Чантурия что-то записал. Потом спросил:
– А тот, что был с ней, – ее будущий муж?
– Нет. Для нее это слишком жирно.
– Максим Николаевич Градский? Почему же Макс для нее слишком жирен?
– У него отец первый замминистра общего машиностроения.
Чантурия любил, чтобы жизнь протекала без осложнений, но почему-то так никогда не получалось.
– А чем же этот сынок заместителя министра зарабатывает себе на жизнь?
Стонов сразу же стал уходить от ответа:
– Я точно не знаю.
– Ну, а как же вы с ним познакомились?
– Да я его в тот вечер впервые увидел. Он пришел со Светой.
– Со Светой, которую вы и знать-то толком не знаете?
– Она сестра Арканова. Поэтому-то я и пригласил ее.
– Конечно. Итак, вечер в кооперативном ресторане… Все гости вносят помаленьку в общий счет?
– Я был готов заплатить за нее.
– А за ее знакомого, сынка замминистра?
– И за него, конечно…
– Конечно. Вы даже не знаете, на что живет этот сынок первого замминистра. Чем же он занимается, как вы думаете? Ну, примерно?
– Не знаю.
– Вы просидели за одним столом весь вечер, выпили три бутылки шампанского и две водки на шестерых, а он даже и не заикнулся, чем занимается?
Стонов в своем заявлении не писал, сколько водки и вина они выпили, но сразу сообразил, что капитан правильно перечислил количество бутылок.
– Помнится, он назвался вроде инженером. Да мне, в общем-то, все равно. Я не расспрашивал его: как-то не очень вежливо расспрашивать.
Что же касается осведомленности Чантурия, то он лишь на глазок прикинул примерное число бутылок, выпитых на дне рождения Стонова. Застолье было не слишком широким: там, где гуляют трое русских мужчин, обычно за вечер выпивают пару бутылок водки. Ну, а на дне рождения требуется и шампанское.
Светлана Калинина оказалась красивой женщиной. Она действительно держалась как балерина. Волосы у нее были рыжеватые, а глаза по-восточному миндалевидные – в ней чувствовалась татарская кровь, причем от предков в близком колене.
– Рад, что ваша ножка в порядке, – так поприветствовал ее Чантурия, когда она села за столом напротив него.
– Вы и это знаете? – спросила она, но без удивления в голосе, а только дав понять, что ей неловко от его слов.
Одна из особенностей его работы заключалась в том, что следователь, показав чем-то, что знает тайны допрашиваемого, тем самым заставлял его нервничать.
– Ваш знакомый Стонов сказал мне об этом, – постарался успокоить он Светлану.
– А… это приятель моего брата, – сказала она.
– Насколько хорошо вы его знаете?
– Да я его, в общем-то, и не знаю. Знакомы только через Славу.
– Слава – это ваш брат? Арканов?
– Да.
Она осторожно подбирала ответы, так как поняла, что его сочувственные слова – только игра. Но в то же время они звучали искренне. Самым трудным в его работе было притворяться искренним в нужный момент.
– Где вы работаете, товарищ Калинина? – спросил он, принимая более официальный тон, в надежде, что это успокоит ее. Она и ответила в сугубо официальном тоне:
– Я работаю в Научно-исследовательском институте органической химии.
– Переводчицей?
– Да, переводчицей.
– А где вы обычно работаете?
– Как правило, дома. Я прихожу в институт за текстами, но основную часть работы делаю дома. У меня там собрана неплохая библиотека.
– Вам повезло.
– Какое уж тут везение! Я восемь лет ее собирала.
– Вы также работаете переводчицей и у иностранных бизнесменов?
– Время от времени, по просьбе Торгово-промышленной палаты СССР.
– Как часто?
– По-разному. Иногда по нескольку дней в неделю, иногда раз в месяц.
– Что, иностранцы, с которыми вы работаете, по большей части из химической промышленности?
– Вовсе нет. Переводческая работа не обязательно связана с техникой. Вот и сейчас я; например, работаю с фирмой, которая хочет продать нам обувь.
– Как называется эта фирма?
– "Юнайтед шу". Американская компания.
– А с кем из этой фирмы вы работаете?
– С их начальником отдела по торговле с другими странами и его помощником.
– Как их зовут?
– Начальника – Рональд Джеймс, а помощника – Джеф Миллингтон.
– Когда в последний раз вы виделись с кем-либо из них?
– На прошлой неделе. Они приехали и уехали. Должны вернуться через месяц.
– Они чего-нибудь добились здесь?
– Ничего. Как вам известно, наш народ не может себе позволить носить иностранную обувь. "Скандал! Какой скандал – мы вынуждены покупать обувь за границей! Купите лучше что-нибудь у нас, – вот что обычно говорят в наших торговых организациях иностранцам. – Вот тогда мы и станем обсуждать закупки вашей обуви". Ну, а что у нас есть дельного предложить иностранной фирме? Ничего. Совершенно ничего! Вот уж действительно скандал, но так оно и есть.
