Когда я проносился мимо второго перекрестка, мое приподнятое настроение лопнуло как мыльный пузырь. Господин Терхун топал мне наперерез по боковой улице, его обнаженный вспотевший живот трясся на брюками, купальный халат развевался позади него. Я пригнул голову и продолжал накручивать педали, но он увидел меня, потряс безопасной бритвой, как талисманом, и испустил истошный вопль. Пестрая толпа, следовавшая за ним, подхватила его клич об убийстве. На следующем перекрестке я оглянулся и увидел, как он машет руками посередине улицы. Одна из машин затормозила, и он прыгнул на подножку. Я оглянулся еще раз и увидел его голову, высунувшуюся из окна набиравшей скорость машины, и указывающую вперед руку, как это бывало в старых кинокартинах о ловле беглецов. Владелец дома средних лет становится избранником судьбы и оказывается мужественным человеком, который ставит на карту все, чтобы поймать бандитов. Я начинал испытывать к нему глубокое отвращение и даже жалеть, что не прострелил ему ногу. Но в тот момент единственное, что я мог сделать, это жать на педали, стараясь спастись, что я и делал.
Где-то впереди, за пределами видимости, возник прерывистый звук, который нарастал, становился отчетливым и постепенно поднялся до такого громкого завывания, что заглушил все другие утренние звуки. Потом опасность будто бы пронеслась мимо, сирена замерла вдалеке и растворилась. Но затем ее звук прорезался вновь, гораздо громче и ближе. Когда я пролетал мимо пресвитерианской церкви, в двух кварталах от меня на улицу въехала полицейская машина и, завывая, понеслась в моем направлении. Я тут же завернул во въезд сбоку от церкви, пытался притормозить, обнаружил, что тормоза отказали, меня занесло на покрытом гравием проезде. Но кое-как я удержался и, виляя, подкатил к задней стене церкви.
Дверь оказалась закрытой. На другой стороне здания кто-то выстрелил. Я схватил велосипед и, чтобы сбить со следа, бросил его через матовое стекло. Затем побежал за угол церкви.
В следующем здании помещалась публичная библиотека. И не то память, не то инстинкт заставили меня обогнуть его. Здесь находилась старая, ржавая пожарная лестница, первая ступенька которой висела над землей на расстоянии девяти или десяти футов. Я подпрыгнул и ухватился за перекладину. По лестнице быстро поднялся на площадку на уровне второго этажа. Окно оказалось немного приоткрытым, а комната - пустой. Снизу донеслись ритмичные удары, а затем треск, как будто там выбили заднюю дверь. Я перелез через подоконник и закрыл за собой окно. Минуту или две простоял у стены, вдыхая запах мебели и старых книг, от которых веяло покоем, и слушая, как успокаивается мое сердце.
Книжные полки закрывали три из четырех стен большой квадратной комнаты. У четвертой стены стояла полукруглая стойка с пружинистой дверкой. Прикрепленная к стойке табличка гласила: "Детское отделение. Выдача книг. Часы работы: с 15 до 17.30". Я с облегчением вздохнул. Все говорило о том, что вряд ли кто зайдет сюда утром. На стене, рядом с открытой дверкой, висела доска объявлений, и я торопливо просмотрел прикрепленные записки. Самая крупная была написана от руки и приглашала: "Приходите слушать мадемуазель Флику Ранимеде на ее еженедельные чтения произведений Андерсена и Перро". На четверг были назначены сказки "Золушка" и "Гадкий утенок".
Пара шаркающих ног начала подниматься по потрескивающей лестнице. Я быстро пересек на цыпочках комнату, перепрыгнул через стойку выдачи и присел среди пачек книг. Шаги прошаркали по лестничной площадке, и, скрипнув, открылась дверь в комнату.
- Какая-то чертовщина, - донесся старческий голос. - Я бы поклялся, что утром открыл это окно.
Я начинал жалеть, что закрыл его под влиянием минутного порыва.
