* * *
Когда "рафик", на какое-то время обогнав идущий рядом товарняк, подрулил к трансформаторной будке, тело ещё висело на вбитом в её стену массивном крюке. Фигура мужчины была словно сделала из папье-маше, а потому не производила особо тягостного впечатления. Человек висел так высоко, что мысль о самоубийстве исчезла сразу же. Самостоятельно пожилой грузный дядька никак не мог туда залезть. Между делом Андрей пожалел, что это – не Ременюк.
Кругом суетилось человек пятнадцать, и каждый был занят своим делом. Голубой от стужи снег громко скрипел и визжал под их ногами. В стороне Сортировочной и Фарфоровского поста дымили в розовато сизое небо трубы котельных. Когда Калинин остановил машину. Андрей внимательно разглядел тело. Повешенный производил впечатление личности неблагополучной; по крайней мере, сильно пьющей. Физиономия его была, как положено, синяя, а с губы свисала замёрзшая в сосульку слюна. Андрей, привыкший ещё и не таким дубарям, не испугался, а, наоборот, хмыкнул.
– "Стоит высокая стена, стоит кирпичная стена, обыкновенная стена…" – то ли пропел, то ли продекламировал он.
Аркадий притих – он не мог в такой момент ёрничать. Андрей выпрыгнул на притоптанный снег, который ярко блестел под солнцем. Из-под сугробов торчали голые прутья кустов.
– "А в стену вбит железный крюк, а на крюке висит мужик…" Видишь, Аркаш, даже песня есть про это дело. О, привет, Константин!
К ним быстро подошёл высокий худой брюнет в очках, с усиками и бородкой. Фотограф уже закончил снимать и прятал аппаратуру в чехол. Эксперты, приставив к стене будки лестницы, пытались разыскать место, где могли остаться пальцевые отпечатки. Впрочем, Каштальянов считал это занятие бессмысленным – на таком собачьем морозе убийцы должны были быть в перчатках.
– Кто обнаружил? – Андрей курил, заходя с разных сторон. Задрав голову, он внимательно рассматривал тёмное, хмурое лицо повешенного.
– Гражданка Балахонцева с переулка Слепушкина. Гуляла тут утром с собакой. Её шестьдесят, так "скорую" вызывать пришлось. Но в больницу не взяли, только укол сделали. Сейчас приходит в себя в сорок пятом отделении. А мы вот здесь мёрзнем…
– Кто его так вздёрнул, интересно? Личность погибшего установлена?
– Пока нет. Сейчас в карманах поищем. – Каштальянов рассеянно наблюдал за тем, как тело снимают с будки. Да чего там, всё ясно. Долг не отдал, бутылку не поделили, козлом кого-то назвал… Для них ведь жизнь – копейка. Тебе ли не знать? Пойдём, вроде, документы имеются…
Сыщицкая интуиция Костю не подвела. Во внутреннем кармане грязного, когда-то тёмно-синего пальто с каракулевым воротником обнаружили пропуск на имя Зауличева Николая Фомича. По нему же в считанные минуты установили предприятие, где покойный работал. Пока санитары укладывали труп на носилки, чтобы везти в морг, а Каштальянов куда-то названивал из машины, Андрей совсем заледенел. Пронзительный ветер, который часто бывает зимой в поле, свистел со всех направлений.
Озирский растёр лицо перчатками и заглянул в кабину:
– Ну что, Константин, очередная банальщина? Тогда спасибо за информацию, и я поехал.
Каштальянов подобрал свой дублёный балахон до пят и наморщил лоб.
– Он – кладовщик, забулдыга. Никто особенно на заводе не удивился. К нему даже в рабочее время какие-то сомнительные личности заходили. Все знали – Колька Зауличев плохо кончит. А что, тебе это интересно?
– Кладовщик? – Андрей вздрогнул.
Каштальянов назвал предприятие, и Озирский словно врос в снег. Как раз оттуда официально направлялась в Финляндию соляная кислота. Значит, Зауличев имел отношение к операции "Нильс Бор". Заразы, обгадили имя великого человека…
– Премного благодарен за информацию!