Он удивился такому напору.
– Похоже, вы принимаете свои дела с бизнесменами слишком близко к сердцу, – промолвил он.
Она только фыркнула:
– Я принимаю близко к сердцу собственную обувь – вот и все тут.
Она села боком на стуле и выставила один сапог так, чтобы ему было видно.
– Я сломала каблук на нашем социалистическом тротуаре, здесь рядом, на улице Кирова. Наши тротуары ремонтируются безобразно.
– Но ведь и климат-то у нас какой неравномерный – то мороз, то жара!
– Ерунда. Я работала целый год в нашем консульстве в Канаде, где климат ничуть не лучше нашего. Так тротуары там не проваливаются, смею вас уверить.
Чантурия решительно воспротивился дальнейшему обсуждению порядков на Западе.
– Как вы оказались в кооперативном кафе "Зайди – попробуй" прошлой ночью?
– Меня привел туда двоюродный брат. Его приятель, Стонов, праздновал там свой день рождения и захотел, чтобы и я пришла.
– Ну, а раз, как вы сказали, Стонов не относится к вашим друзьям, почему же он пожелал увидеть вас в тот вечер?
– Не знаю.
– Его приглашение как-то связано с вашей дружбой с Максимом Николаевичем Градским?
Она посмотрела ему прямо в глаза:
– Не знаю.
– Как давно вы знаете Максима Николаевича?
– Около года.
– Хорошо. Расскажите, что вы видели в кафе.
Она вкратце рассказала о происшедшем и, как он знал теперь от других, рассказала довольно точно.
– Нападавшие действовали очень целенаправленно, – добавила она, – как при военной операции.
– А вам доводилось видеть военные операции?
– Конечно, нет. Это просто образное сравнение. Если что-то выводит вас из равновесия, то просто говорят, что против вас действовали целенаправленно. Методично.
– А того человека, которого убили, вы видели прежде?
– Нет, не видела.
– Что-нибудь в нем запомнилось вам?
– Я не понимаю, что вы имеете в виду. Безусловно, он иностранец…
– Вы уверены?
– Да, конечно.
– А что за иностранец, откуда?
– Не немец – я не уловила у него немецкого акцента. По-русски говорил очень прилично, но, по-моему, его родной язык – английский. У него английский акцент – как-то мягко у него получался звук "юс". Но я все же близко к нему не подходила и не прислушивалась.
– А что он говорил, вы не слышали?
– Только заказы официанту.
– Как он вел себя с официантом?
– Что вы имеете в виду?
– Не было ли в его поведении чего-то странного? Чего-то такого, что заставило бы вас подумать, что он из такой-то или такой-то страны?
Поставить вопрос в такой форме Чантурия решил после допроса Стонова. Может, ничего примечательного в поведении убитого и не было, но иногда даже из ничего наблюдательный и умный человек может вынести кое-какое впечатление.
– А-а. Поняла, – она задумалась и, похоже, расслабилась. – Он вел себя с официантом не так, как ведет немец или англичанин. Думаю, что он американец.
– Почему вы так думаете?
– Американцы походят на русских: не заносятся перед официантами, относятся к ним по-дружески.
Чантурия сделал запись в блокноте.
– А женщина, которая была с ним, она тоже иностранка?
– Нет, она русская.
– Что она делала во время нападения и после него?
– Я как-то особо не присматривалась. Я не следила за ней, я следила за налетчиками. Она закричала… нет, не закричала, точнее, пронзительно взвизгнула, издала какой-то свистящий звук, когда они ударили его ножом. Что произошло потом, не знаю. Все мы вылетели как пробки на улицу, а ее там не было.
– Налетчики – можете описать их?
– Вижу свое объяснение перед вами. Я уже описала их для следователя.
– Да, оно у меня. Но, может быть, вы сможете добавить кое-что.
Она отрицательно покачала головой.
– Как заявляют другие свидетели, один из налетчиков говорил с акцентом. Вы заметили это?
– Да.
– Можете ли вы сказать, что у него грузинский акцент?
Она посмотрела на него. Что-то мелькнуло в ее глазах – что же? Нет, не опасение, не страх. Только настороженность.
– Не знаю.
– Вы же переводчица. У вас особый слух на язык. Да, я тоже грузин. Но мне нужно знать всего лишь ваше мнение как профессионала.
– Я сказала бы, что у него грузинский акцент.
– Ценю вашу помощь.
Чантурия опять что-то черкнул на бумаге. Пока он писал, она сказала:
– Да, еще одна примечательная особенность.
Он посмотрел на нее:
– Да? Какая же?