- Какое-то проклятье, черт возьми, - бормотал старик себе под нос. - Я даже не открывал задвижку на этой чертовой раме. - Я слышал, как он толкнул раму и широко ее раскрыл. - А теперь не смей закрываться, слышишь? Будто мне больше нечего делать, как ходить по этажам и открывать окна весь проклятый день.
Снаружи кто-то крикнул:
- Эй, там! Здесь никто не пробегал?
- Нет, - ответил старик. - Я никого нигде не видел. Кого вы ищете?
- Удравшего убийцу. Полоумного бандита, который убил женщину недалеко отсюда.
- Убийцу? - повторил старик дрожащим голосом.
- Думаешь, я шучу, дед? Ты ничего не видел и не слышал?
- Я никого и ничего не слышал.
- Ладно, если что узнаешь, дай нам знать. Мы будем тут поблизости, продолжим поиски.
- Понятно, начальник. Да, сэр. Но я буду молить святого Моисея, чтобы он не сунулся к нам сюда.
Старик вновь пересек комнату неровно шаркающими шагами и начал спускаться по поскрипывающей лестнице. Я выбрался из-за стойки и последовал за ним. Теперь я боялся воспользоваться окном; надо было отыскать другой выход. Опираясь на поручни и плавно наступая то на одну, то на другую ногу, я не допустил поскрипывания лестницы. С площадки на середине этажа увидел, что лестница спускается в парадное фойе библиотеки. Я прикидывал в уме шансы на успех побега, когда увидел у входной двери спину полицейского в синей форме. На площадке находилась дверь с матовым стеклом, на котором было написано: "Склад". Я попробовал набалдашник ручки. Он повернулся, и я вошел в темный коридор. Дверь в конце коридора вела в продолговатую низкую комнату. Полки с пожелтевшими газетами и книгами в потрепанных обложках высились от пола до потолка, оставляя неширокие проходы. У меня возникло дикое желание порыться среди старых газет и, может быть, найти описание убийства моего отца. Такое импульсивное желание охватывает человека, когда он не может зря терять время, но и ничего не выигрывает, экономя его.
В дальнем конце комнаты, между окнами, занавешенными зелеными шторами, находилась полка, на которой было написано: "Эти книги не выдавать". Я рассмотрел некоторые названия: "Гаргантюа и Пантагрюэль", "Воспитание чувств", "Иметь и не иметь", "Дикие пальмы". Доставляла какое-то утешение мысль, что добропорядочные люди, поддерживавшие Керча, тщательно охранялись от невоздержанности Рабле, аморальности Флобера, дерзости Хемингуэя и деградации Фолкнера.
В углу, справа от меня, находилась винтовая железная лестница, уходившая вниз, в темноту. Я спустился по ней на нижний этаж, где очутился между полутемных книжных стеллажей - возможно, основного хранилища библиотеки. Железная лестница уходила дальше. Я спустился по ней еще на два пролета и почувствовал под ногами цементный пол. Маленькие окна подвального помещения расположились высоко в бетонной стене, но я попытался выяснить, открываются ли они. Чем дольше я оставался в этом здании, тем в более опасное окружение попадал, тем больше было шансов в конце концов попасться.
Но не успел я добраться до первого окна, как мимо него промелькнули начищенные черные сапоги полицейского. Их вид, как удар по лицу, отбросил меня через комнату к другой стене. Боком я пробрался к двери, нащупал задвижку, открыл ее и вошел в другую комнату. Там оказался туалет с умывальником, освещенный лампочкой без абажура; она свисала с потолка на электрическом шнуре над раковиной и потрескавшимся зеркалом.
За последние двенадцать часов передо мной прошло столько лиц, столько произошло событий на моих глазах, что я забыл о своем собственном лице. Когда же взглянул на себя в покрытое пылью зеркало, то согласился бы вообще отказаться от лица. Я выглядел бледным, черная щетина, выросшая на щеках и подбородке, усиливала бледность, как и грязные подтеки. На правой скуле выделялась темная ссадина. Но больше всего досталось глазам: грязно-голубые зрачки, окаймленные распухшими розоватыми веками, как будто я куролесил и кутил всю ночь напролет. Лицо мне не понравилось. Пропало выражение искренности и юношеской привлекательности. В забрызганной кровью рубашке я походил на сбежавшего убийцу, который к тому же немного не в себе.
