, из санэпидстанции. Мышек у вас нет?
- Не держим, - бесстрастно ответил главный инженер.
- Я имею в виду диких, - уточнил Петельников.
- Не знал, что милиция ещё и мышей ловит, - усмехнулся Ватунский и захлопнул дверь.
15
Женщина стояла тихо, как опавшее дерево.
И Рябинин сразу понял, что это она. Как понял, он не смог бы объяснить, как не объяснить, почему мы чувствуем горе друга за тридевять земель.
Среднего роста, стройная, но не хрупкая, в белой кофточке и светлой юбке, с тяжёлым белёсым снопом волос на затылке…
- Марианна Сергеевна Новикова? - спросил Рябинин, когда она села перед ним.
Чуть ощутимый запах духов выветрил казённо-прокуренный воздух. Рябинин заполнял первую страницу протокола, посматривая на её паспорт и охватывая взглядом лицо свидетельницы, потому что она склонилась низко, к самому столу.
Белая, как показалось Рябинину, очень тонкая для тридцати шести лет кожа. Простое русское лицо. Свежий лоб с завиточками на висках. Большие синие глаза широко расставлены, но это не замечалось - уж очень они синели. Её нельзя было назвать красавицей, скорее, милой, что, считал Рябинин, лучше красоты.
- Марианна Сергеевна, вы ничего не хотите мне сообщить?
Такая форма вопроса предполагала, что человеку есть что сообщить, следователь об этом знает и это надо сообщить.
- Спрашивайте, - вздохнула она так обречённо, что, не будь Рябинин следователем, век бы не стал у неё ничего спрашивать.
- Вы знакомы с Максимом Васильевичем Ватунским?
- Да. - И он даже не понял, она это сказала или тополиные листья шушукнули в открытую форточку.
- Какие у вас отношения?
- Близкие…
Лицо начало медленно, как снег подступавшей водой, наливаться краской. Казалось, тонкая кожа не выдержит этого жаркого прилива.
Вдруг она вскинула голову, окончательно покраснела до бурости и прищурила свои лазуритовые глаза:
- Да, близкие! Я признаюсь в этом, но только не тяните душу из Ватунского! Вы никому не верите! Ни ему, ни мне!
- Вообще-то я… - начал было Рябинин, но она упала на стол и зарыдала по-бабьи, так зарыдала, что у него побежали по спине игольчатые мурашки. Он вскочил и замельтешил по кабинету, не зная, что делать…
У женских слёз, как и у смеха, десятки оттенков. Плачут откровенно для выгоды, чтобы разжалобить и смягчить вину. Бывают слёзы так, на всякий случай, дешёвые, как бижутерия. Есть слёзы киношные, банальные - знают, что в таких случаях плачут на экране. От радости плачут тёплыми редкими слезинками. Кокетливые есть слёзы, когда приложат платочек - то ли слезу ждут, то ли нос вытирают…
И с горя есть слёзы, холодные и мокрые, как оплавленный лёд.
Таких слёз Рябинин боялся больше удара в лицо. Лучше бы она в него швырнула пепельницу. Кое-как он заставил её выпить глоток воды, и она начала медленно успокаиваться, запоздало всхлипывая. Завитки на висках намокли, повисли, как у первоклассницы. Лицо побледнело, словно она смыла прилившую краску слезами…
Сначала Рябинину показалось, что в кабинет скользнул солнечный луч, прорвав осенний туман: всё побелело, посветлело, как на опушке. Рябинин смотрел на свидетельницу сквозь повлажневшие стёкла, и её всхлипы, и её беспомощная женственность, которая теперь исчезает в женщинах, как кислород в городах, и неожиданный свет в кабинете, и ещё что-то неизвестное, попавшее в его грудь - всё это щемящим комком вдруг сжалось у него внутри и захотелось встать, склониться и поцеловать ей руку. Рябинин даже легонько отпрянул от стола, поражённый возникшим желанием. Что это - сентиментальность, или психопатия, или всего помаленьку?
- Спрашивайте, - всхлипнула она в последний раз.
- Расскажите по порядку. - Рябинин вытер матовость с очков.
- Я рассказала.
- И всё?
- О чём же ещё?
- Поподробнее, - попросил Рябинин и подумал, что она и верно всё рассказала. Остались детали, а может, даже их не осталось.
- Познакомились давно, много лет назад, - начала она, переводя дыхание после каждого слова. - Что говорить? Встречались тайно… Скрывали… Это нам удавалось. Жену он не любил, даже ненавидел. Он любит меня.
Новикова, пожалуй, впервые посмотрела на Рябинина внимательно - поймёт ли он о любви, не из тех ли он следователей, которым лишь бы записать в протокол.
- Ватунская знала о вашем существовании?
