Но последняя ложь, думала Селеста, натягивая первые попавшиеся джинсы и подвернувшуюся под руку рубашку Дейва, может его погубить. Их погубить, потому что, постирав одежду и тем самым воспрепятствовав свершению правосудия, она вступила с ним в сговор. Если Дейв не скажет ей всей правды, она не сможет ему помочь. А когда придет полиция (а она придет, это ведь не телевизионный фильм, и самый тупой пьяница следователь там, где дело пахнет преступлением, даст им сто очков вперед), она моментально расколет Дейва, разобьет его версию, как разбивают яйцо о край сковороды.
* * *
У Дейва барахлила правая рука. Костяшки вспухли чуть ли не вдвое, а суставы запястья, казалось, вот-вот прорвут кожу. Он мог бы дать себе поблажку и не очень-то стараться с Майклом, но он не хотел. Если парень не освоит эти удары сейчас, то что он будет делать потом, в настоящей игре, где и мяч пуляют посильнее, и бита чуть ли не вдесятеро тяжелее?
Сын его был мал ростом для своих семи лет и слишком уж доверчив и наивен для этого мира. Доверчивость с первого взгляда читалась на открытом его лице, в выражении голубых глаз. Дейв любил это в сыне и в то же время ненавидел. Он не знал, сумеет ли мальчик вытравить в себе эту черту, но знал, что ему так или иначе придется это сделать, в противном случае жизнь обломает его. Эта хрупкая незащищенность - проклятие Бойлов. Именно из-за нее Дейва в его тридцать пять лет все еще принимают за подростка, а там, где его не знают, нередко отказываются продать бутылку спиртного. Волос на голове у него не меньше, чем у Майкла, морщин тоже не заметно, и голубые глаза ясны и бесхитростны.
Дейв наблюдал, как мальчик, расставив ноги, по всем правилам, высоко вскинул биту. Он чуть покачивался, согнув колени - привычка, с которой он постоянно боролся, но стойкая и неискоренимая, как нервный тик. Дейв, тут же решив воспользоваться случаем, сильным движением направил к нему мяч, маскируя маневр неполным взмахом руки, причем ладонь его отозвалась ноющей болью.
Майкл тут же перестал раскачиваться, уловив движение Дейва в самом начале, и как только мяч взвился над базой, как коршун кинулся на него. Дейв увидел, как лицо мальчика осветилось улыбкой надежды, смешанной с удивлением собственной ловкостью. Дейв чуть было не упустил мяч, но все-таки отбил его на землю, и улыбка сына моментально погасла, обрушив что-то в груди Дейва.
- Эй, - воскликнул Дейв, решив поощрить мальчика, - вот это игра, это я понимаю, молодец!
Майкл криво усмехнулся:
- Как же ты тогда отбил?
Дейв поднял мяч с травы.
- Не знаю. Наверное, потому, что я выше ростом, чем мальчики в младшей лиге.
Лицо Майкла опять осветилось, готовое расплыться в улыбке.
- Да?
- Вот скажи, ты видел во второй лиге таких высоких игроков?
- Нет.
- А я еще и подпрыгнул.
- Ага.
- Вот. Так что тренируйся и не сомневайся. Все будет как надо.
Майкл рассмеялся, довольный. Смех у него был звонкий, раскатистый, как у Селесты.
- Ладно.
- Но ты опять качался.
- Я знаю, знаю.
- Как только встал и принял позу, стой как вкопанный.
- А вот Номар…
- Про Номара я все знаю. И про Дерека Джитера тоже. Понятно, что это твои кумиры. Вот когда тебе будут платить по десять миллионов за матч, будешь покачиваться. А до тех пор что?
Майкл пожал плечами, роя землю носком ботинка.
- До тех пор что, я спрашиваю?
- До тех пор надо отрабатывать школу.
Дейв с улыбкой подкинул мяч в воздух, не глядя, поймал его.
- Но бросок был что надо.
- Правда?
- Господи, да эта штука на Стрелку летела, прямо за город.
- За город, - повторил Майкл и опять рассмеялся раскатисто, как мать.