Я умылся холодной водой и причесал часть волос на темени карманной расческой. Затылок запекся, закрытый перепутанной массой волос, к нему было больно притронуться. Потом осторожно приоткрыл дверь и заглянул в соседнюю комнату.
Передо мной открылась камера без окон, около одной стены которой выстроились незакрытые гардеробные шкафчики, а вдоль второй - ряды крючков, на которых висели несколько пальто и две или три шляпы. Я примерил одежду и подобрал себе поношенное оксфордское пальто серого цвета, которое кое-как налезло на мои плечи, не порвавшись. Засаленная старая шляпа, висевшая над этим пальто, оказалась велика, но мне была нужна шляпа. Свою я где-то потерял. Поэтому я глубоко напялил ее на голову, так что поля коснулись ушей. В довершение маскировки я нашел пыльное пенсне на верхней полке одного из открытых гардеробных шкафов, а в другом шкафу - большую книгу в кожаном переплете. В пенсне все у меня расплывалось перед глазами, даже когда я его протер, но так было даже лучше. В пенсне мои глаза могли выглядеть иначе.
Вернувшись в туалетную комнату, я посмотрелся поверх пенсне в зеркало. И, конечно, не узнал себя. Теперь я выглядел как бедный ученый, даже, возможно, еврей. Я надеялся, что местный фашизм расцвел в городе не до такой степени, чтобы полиция отнеслась ко мне с подозрением только потому, что я несколько напоминал еврея. Я отправился обратно тем же путем, вверх по винтовой лестнице, через склад на лестничную площадку над парадным фойе. Там по-прежнему спиной к двери стоял полицейский. Я чувствовал себя неуверенно, как неопытный водитель, который впервые собирается выехать на большую дорогу, и ему кажется, что jy всем бросается в глаза. Но я сгорбился, надеясь, что это будет воспринято как сутулость ученого, и пошел вниз по лестнице, к двери.
Открыл тяжелую стеклянную дверь и пробормотал, обращаясь к широкой спине полицейского:
- Простите, пожалуйста.
- Извиняюсь. - Он отступил, освобождая мне проход.
Я спустился по каменным ступенькам, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не пуститься бегом. У обочины стояла полицейская машина, в ней сидел мужчина в гражданской одежде и слушал радиопередачу на коротких волнах. На углу, перед церковью, стояли еще два офицера и группа граждан. Я перешел улицу перед припаркованной машиной и зашагал в противоположную от церкви сторону. Подойдя к углу, заставил себя не оглянуться назад. И повернул к центру города, ускорив шаг. Улица Мэйн - не лучшее место для побега, но единственный человек, к которому я мог обратиться за помощью, жил в домах Харви, в другой части делового района. Однако я был готов к тому, что и там меня могла подстерегать неудача.
Со мной повстречались несколько человек, и никто из них не обратил на меня ни малейшего внимания. Жизнь в городе продолжалась, как будто Флорейн Уэзер не умирала или вообще не жила на свете. На углу остановился автобус, который шел в нужном мне направлении. Я встал в хвост очереди и сел в него.
- Сколько стоит? - спросил я у водителя.
- До Центра пять центов. Послушайте, я смотрю, вы собираетесь читать книгу?
- Конечно.
Я нашел незанятое место в глубине автобуса, сел и открыл на коленях книгу. У меня оказалось произведение святого Августина "Божий город" на латинском языке. На следующей остановке, на улице Мэйн, большинство пассажиров вышли, и у меня возникло чувство какой-то обнаженности. Я оставался на своем месте и делал вид, что погрузился в латинский язык, которого не понимал.
- Эй, приятель, - обратился ко мне водитель. - Вы, с книгой. Вам надо заплатить еще пять центов, если вы поедете дальше.
- А куда отсюда пойдет автобус?
- На Фермерскую площадь, а потом вверх по бульвару Фен-тон. Вам туда надо?