- Узнала года два назад. Вообще жизни не стало. Особенно для него. Скандалы. После них он чернел.
- Что вы знаете о её смерти со слов Ватунского?
- До этого дня она только знала обо мне. Ни фамилии, ни имени. А в тот день где-то добыла мой адрес. Хотела идти ко мне… В райком. Он и не выдержал - ударил. Дальше вы знаете.
Дальше он знал. Вот и "сообщу" легло в дело, как последний патрон в ствол винтовки.
- У вас какая семья?
- Я и ребёнок.
- Ребёнок… чей?
- Его. - И она опять покрылась рубиновой краской.
Пожалуй, стоит позавидовать мужчине, которого любит женщина с милой способностью краснеть.
- Что говорить? Любим мы друг друга - вот и весь сказ.
Она считала, что любовь объясняет всё. Рябинин тоже так считал, ему оставалось только увязать любовь с уголовным кодексом.
- Скажите, - задумчиво спросил следователь, - почему же Ватунский, умный, сильный, влиятельный человек, не развёлся с женой?
И Рябинин сразу увидел, что куда-то попал, что-то задел. Новикова даже отвернулась от него.
- Мы и так часто виделись.
- Это не ответ.
- Не хотели создавать семью.
- А это неправда. Вы же не умеете врать.
- Нет, умею! - вспыхнула она и повернулась к нему лицом.
Рябинин рассмеялся - так это получилось у неё непосредственно. Новикова вдруг тоже улыбнулась.
- Вы же знаете, что это зависит от мужчины.
- Вот теперь ясно.
Рябинин отстучал протокол. Новикова подписала и спросила:
- Вы-то верите, что он не хотел убивать?
- Конечно верю, что не хотел. Убивают ножом, топором, из пистолета, а умышленно так не убивают.
Она уже встала и хотела уходить, но всё ещё переминалась у двери. Рябинин знал, что многие свидетели так же неохотно уходят, как и неохотно являются по вызову. Уж если пришёл, то хочется поговорить с этим загадочным следователем, который в детективах так ловко разделывался с человеческой психикой. Новикову сейчас наверняка интересовал не следователь, а судьба Ватунского.
- А вы мне всё рассказали? - вдруг спросил Рябинин.
- Всё! - она гордо вскинула голову, но в её синих глазах застыла напряжённость.
И тут же вышла, буркнув "до свидания". Гордая женщина, но любовь и должна быть гордой. У Рябинина осталось такое же чувство, как от допроса Ватунского, - верил ей, хотел ей верить, но она чего-то недоговаривала.
16
На второй день прокурор вызвал Рябинина сразу: он ещё и гирю не успел выжать, только пришёл.
Семён Семёнович Гаранин сидел за столом, подперев рукой лобастую голову, как старушка в окне. В углу с какой-то бумажкой приткнулся Юрков.
- Ну, Сергей Георгиевич, дело Ватунского заканчиваете? Что там у вас вырисовывается?
Прокурор был в хорошем настроении, это выражалось в крайнем добродушии. Только непонятно, зачем без дела сидел Юрков, теребя лист бумаги.
- В принципе всё сделано, - ответил Рябинин. - У Ватунского была другая женщина. Из-за неё он поссорился с женой, ударил и убил - неосторожное убийство.
- Почему убийство? - спросил прокурор. - Он же не предвидел и не мог предвидеть смертельного результата, а?
- Я считаю, что если сильный мужчина, спортсмен, бьёт женщину с большой силой в лицо, то он должен предвидеть результат.
- А что вы думаете, Анатолий Алексеевич? - обратился Гаранин к Юркову.
Вот зачем тот сидел, теребя лист бумаги. Прокурору нужна моральная поддержка, - значит, разговор будет длинным и серьёзным.
- Семён Семёнович, по-моему, Сергей прав, тут неосторожное убийство. Здоровым кулаком, что есть силы. У женщин мордочки хрупкие. Да и вес разный.
Юрков знал, для чего он позван, и Рябинин физически чувствовал, как тяжело ему не соглашаться с прокурором. Уж лучше бы он поддакивал, оправдывая своё присутствие, а не лез против своего характера. Рябинин не ценил этих потуг, как не ценят фальшивых бриллиантов.
Гаранин помолчал, рассматривая Рябинина маленькими чёрными глазами, запавшими в пухлые складки кожи.
- Если всё сделано, почему вы не кончаете следствие?
- Не хватает точки над "и".
- Чего не хватает?
- Последнего аккорда.
- Так…
- Не хватает последнего штриха.
Юрков перестал мять бумажку и поднял голову. Рябинин знал, что сейчас немного озорничает.
- Не хватает последнего мазка.