- Кто "за город"?
Они оба повернулись и увидели Селесту - та стояла на заднем крыльце босиком, с затянутыми назад волосами, в рубашке Дейва навыпуск и в линялых джинсах.
- Мам, привет.
- Привет, лапка. Ты с папой едешь за город?
Майкл покосился на Дейва. Только они вдвоем понимали нелепость сказанного.
- Да нет, мам…
- Это про мяч. Майкл запулял его за город.
- Ах, мяч…
- Я здорово пульнул его, мам. Папа смог отбить только потому, что он такой длинный.
Дейв чувствовал ее взгляд, направленный на него, хотя смотрела она на Майкла. Она следила за ним, хотела о чем-то его спросить. Вспомнилось, как ночью она хрипло шепнула ему, поднявшись с кухонного пола, обхватив за шею, прижавшись губами к его уху:
- Я теперь - это ты. А ты - это я.
Дейв не очень понял, что она имеет в виду, но ему было приятно слышать ее голос. Эта хрипотца действовала возбуждающе.
А вот теперь он усмотрел в этом очередную попытку Селесты влезть к нему в душу, выведать что-то, и это его рассердило. Потому что, если влезет, не обрадуется и отшатнется.
- Что-нибудь случилось, милая?
- Да нет, ничего. - Она зябко обхватила себя руками, хотя утренний холодок уже почти рассеялся. - Послушай, Майкл, ты позавтракал?
- Нет еще.
Селеста кинула хмурый взгляд на Дейва, словно немного пошвырять мячик, прежде чем засесть за эти сладкие хлопья с молоком - бог знает какой грех.
- Твоя миска на столе. Молоко рядом.
- Хорошо. А то есть ужасно хочется.
Майкл уронил биту, и в стремительности этого движения, в том, с какой готовностью мальчик направился к лестнице, Дейв усмотрел предательство.
- Есть ужасно хочется? Я что, тебе рот затыкал, что ты не мог мне это сказать?
Майкл ринулся к матери вверх по ступенькам с такой скоростью, словно через минуту лестница может обрушиться.
- Пропускаешь завтраки, Дейв?
- А ты спишь до полудня, Селеста?
- Всего лишь четверть одиннадцатого, - возразила Селеста, и Дейв понял, что свежее чувство обновления, которое они испытали ночью на кухне, рассеялось как дым.
Он заставил себя улыбнуться. Хорошей улыбкой можно отгородиться так, что никто не пробьется.
- Как дела, милая?
Селеста спустилась во двор, и загорелые ноги ее на траве казались особенно смуглыми.
- Куда делся нож?
- Что?
- Нож, - прошептала она, оглядываясь через плечо на окно Макалистера. - Нож, который был у грабителя. Куда он делся, Дейв?
Дейв подбросил мяч и поймал у себя за спиной.
- Исчез.
- Исчез? - Она поджала губы, потупилась, глядя на траву. - Плохо, Дейв.
- Что "плохо", милая?
- Куда исчез?
- Исчез, и все.
- Ты уверен?
Дейв был уверен. Он с улыбкой смотрел ей в глаза.
- Точно.
- На нем ведь твоя кровь, твоя ДНК, Дейв. Он так "исчез", что не может опять возникнуть?
Ответа на этот вопрос Дейв не знал и потому лишь молча глядел на жену, пока она не переменила тему.
- Ты утреннюю газету смотрел?
- Конечно, - сказал он.
- Есть что-нибудь?
- О чем?
- "О чем"! - негодующе прошипела Селеста.
- Ах, об этом… - Дейв покачал головой. - Нет, ничего нет. Учти, что время было позднее.
- Позднее. Брось! Ну а "Хроника событий"? Она печатается последней. Они обычно ждут полицейских сводок.
- Ты что, в газете работала?
- Мне не до шуток, Дейв.
- Конечно, милая. Я просто хочу сказать, что в утренней газете ничего нет. Почему - не знаю. В полдень посмотрим новости. Может, там что-нибудь будет.
Селеста опять опустила голову; разглядывая траву, она несколько раз кивнула своим мыслям.