Я проворно выскочил из автобуса, зажав под мышкой книгу. Полицейский, стоявший на углу, взглянул на меня с любопытством, потом опять обратил взгляд на движение, а затем снова посмотрел на меня с удвоенным интересом. Я вошел в первую же открытую дверь, которая мне повстречалась. Там оказалась парикмахерская.
Парикмахер, стоявший у пустого кресла в глубине комнаты, тряхнул полотенцем, как это делает дрессировщик при виде льва.
- Побриться или постричься, сэр?
Я ужаснулся от одной мысли, что придется потратить полчаса в кресле парикмахера, когда за дверью стоит полицейский.
- Я зашел купить какое-нибудь укрепляющее средство. Меня беспокоит перхоть.
- Может быть, вы снимете шляпу и я взгляну на вашу голову.
- Нет, шляпу снимать не хочу. Хочу, чтобы вы мне просто продали флакон укрепляющей жидкости.
- Очень хорошо, сэр. Какой тип вы желаете?
- Вот этот. - Я указал на флакон с фиолетовой наклейкой.
- Пожалуйста, сэр. Фиалковая эссенция. Очень хорошее средство против перхоти. С вас один доллар и три цента налог.
Я положил книгу на стол и вынул свой бумажник, чтобы заплатить ему. Передавая деньги, обернулся и увидел полицейского, который наблюдал за мной через окно.
- Здесь есть черный ход?
- Да, сэр. Вот сюда. Вы что, нездоровы?
- Да, - сказал я и бросился к выходу.
- Эй, вы забыли свою жидкость! Вы забыли книгу...
Захлопнувшаяся за мной дверь заглушила его голос, зато я хорошо слышал звук полицейского свистка на улице.
Глава 17
Крыса начинала уставать, бегая по лабиринту, но эксперимент продолжался, и стимулы становились все более мощными. Я бежал по темному коридору, увидел свет, пробивавшийся через плохо подогнанную дверь, и выскочил наружу, попав в переулок. В сорока или пятидесяти шагах от задней двери парикмахерской тарахтел крытый грузовичок, двери кузова болтались открытыми. Я огляделся: вот-вот должны были появиться люди. Я ринулся к грузовичку и вскарабкался в него. За сиденьем водителя валялась куча мешков. Я лег, накрылся ими и притаился, вдыхая острый запах кофейных зерен.
Через несколько секунд я услышал, как кто-то подошел, поднатужился и, крякнув, бросил что-то тяжелое на пол грузовика. Затем где-то распахнулась дверь, и несколько пар ног затопали по аллее.
- Вы не видели мужчину в темно-сером пальто? Он только что вышел из задней двери парикмахерской.
- Нет, не видел, - ответил голос подростка. - Я грузил машину и никого не видел.
- Наверное, он побежал в другую сторону. - Голос принадлежал парикмахеру. - Туда, на улицу Рэндалл. Мне этот тип показался странным...
- Кто? - спросил молодой развозчик.
- Убийца. Он изрубил женщину на мелкие кусочки.
- Господи Иисусе!
- Пошли! - произнес полицейский. - Может быть, мы его перехватим.
Их тяжелые шаги стали удаляться, унося с собой роковую опасность. Паренек на некоторое время оставил меня одного, прислушиваться к биению своего сердца. Вскоре он вернулся и взобрался на сиденье водителя. Мотор с холостых оборотов перешел на работу с нагрузкой, и грузовик тронулся с места.
- Эй, подожди минутку! - закричал кто-то, и водитель притормозил, заставив меня затаить дыхание.
Я нащупал в кармане оружие.
- Тебе что, Пит?
- Ты будешь проезжать Гормлей?
- Да. Могу туда подбросить. Прыгай в кабину. - Дверь открылась, и другое сиденье скрипнуло под чьим-то весом. Два человека, усевшихся впереди, ухудшили положение третьего, в данном случае мое. Но, по крайней мере, грузовик поехал и стал удаляться от опасной зоны.
- Я тебя видел вчера вечером со славненькой блондиночкой, - сказал водитель.
- А, эта? - В голосе другого паренька прозвучало презрение. - Я могу в любой момент бросить ее. Но она без ума от меня, и это неплохо. Изредка я ей доставляю удовольствие.