- Пошучиваете, Сергей Георгиевич? - усмехнулся прокурор, и эта усмешка слизнула добродушие. - Я знаю, вы шутник. В книге уходов расписались, что уехали в Организацию Объединённых Наций. Ездили?
- Далеко, - улыбнулся Рябинин.
- А вчера расписались, что поехали в Главсин… Главсинхрофазотронсбыт. Я проверил, такой организации нет.
- Их пока не сбывают, - подтвердил Рябинин и вздохнул.
- Кого не сбывают?
- Синхрофазотроны.
- Так. Ну и что ещё скажете?
- Семён Семёнович, не хватает подробного, человеческого рассказа Ватунского… И вообще - не хватает чего-то.
Чего не хватает - объяснить трудно, потому что следователь не только знает уголовное дело, но и чувствует его, как мать ребёнка. У Рябинина была схема преступления, каркас, ничем не обросший. Дело походило на сухое дерево.
- Это всё литературщина, - уловил прокурор рябининскую мысль. - Как вы собираетесь его кончить?
- В суд, - ответил Рябинин и сразу понял, зачем его вызвали.
- В суд, - согласно кивнул прокурор. - А почему в суд? - тут же удивился он.
- А куда же?
- Вы не горячитесь, - предупредил Гаранин.
- Я и не горячусь, - сказал следователь, потому что и правда пока не горячился.
- Будете горячиться… Скажите, Ватунский положительный человек?
- Бесспорно, - подтвердил Рябинин и опять понял, к чему всё это.
- Значит, положительный человек с блестящими характеристиками… А с другой стороны, главный инженер огромного комбината, - торжественно объявил Гаранин.
- И что? - наивно поинтересовался Рябинин.
- Зачем же его в суд?
- А куда же?
- Анатолий Алексеевич, - опять прибег прокурор к Юркову, - как вы считаете?
- Я бы это дело прекратил, - сразу заявил Юрков, и Рябинин ему поверил: он прекратил бы, прекратил сам, по убеждению.
- Ты же сам сказал, что есть состав преступления, - вяло напомнил Рябинин.
- Состав есть, но он не преступник.
- Ты хочешь сказать, он не рецидивист. Но он преступник, коли есть состав.
Гаранин не зря советовал не горячиться, - Рябинин мог вспыхнуть как бензин. Он слушал прокурора и Юркова, но воля сделалась дряблой. Видимо, даже для воли нужна уверенность в целесообразности действия. Рябинин подумал, что, наверное, не было героев, которые бы не верили в пользу своих подвигов. Что толку убеждать Гаранина, когда он уже всё решил? Да если бы Рябинин сейчас доказал, что Ватунский убил ещё двух женщин, мнение прокурора не изменилось бы. Оно было даже сильнее тонкой книжечки в жёстком переплёте с чётким названием "Уголовный кодекс РСФСР". Прокурор считал Ватунского "случайным преступником".
- Передайте дело Юркову, он и прекратит, - буркнул Рябинин, зная, что Гаранин на это не пойдёт: слишком очевидное влияние на следствие.
- Зачем же? - не согласился прокурор.
- Не прав ты сейчас, - обиделся Юрков. - Намекаешь, что я непринципиальный?
- Где уж там намекает, когда прямо говорит, - вздохнул Семён Семёнович.
- Это моё глубокое личное мнение, что таких людей судить не надо, - добавил Юрков, вдруг разгорячившись.
- Не волнуйся, Толя, я верю, что твоё мнение - личное и глубокое, - успокоил его Рябинин, нажимая на "личное и глубокое".
Это было непостижимо, как размеры Вселенной. Рябинин сталкивался десятки раз с людьми, у которых мнение начальника, или большинства, или соседа мгновенно переваривалось и поступало в голову с кровью в виде сахара, витаминов или чего ещё там - прямо молекулами и ложилось в ткань мозга, превращаясь в своё собственное, уже личное глубокое мнение. Они могли поклясться, что это не чужая мысль, и были бы правы. Мысль была чужой, пока шла к ним, но коснулась - и стала своей, собственной.
- Чего-то вы, Сергей Георгиевич, не понимаете.
- Формалист он, - буркнул Юрков.
- Юрист должен быть формалистом, - спокойно возразил Рябинин.
- Что-то новенькое! - опять не удержался Юрков.
- Как это - должен? - удивился прокурор. - Мы боремся с формализмом, это пионеру известно…
- Кодекс формален. Если есть состав преступления, то человека надо судить.
- Но бывают различные обстоятельства, которые необходимо учитывать, - заметил прокурор.
- Кодекс их учитывает. Я имею в виду поруки, товарищеский суд, изменение обстановки… К неосторожному убийству, к Ватунскому, всё это не подходит.
- Но есть такие жизненные обстоятельства, которые не предусмотрены кодексом. Всего-то не предусмотришь, - опять возразил Гаранин.