- Мы можем что-то такое увидеть, Дейв?
Дейв слегка отпрянул.
- Я хочу сказать, увидеть что-нибудь про негра, избитого до полусмерти на стоянке возле… как называлось заведение, Дейв?
- А… "Последняя капля".
- Ну да… "Последняя капля".
- Так оно называлось, Селеста.
- Хорошо, Дейв, - согласилась она. - Ясно.
Она ушла. Повернулась к нему спиной, поднялась на крыльцо, вошла в дом, и Дейв слышал мягкие шаги ее босых ног на лестнице.
Вот так всегда с ними. Они покидают тебя. Может быть, не реально, не физически, но в мыслях и чувствах. Когда они нужны, их нет рядом. Так же было и с его матерью. В то утро, когда полицейские доставили его домой, она готовила ему завтрак, повернувшись к нему спиной, мурлыча "Старика Макдональда", лишь изредка бросая на него взгляд через плечо, улыбаясь нервной улыбкой, - так улыбаются малознакомому жильцу, который неизвестно еще как себя поведет.
Она поставила перед ним тарелку с недожаренной яичницей и пережаренным беконом, хлеб тоже был недожарен, и спросила его, хочет ли он апельсинового сока.
- Мам, - сказал он, - кто они были, эти мужики? Зачем они…
- Дейви, - сказала она, - так ты хочешь сока или нет? Я не поняла.
- Конечно, хочу. Слушай, мам, я понять не могу, зачем они…
- Вот сок, пожалуйста. - Она поставила перед ним стакан. - Ешь скорее, а мне пора… - Она неопределенно махнула рукой, словно не очень зная, куда именно ей пора. - Мне пора в… Хочу постирать твою одежду, ладно? А потом, Дейви, мы пойдем в кино. Как ты насчет кино?
Дейв глядел на мать и искал возможности открыть рот и рассказать ей все: рассказать о той машине, о доме в лесу, о том, как пахло от Жирной Бестии лосьоном после бритья, но видел он лишь непробиваемую натужную веселость, вид, который мать иногда напускала на себя по пятницам, собираясь куда-нибудь в гости, когда она перебирала платья в судорожной надежде принарядиться.
Дейв опустил голову и занялся яичницей. Он слышал, как мать выпорхнула из кухни и напевала "Старика Макдональда" в прихожей.
Сейчас, стоя во дворе и сжимая распухшую кисть, он опять слышал эту мелодию "Старик Макдональд-фермер". Хозяйствовал - славно. Пахал он и сеял. Он собирал урожай и не знал горя. Все ладилось, коровы телились, куры неслись, и никому не надо было ничего рассказывать, потому что ничего и не случалось, и не было ни у кого никаких тайн, ведь тайны - удел плохих людей, а не тех, кто ест яичницу, удел тех, кто лезет в пахнущие яблоками машины с незнакомцами и пропадает четыре дня, а потом возвращается домой и видит, что все пропало и кругом одни улыбки и готовность сделать что угодно, но только не выслушать тебя, что угодно, только не это.
9
Водолазы в канале
Первое, что увидел Джимми у входа в парк с Розклер-стрит, был стоявший поодаль на Сидней-стрит полицейский автофургон. Задние дверцы фургона были открыты, и двое полицейских выволакивали оттуда шестерых немецких овчарок на кожаных поводках. Он прошел дальше по Розклер, стараясь не убыстрять шага, туда, где возле эстакады, проходившей над Сидней-стрит, толпилась кучка зевак. Люди стояли на скате, там, где начинался пешеходный мост через канал, за которым уже на другой стороне Розклер переходила в Вэленс-бульвар, соединявший Бакинхем с Шомутом. За их спинами была стена из пористого цемента, в которую упирался тупик, а путь им преграждала проржавевшая решетка, в нескольких шагах от которой виднелись лиловые камни парапета. Мальчишками они здесь назначали свидания или сидели в прохладной тени, передавая по кругу бутылки пива "Миллер" и издали вглядываясь в мельтешенье на экране кинотеатра для автомобилистов. Иногда с ними был и Дейв Бойл, не потому, что кто-нибудь из их компании очень уж симпатизировал ему, а из-за того, что Дейв был докой по части кино, смотрел все, что выходило в прокат, и мог подсказать, в чем там дело, если мелькавшие изображения ставили тебя в тупик. Иногда Дейв так распалялся, что начинал говорить на разные голоса, копируя актеров. А потом Дейв вдруг оказался способным бейсболистом, прославился, и тут уж никто не рискнул бы над ним потешаться.