- Когда она тебе не нужна, можешь подбросить ее мне. Я умею обращаться с хорошенькими блондиночками.
- Я думал, что ты приударил за Розой.
- Это точно. Я постоянно с ней встречаюсь. Но знаешь, я считаю, что разнообразие придаёт жизни пикантность. Думаю, я еще слишком молод, чтобы заводить постоянную связь. Сначала хочу осмотреться. Как в бизнесе.
Грузовик стукнулся колесом об обочину и свернул налево, влившись в шумный поток движения. С каждой минутой мне становилось все труднее не двигаться. Хотя, возможно, через неплотную ткань холстины поступало достаточно воздуха, но ощущение было такое, что его не хватает. Я чувствовал себя, как турок в мешке, которого везут, чтобы выбросить в Босфорский пролив.
- При чем тут бизнес? Я отношусь к этому просто как к удовольствию.
- Посмотри на это несколько иначе, - продолжал водитель. - Скажем, я что-то хочу продать. Разве парень, у которого есть что-то на продажу, отдаст свою вещь первому попавшемуся покупателю? Дела так не делаются! То же самое и с девицами. Я намерен сначала осмотреться и взять себе, по возможности, лучшую.
- Тогда тебе надо быть с Розой поосторожней, не заделать ей ребеночка.
- Не беспокойся. Она ушлая девчонка. А если даже и попадется, я всегда наскребу пятьдесят долларов. Все надо делать по науке, я всегда это говорю.
- Да, наука - великая вещь. Девчонкам, наверное, туго приходилось раньше, когда не было нынешних научных штучек.
- Интересно, до чего надо довести парня, чтобы он так исполосовал женщину? - спросил водитель.
- Ты про того парня, за которым гоняется полиция? Ей-богу, не знаю. Господин Хиршман сказал, он слышал по радио, что это месть. Она его мачеха или что-то в этом роде и в детстве страшно его мучила.
- Могу поспорить, что это из-за секса. Возьми хотя бы убийства. В большинстве случаев причина кроется в сексе. Секс сбивает мужика с катушек. Именно из-за секса я трачу время на девочек.
- Ты что, сдвинулся на почве секса?
- Ну нет, черт возьми! Я-то не свихнусь. Я вычитал в книге, что надо вести нормальную сексуальную жизнь.
- Можешь высадить меня у светофора. Не понимаю, как можно свихнуться на сексе. На меня секс вообще не действует.
- Погоди, еще подействует, - сказал сидевший за рулем. - Ну пока, увидимся в церкви.
- Меня-то ты там и не увидишь! - Дверь открылась и с треском захлопнулась. Парень начал напевать самому себе - и мне заодно - песенку "Не будь ребенком, детка".
Водитель переключил скорость, и грузовик еще раз повернул налево. Через пару минут звуки движения стали прерываться. Грузовик развернулся, ударился задними колесами об обочину, поехал задом по неровной поверхности и остановился в тихом месте. Водитель выпрыгнул из кабины, не выключая мотора, и открыл задние двери. Рессоры пискнули, и он опять крякнул, взвалив на себя что-то тяжелое. Его ноги зашлепали неровной походкой, и хлопнула дверь.
Я сбросил с себя мешки и соскользнул с грузовичка, оказавшись на какой-то узкой улочке. Пенсне все еще сидело на моем носу, затуманивая зрение. Я сорвал его и бросил в пустую картонную коробку, стоявшую в конце погрузочной платформы. Затем вышел из проулка той же дорогой, которой мы туда въехали. Выйдя на улицу, повернул на юг. Я шел мимо грязных мелких баров, четырехдолларовых парикмахерских, магазинов дамских шляп, лавок неаппетитных деликатесов - обтрепавшейся кромки делового района. Очутившись в следующем квартале, среди дешевых гостиниц и халуп с магазинчиками в передней части, я почувствовал себя как дома со своим небритым лицом и в поношенной одежде. Почти все, кого я встречал, несли на своих изможденных лицах печать нищеты; это были люди, огрубевшие от жизни, полной лишений; никто из них не удостаивал меня взглядом.