Озирский решил пока Каштальянову ничего не рассказывать. Тот вцепится, как клещ, и не отпустит, пока не выудит всё подчистую. А Андрею нужно срочно ехать в Управление. Предсказание Петренко начало сбываться, и возникла необходимость обеспечить безопасность других людей, причастных к неудачной транспортировке золота.
Кроме того, Озирский не терял надежду разыскать Обера. До половины шестого вечера оставалось ещё достаточно много времени. Пока Каштальянов беседовал с членами своей группы. Андрей от греха подальше прыгнул в "рафик". Калинин газанул.
– В Управление, и поскорее! Это уже все границы переходит…
Калинин включил в салоне печку. Пока ехали по Невскому району к центру, стало сыро и душно. Двое курящих мужиков в тяжёлых зимних одеждах сами себе создавали массу неудобств. Андрей крепко задумался о том, что же теперь делать, и по сторонам не смотрел. Аркадий же обратил внимание на "Волгу", припаркованную у поребрика на углу Глиняной улицы и Глухоозерского шоссе.
– Андрей, это не наши, случайно? – Он забылся и пихнул друга локтём в бок.
Озирский протёр ладонью ветровое стекло, подышал на разбитые пальцы.
– Стой! Чёрт, Аркашка, куда тебя несёт?..
– Андрей, ну здесь же лёд! Сейчас встанем…
Озирский пулей вылетел из "рафика" и еле успел ударить кулаком по дверце. Сидящий за рулём Гагик Гамбарян уже собрался тронуть "Волгу" с места. Двигатель работал, и легковушка буквально плавала в вонючем дыму.
Рядом с Гамбаряном сидел Сашка Минц. Но, если бы Андрей не свистнул своим особенным, пиратским образом, он вряд ли поднял бы глаза. Сейчас же капитан влез на заднее сидение и увидел, что Сашка страшно расстроен и утомлён. Всегда голубые белки его жарких восточных глаз стали розовыми, как у кролика. Андрей отметил, что ещё не видел Минца в такой дублёнке, но слышал о ней давно. Сашка прошлой весной купил её у какого-то морячка.
– Привет честной компании! – Андрей пожал обоим руки. – Сашок, Гагик, что вы здесь болтаетесь? Горбовский отправил? По делу о золоте?
– А-а, привет! – грустно отозвался Гамбарян и поёжился в совершенно не подходящем для такой погоды сером демисезонном пальто.
Минц обеими руками схватил Андрея за запястья.
– Ты сам-то откуда? Вот уж не ожидали…
– Мы с Аркадием с Тепловозной улицы едем. Слыхал про такую? Я, например, никогда. Это в Рыбацком. А перед этим был в аэропорту – ты же знаешь…
– Да, конечно, знаю. А что там, на Тепловозной?
– Дядьку повесили. – Андрей решил пока придержать информацию. – А у вас как дела?
Несмотря на свою железобетонную выдержку, Сашок выглядел сейчас сломленным, обессиленным.
– На Глиняной живёт жена, вернее, уже вдова начальника поезда, Семёнова Конрада Денисовича. Того самого, в чьём составе везли бутылки…
Андрей даже приоткрыл рот и похолодел от ужаса перед всемогущей машиной уничтожения. Тонкое лицо его с изящно выступающими скулами вытянулось.
– Он что, умер?