Джимми понятия не имел, почему все это вдруг опять нахлынуло на него, когда он стоял, прижавшись к решетке, глядя на Сидней-стрит; может быть, воспоминания пробудил вид собак, то, как нетерпеливо они крутились на месте, выпрыгнув наружу, как рыли лапами асфальт. Один из полицейских, державших собак, поднес к губам "уоки-токи", когда над горизонтом со стороны центра показался вертолет, похожий на толстого шмеля, с каждым мгновением становившегося толще и толще.
Над каменным парапетом стояла крошечная фигурка полицейского, а немного дальше по Розклер были припаркованы две патрульные машины, и еще несколько полицейских в синих мундирах охраняли въезд в парк.
Собаки не лаяли, и Джимми, оглянувшись, понял, что именно это с самого начала настораживало его. Двадцать четыре лапы переминались на асфальте, но переминались они деловито - так маршируют на месте солдаты, - а на черных собачьих мордах, во всех их поджарых фигурах было выражение решимости, и глаза горели, точно угольки.
Эта часть Сидней-стрит была преддверием какой-то суеты. Прибывали все новые и новые полицейские, прочесывали кустарник у входа и скрывались в парке. С места, где стоял Джимми, была видна и часть парка - там тоже можно было различить синие мундиры и защитного цвета куртки: люди расхаживали по траве, склонялись над водой, перекликались друг с другом. Дальше по Сидней-стрит группа полицейских собралась возле автофургона. Там же, прислонясь к машинам без полицейских опознавательных знаков, припаркованным возле тротуара, стояли детективы в штатском. Они пили кофе, но не травили, как обычно, анекдотов, не рассказывали баек и случаев из практики. Во всем чувствовалась сосредоточенность: в собаках, в молчаливых полицейских возле машин, в вертолете - теперь он уже не был похож на шмеля, а, удлинившись, низко прошел над Сидней-стрит и улетел в парк, где за купой деревьев виднелся экран кинотеатра для автомобилистов.
- Эй, Джимми! - Эд Дево толкнул его в бок и зубами открыл пакетик с леденцами.
- Что случилось, Эд?
Дево пожал плечами:
- Это уже второй вертолет. Первый стал кружить над домом еще полчаса назад. Я и говорю жене: "Пойдем-ка посмотрим, сидя здесь, мы ничего не узнаем". - Дево сыпанул в рот пригоршню леденцов и опять пожал плечами. - Вот я и спустился узнать, в чем дело.
- А что говорят?
Дево махнул рукой:
- А ничего. Прикусили языки и молчат. Новостями у них не разживешься, как деньгами у моей матушки. Но видно, дело серьезное: Сидней-стрит вся оцеплена со всех сторон, и полицейские ограждения на Кресент, и Эспланаде, и на Судан, и на Ромзи, до самой Данбой, как я слышал. Те, кто живет там, пройти не могут, злятся. А еще на канале катера, а Медведь Даркин крикнул, что видит из окна водолазов. Вот гляди-ка, что делается! - И Дево ткнул пальцем: - Смотри, смотри!
Джимми посмотрел туда, куда указывал Дево. Из обгорелого дома на противоположной стороне Сидней-стрит трое полицейских выволакивали какого-то забулдыгу. Тот сопротивлялся, пока один из полицейских не сбил его с ног и тот не полетел вверх тормашками с обгорелых ступенек. Но Джимми все еще был под впечатлением от того, что Дево упомянул водолазов. Их не привлекают просто так, и когда живых ищут, тоже не привлекают.