– Грузин, если он им окажется, прихрамывает. Чантурия внимательно смотрел на нее.
– Никто не упомянул об этом.
– Он старался не показать этого. Но я все же уверена, – сказала она с улыбкой. – Это мое мнение как профессионала. Я танцовщица. Вернее, была танцовщицей.
Чантурия тоже улыбнулся в ответ:
– Вы оказали нам очень большую помощь, товарищ Калинина, – сказал он и, сделав несколько пометок в блокноте, снова обратился к ней. – А теперь о вашем знакомом Градском.
Улыбка сошла с ее лица. Она замерла в ожидании. Он тоже выжидал. Наконец она спросила:
– А что о нем?
– Вы сказали, что знаете Градского с год?
– Примерно с год.
– Каков характер ваших отношений?
– Мы с ним друзья. Она казалась смущенной.
– Что значит "друзья"?
– Друзья и значит друзья.
– Вы разведены?
– Да. Значит ли это, что у меня не может быть друзей? Что, моя личная жизнь тоже интересует следствие?
Увидев, как в миг исчезло ее дружеское расположение, Чантурия еще раз пожалел, что ему выпала такая служба.
– Я хочу понять, – сказал он, – почему Градского, которого Иван Петрович Стонов не знает, пригласили на вечеринку по поводу дня рождения Стонова.
– Стонов его не приглашал. Это я его пригласила, сказала Стонову, что приведу гостя.
– Стонов – щедрый человек. А Градский, он что, настолько близок вам, если вы решили пригласить его на это дорогостоящее празднество?
– С тех пор как муж ушел от меня, я редко выхожу на люди. Максим мой друг.
Она произнесла эти слова с большой неохотой. Л ему хотелось, чтобы она говорила, смотря ему прямо в глаза.
– Мы вызвали его на допрос этим утром вместе с вами и другими. А он не пришел. Не знаете ли почему?
Она посмотрела в сторону.
– Не знаю.
Трудно было понять, что говорит Орлов, забив рот бутербродами с колбасой и сыром. Чантурия терпеть не мог бутерброды с колбасой и сыром, но в те дни даже в буфете КГБ нельзя было найти ничего другого. В эту зимнюю пору, когда физически остро ощущалась тоска по Грузии, особенно по грузинской пище, на него находило отчаянное желание откусить хотя бы кусочек свежего яблока или помидора. Это вызвало у Чантурия приступ раздражения.
– Набил полный рот, так не болтай, – в сердцах бросил он. Орлов проглотил кусок и повторил:
– Максим Николаевич, должно быть, думает, что папа прикроет его.
Максим Николаевич Градский, получивший повестку, как и все другие, находившиеся в кафе, на допрос до сих пор не явился.
– Если он так думает, – сказал Чантурия, – то глубоко ошибается.
И ему страшно захотелось спелого граната.
– Что случилось? Не явился кто-то из свидетелей? – поинтересовался сидевший с ними за одним столом старичок.
Чантурия немного знал этого офицера, давным-давно вышедшего в отставку. Он с охотой консультировал сотрудников КГБ в обмен на право приходить в здание Комитета, где можно дешево пообедать и поболтать на профессиональные темы.
– Тот свидетель, – выдавил Орлов, – сын первого замминистра. Чего же вы хотите?
– Ничего, – ответил старичок. – Я ничего не хочу теперь, в эти дни, когда разваливается вся страна. Первый замминистра! В мои времена я посадил бы этого сынка вместе с его папой в камеру предварительного заключения. А теперь даже сотрудник КГБ не чувствует себя спокойно в собственном доме. Что за времена настали!
– Что вы имеете в виду? – спросил Орлов.
– Что я имею в виду? Позвольте разъяснить. Я живу на Дорогомиловке, недалеко от Киевского вокзала. Дом, правда, старый, но в нем всегда было тихо-мирно. Его и построили-то для сотрудников нашего Комитета. Я переехал в него сразу же после войны, и все главы семей, живших в этом доме, служили в КГБ. А теперь? – Он кинул руку вниз, жестом показав, куда катится мир. – Все ушли на тот свет, кроме меня. А те, кто живет в нем теперь, – длинноволосые стиляги. Мне под дверь подсовывают записки с угрозами. Жена боится выходить на улицу по вечерам. Мы запираем дверь на двойной засов, чтобы поспать хоть немножко. Вот куда катится мир! Плюют на повестку с вызовом! Кто бы мог подумать?