– Петренко оказался прав, нужно отдать справедливость. – Минц смотрел на спидометр, хотя стрелка стояла на нуле. – Полтора часа назад, в больнице номер семнадцать на проспекте Солидарности, Семёнов отошёл в мир иной, оставив жену с тремя детьми. Мы оттуда вернулись на Глиняную – конец не близкий, больница на правом берегу. И сообщили трагическую весть Зинаиде Вилоровне. После этого пришлось её ещё и допрашивать. А это так страшно – хуже всего, ты знаешь. – Саша тяжело вздохнул. – Я будто бы неделю кирпичи грузил. Семёнова, к сожалению, не то, что допросить – увидеть не сумели. Зинаида Вилоровна нам только сейчас рассказала, что муж был вчера очень расстроен. Как я понимаю, именно из-за того, что в составе обнаружили контрабанду. А сегодня, рано утром, к нему явился дружок с бутылкой портвейна. Зина клянётся, что видела его впервые. Имени не знает, но муж обрадовался гостю, провёл на кухню. Там они много курили, пили этот портвейн. Вернее, пил Семёнов, а дружок его угощал. – Минц приподнял над сидением свой "дипломат". – Бутылку я изъял, на донышке там остатки портвейна. Надо отдать в лабораторию.
– Значит, отравили?
– Видно, так. Тип этот ушёл, а Семёнов пришёл хмельной в комнату. Лёг в постель и будто бы заснул. Зина занималась с детьми – двое младших как раз болеют. И вдруг муж вскочил – зрачки расширены, весь в холодном поту. Кричит, что перед глазами темно, что он ослеп. Его вырвало прямо на пол, потом ещё раз и ещё. Дальше Семёнов рухнул на ковёр и потерял сознание. Зина немедленно вызвала "скорую". Когда мы к ней приехали в десять утра, она сказала – муж в больнице, в городской семнадцатой. Мы с Гагиком рванули туда и узнали, что Семёнов скончался в приёмном покое. Таким образом, остался единственный человек, который в курсе дела. Нам сказали, что он сегодня утром должен быть дома. Кстати, живёт там, откуда ты едешь – на улице Грибакиных…
Минц провёл рукой по глазам. Гамбарян сидел неподвижно, только жадно курил и хмурил брови. Озирский тиснул зубы – он уже понимал, о ком идёт речь.
– Зауличев его фамилия, Николай Фомич. Тридцать пятого года рождения…
Андрей медленно взял Минца за крючок дублёнки, заглянул ему в глаза.
– Сашок… – Он даже не знал, что говорить бывает так трудно. – Сашок, ты понимаешь, что произошло… Это ведь его и удавили. А потом вздёрнули на крюк, вбитый в стену трансформаторной будки. Действительно, мы вместе со следователем нашли пропуск в кармане его пальто. Зауличев – кладовщик с того завода, откуда шла "солянка". Сейчас можешь созвониться с Каштальяновым – он ведёт дело от Невской прокуратуры. Труп Зауличева при мне увезли в морг. Костя знает, в какой именно.
– Неужели? – тихо спросил Саша и прикрыл глаза. Его голубые от щетины губы нервно дёрнулись. Потом Андрей заметил бьющуюся жилку под Сашкиным правым глазом.
Гагик, как всегда, среагировал бурно:
– Погоди! Как повесили? Серьёзно?
– Вполне серьёзно, к сожалению. Вам остаётся съездить и узнать подробности. – Озирский повёл углом рта. – Надо было думать и слушать Геннадия сразу же. Действительно, больно нам жирно – чтобы Уссер позволил своих подельников допросить! Разговаривать тебе, Сашок, выходит, не с кем. Надо придумывать что-то другое.
Саша уже оправился от потрясения. Он заговорил снова – как показалось Андрею, чересчур сухо и официально.
– А где сейчас Каштальянов может быть?
– Сказал, что поедет в РУВД, на улицу Крупской.
– Гагик, поезжай туда, найди Каштальянова и побеседуй с ним. Объясни ему, в чём дело. Может быть, и ты чем-то следователю поможешь. А я. как бы это ни было печально, должен встретиться с Веталем.
– Всё-таки, может быть, ты откажешься от этой дурацкой затеи? Митьку Веталь тебе вовек не простит. Это – единственный перспективный мужик в их семье, родная кровь. Веталь хоть и не южанин, но с этим очень считается. Кроме того, у тебя и с другими урками старые счёты. Там не только Митьку тебе припомнят, но и многих других. Ты сам говорил, что в "Крестах" про тебя много на стенах писали – клялись рассчитаться.
– Андрей, другого выхода нет! Нет, понимаешь?