- Развернулись не на шутку, - присвистнул Дево, потом вдруг заметил наряд Джимми. - К чему такой парад?
- Надин первое причастие принимает.
Джимми глядел, как полицейский поднял забулдыгу, что-то сказал ему на ухо, после чего препроводил его в зеленоватую машину с торчащей над дверцей водителя сиреной.
- Поздравляю, - сказал Дево. Джимми благодарно улыбнулся.
- Так какого же черта ты здесь околачиваешься?
Дево оглянулся на церковь Святой Цецилии, и Джимми вдруг ощутил всю нелепость ситуации. На самом деле, какого черта он здесь делает в шестисотдолларовом костюме и шелковом галстуке, зачем он царапает башмаки о ветки кустарника, лезущие из-за решетки?
Кейти, вспомнил он.
И все равно нелепо. Кейти не явилась на праздник своей единокровной сестрички - проспала спьяну или заговорилась в постели с очередным ухажером. Ерунда все это. Просто в церковь ей ходить - нож острый. До крестин Кейти Джимми и сам не заходил в церковь лет десять. И даже после ему надо было встретить Аннабет, чтобы стать усердным прихожанином. И что из того, что, выйдя из церкви и увидев патрульные полицейские машины, заворачивающие на Розклер, он вдруг почувствовал… что это было? Опасение? Страх? Чувство это у него возникло лишь потому, что он беспокоился о Кейти и думал о ней, а тут эти полицейские направляются к парку.
Ну а теперь? Теперь он чувствует себя дурак дураком. Расфуфырился, как кретин. И угораздило же его пообещать Аннабет сводить девочек поразвлечься - дескать, встретимся у Чака Чиза. Аннабет ответила ему взглядом, в котором было раздражение, смятение и сдержанный гнев.
Джимми повернулся к Дево.
- Так просто, интересуюсь, как все прочие. - Он похлопал Дево по плечу. - Ну, я пойду погляжу, Эд, - сказал он и, спускаясь по Сидней-стрит, видел, как полицейский бросил ключи от машины второму и тот впрыгнул в автофургон.
- Давай, Джимми. Бывай.
- И ты тоже, - процедил Джимми, все еще не спуская глаз с автофургона. Тот дал задний ход, переключил скорость и вырулил направо, отчего Джимми опять охватило жестокое чувство уверенности в чем-то страшном.
Ты чувствуешь это нутром, почему - неизвестно, чувствуешь, что это правда, особенно если это правда, на которую хочется закрыть глаза, хотя и знаешь, что это невозможно. Но все равно ты пытаешься не признавать эту правду и идешь к психоаналитику, пускаешься в загул в баре или тупеешь перед телевизором - только бы спрятаться от жестокой и безобразной правды, которую сердце твое признало раньше, чем рассудок…
И Джимми чувствовал эту жестокую уверенность, пригвоздившую его к тротуару, несмотря на то, что больше всего ему хотелось бежать, бежать без оглядки. Но вместо этого он стоял и смотрел, как выруливает на середину улицы автофургон, а то, что пригвождало его к тротуару, теперь переместилось в грудь - гвозди, холодные и тяжелые, как пушечные ядра, - и ему захотелось прикрыть глаза, зажмуриться, но те же гвозди держали веки его открытыми, а автофургон теперь отъехал, и Джимми увидел машину, которую он загораживал; ее обступили со всех сторон, счищали щетками пыль, фотографировали, заглядывали внутрь и сообщали впечатления полицейским, стоявшим поодаль на тротуаре.
Машина Кейти. Не той же модели. Не похожая на нее. Ее машина. Вот и вмятина справа на бампере, и стекло над фарой разбито.
- Господи, Джимми! Посмотри на меня! Тебе плохо?
Джимми поднял глаза на Эда Дево, не понимая, как очутился на коленях, почему он цепляется руками за землю и над ним склоняются круглощекие ирландские лица.
- Джимми! - Дево подал ему руку. - Ты в порядке?
Джимми глядел на протянутую руку и не знал, что ответить. Водолазы, думал он. В канале.