Чантурия знал, что раньше такое вообразить не мог никто. Теперь же КГБ лишили официального права вызывать на допросы свидетелей – это прерогатива прокуратуры, государственного следователя. Но это так, мелочи. В прежние времена никто бы не осмелился махнуть рукой на повестку КГБ. Почти никто. Ну был случай, когда милиционеры убили офицера КГБ, возвращавшегося со службы, и два бюрократических ведомства долгие месяцы ставили друг другу палки в колеса, прежде чем началось настоящее следствие. Но это совсем другое дело. За спиной Максима Градского не стоит МВД. Он всего-навсего избалованное чадо высокопоставленного чинуши, испорченный шалопай, которого надо приструнить ради его же блага.
Чантурия тут же устыдился своей мысли. "Так у нас думают только самые твердолобые", – критически оценил он себя. Как едко высмеяла бы его мать такую мысль, узнай она об этом!
– 3 -
Среда, 18 января 1989 года,
4 часа дня,
Посольство Соединенных Штатов
У окна в жилом помещении нового здания американского посольства сидел Бен Мартин и листал советскую газету, стараясь не глядеть на снег, сыплющийся за окном на Москву-реку. Его сверлила мысль: когда прекратятся снегопады, хотя он и хорошо знал когда – через много-много недель.
В дверь постучал Ролли Таглиа. Мартин понял, что это Ролли, по его особенному стуку – на мотив песенки "Брейся и причесывайся".
Ролли вошел, как обычно, не ожидая приглашения. Он был заместителем главы миссии, вторым лицом после посла, и мог вести себя бесцеремонно. Ролли ничуть не удивился, увидев в комнате Мартина.
– Хэлло, профессор, – поприветствовал он. – А где Хатч?
Эта квартира принадлежала Чарльзу Хатчинсу.
– Надеюсь, вы скажете – где.
– Как я могу знать что-то лучше, чем профессор самого главного на Восточном побережье университета?
– Почти самого главного, – уточнил Мартин, улыбнувшись.
– Он обещал прийти сюда в полчетвертого. Мартину не нужно было глядеть на часы, чтобы узнать, который час. На Москву спустились сумерки. В это время года они означали, что сейчас четыре часа дня. Раздумывая над этим явлением уже полтора года, Мартин так и не смог найти разумное объяснение тому, почему сумерки начинаются именно в этот час в любое время года.
– В офисе его тоже нет, – сказал Мартин. – Я проверял. Его номер два сказал, что его нет.
– Номер два? Кто это? Что значит номер два?
– Дэнсон. "Призрак" номер два.
– Не понимаю, о чем идет речь.
– Извините. Помощник атташе по вопросам сельского хозяйства Дэнсон сказал, что его начальника, атташе по вопросам сельского хозяйства, нет на месте.
– Вот это уже лучше. Так вас хоть понять можно.
В посольстве Мартин был временно прикомандированным в качестве специального помощника атташе по вопросам культуры. Пробыв здесь более года, он понял, что никогда не сумеет четко представлять себе дипломатическую службу, не говоря уже о том, кто из персонала посольства "призрак", а кто "чистый" дипломат. Но, с другой стороны, невозможно было дружить с кем-то, подобным Хатчу, и в то же время не понимать, за что он получает жалованье. Хатч занимал в посольстве должность атташе по вопросам сельского хозяйства. Он происходил из Де-Мойна, штат Айова, знал все о кукурузе и коровах. Но Мартин видел, что Хатч к тому же знал советскую политику слишком хорошо для человека, чьей специальностью были кукуруза и коровы. Хатч не распространялся о своей основной работе, а говорил только про сельскохозяйственные дела, но даже прикомандированному помощнику культурного атташе, специализирующемуся в русской литературе, было трудно не распознать, чем в действительности занимался Хатч.
Мартин никогда не сожалел, что столь сильно привязался к Хатчинсу, но преподавание русской литературы в почти что самом главном университете на Восточном побережье не было достаточным основанием, чтобы держаться на короткой ноге с вероятным "призраком". Он успокаивал себя, что, наверное, Хатч все-таки не "призрак", потому что он был действительно специалистом в вопросах выращивания кукурузы и животноводства и происходил из Де-Мойна, штат Айова. Разве может кому-нибудь не понравиться такой славный парень? И все же он не был столь славным парнем, чтобы его можно было бы, например, рекомендовать друзьям из почти что самого главного университета на Восточном побережье. Дружба с ним являлась крамольным удовольствием, которое Мартин оправдывал тем, что если Хатч – не настоящий "призрак", то и он сам ведь не настоящий дипломат, даже если и прикомандирован к посольству специальным распоряжением администрации США.
Назначение в посольство Мартин считал наиболее странным зигзагом в своей судьбе и прямо связывал его с собственной неосторожностью.
В университете, где он преподавал русскую литературу, проводилось внеочередное заседание ученого совета факультета с целью предотвратить надвигающуюся опасность. Дело в том, что группа студентов пригласила президента Соединенных Штатов выступить в университете, а президент дал понять, что ему не очень-то хочется это делать.