– Да есть же! Послушайся Геннадия хоть раз в жизни! Не желаешь ему уступать – уступи мне. Я ещё раз попробую найти одного человека. Положение ещё можно исправить. Который час? – Андрей с трудом завернул рукав дублёнки. – Пять минут третьего. Ещё вагон времени, не психуй!
– Какой вагон, Андрей? Его практически не остаётся! – Сашка говорил ещё более страстно и убеждённо, чем всегда. – И ничего уже не исправишь, раз пошла серия убийств. Скажу тебе прямо – я уже один раз связывался с человеком Веталя. Они требуют явки кого-нибудь из нашего отдела. Достаточно высокого уровня – чтобы вести переговоры. Может быть, мне повезёт, и удастся отодвинуть этот кошмар. Хоть в заложниках останусь, только пусть добавят время…
– Ты считаешь, что у тебя получится нормально поговорить с Веталем? Это после суда-то над Митькой, где ты ему "червонец" требовал? Я что-то сильно сомневаюсь…
– Я потом жалел, что не потребовал расстрела! Тот парень остался в живых. Следовательно, я не мог просить "вышку". А так бы… Я тебе не рассказывал про этого человека, конкурента Стеличека на эстраде. Грант Гугель-Авин сейчас передвигается только в коляске. Митькины дружки позвоночник ему сломали. Уже отсыхает рука и начинает неметь левая половина туловища…
– Да лучше бы подохнуть сразу! – заметил уставший от безделья Гамбарян.
– Согласен, – грустно сказал Минц. – Так вот, я не хочу больше терять время. Веталь взбесится и может даже первоначальный срок не выдержать. А так сорвёт на мне зло и согласится ещё подождать. Я буду просить минимум четыре часа добавить. Так что, Андрей, пожелай мне удачи.
Озирский схватил Минца за плечи, встряхнул его и заглянул в лицо. Губы капитана дрожали, и зрачки пульсировали – в крематории этого так и не смогли добиться.
– Делай, как знаешь. Не мне учить других благоразумию. Мы с Аркадием сейчас на Литейный поедем, можем тебя прихватить. А Гагик пусть к Каштальянову едет. Только я бы на твоём месте один к Веталю не шёл. Возьми кого-нибудь ещё для страховки…
Андрею резал глаза прозрачный январский день. Во рту появился солёный привкус – только уже не крови, а слёз. Они с Сашей вышли из "Волги" и направились к "рафику", а Гагик, кивнул обоим на прощание, рванул в Невскую прокуратуру.
Ледяной ветер обжёг их лица, но всё-таки оба некоторое время смотрели в сторону Навалочной, куда уехала "Волга". Сунув малиновые от мороза кулаки в карманы замшевой дублёнки, прищурив слезящиеся глаза, Андрей жалел, что не смог отговорить Сашку от рокового шага. Надо было умолчать по Зауличева, пусть бы ехал к нему домой. Глядишь, и упустил бы время, не потащился сегодня к Веталю. А там и Обер нашёлся бы – не навеки же он пропал…
Перед его глазами вставала зелёная стена в "Крестах", где гвоздём была выцарапана клятва отрубить голову "прокурору, суке, куму". Ниже подпись – Инопланетянин. Такой был сценический псевдоним у племянника Холодаева. Ниже Стеличек добавил: "5 лет общего. Не забуду мать родную, дядю и Усвятцева!" Андрею очень не хотелось верить в серьёзность намерений девятнадцатилетнего Дмитрия. Но он знал, что все Холодаевы, потомки царского генерала, клятв своих никогда не нарушали…
ГЛАВА 4
Что-то острое царапало щёку. Оно было колючее. Резко пахло – кажется, хвоей. Кроме этого слабенького покалывания тело уже ничего не чувствовало. Потом те же щекочущие уколы Минц ощути у кисти руки и попробовал пошевелить пальцами. Он ободрал кисть до крови о торчащий сук. И боль вернула его к жизни. Значит, жива только рука, а остальное уже умерло. Очень пахло ёлкой. И аромат этот напоминал детство, счастье, покой. Новый год с конфетами и мандаринами, с хороводами, санками и лыжами…
Саша понял, что лежит на чем-то твёрдом, без подушки. Голова свисает вниз, а ноги, наоборот, торчат кверху. Он подумал, открывать ли глаза. А вдруг холодаевские бандиты только того и ждут, чтобы добить окончательно? Выходит, он действительно жив. А ведь толстый мужик с раскосыми узкими глазами уверенно сказал Веталю, коверкая русские слова: "Не надо больше вешать! Сама подохнет, тащите на свалка!"
Это слова были последними, которые удалось услышать. Сознание стремительно угасало, но он сумел запомнить эту фразу. Получается, сейчас отдыхаем на свалке. Саша открыл глаза, но даже от такого слабенького усилия голову пронзила острая боль. Она стрельнула в шею, в живот, в обе ноги. А следом во всё тело проник влажный, душераздирающий холод.
Над Сашиным лицом качались полуосыпавшиеся еловые ветки с остатками "дождика", серпантина и конфетти. Он понял, что действительно находится на свалке, куда после Нового года выбросили ёлки. Значит, он жив, да ещё и свободен. Никто к нему не подошёл, не пихнул ногой в бок, не ткнул в висок дулом пистолета. Только вот где она находится, эта свалка? Не может же она быть прямо у дома Веталя…
"..но ты будь осторожен, слышишь, Сашок? Не ходи на встречу один… Митьку Веталь тебе вовек не простит… Это родная его кровь…"
Голос Озирского словно ещё раз прозвучал в тишине – будто Андрей был рядом. Всё верно, Блад – в бандитских делах опытный. Но и Минц – тоже не новичок. Он так думал до сегодняшнего дня. А теперь понял, что действительно совсем не знает людей.
Да, Саша помнил про племянника Веталя, и самого его не считал херувимом. Но до такой откровенной подлости не доходили даже преступные главари. Для Веталя та, давняя история с Дмитрием была главным фактором, определяющим все его поступки. К тому же он решил, что на Горбовского и прочих угрозы взорвать самолёты, похоже, не действуют. И то сказать – ни они сами, ни их родственники этими рейсами не летят, А на других можно и наплевать – бабы новых нарожают.
Поэтому Холодаев решил потребовать явки на встречу кого-то из сотрудников отдела борьбы с организованной преступностью. Конечно, он не рассчитывал на встречу с самим Захаром, но ещё больше удивился, когда увидел Минца. Там, на пустынном перроне в Белоострове, Веталь не поверил своим глазам. Бывший прокурор, похоже, спятил – припёрся на верную гибель. Вряд ли он забыл про суд, про Дмитрия. Значит, надеется, что Веталь не посмеет ничего ему сделать. Конечно, менты где-то рядом находятся, страхуют своего. Но ничего, Веталь не из пугливых. Никто из них, желоторотых, не бывал в настоящем бою. А он был, и не раз.
Похоже, ему выпал шанс расправиться с давним Митиным врагом. Никто этого прокурора не просил являться к Веталю. Но раз явился – получи по заслугам. Хочешь показать своим, что не боишься мести уголовников – покажи. Только приятно тебе не будет – обещаю…
Холодаев очень быстро свернул переговоры и объявил Минца своим заложником. Тут же, прямо при нём, дал указание своим людям сообщить обо всём Горбовскому.
– Так и передай – не пропустят золото, получат не только авиакатастрофу, но ещё и "двухсотого" на отдел. Если им прежних мало – тогда пожалуйста. Вздёрну его прямо в доме на перекладину – я не слабонервный…
Саша уяснил для себя, что лежит на еловых ветках, ими же заваленный – как настоящий труп. Видимо, бандиты решили, что мусор мёртв. Даже контрольный выстрел не сделали, потому что к тому времени Веталь уехал, и люди его зашились. Но жизнь каким-то образом сохранилась, потому что Саша всё время помнил их с Андреем занятия и читал мантры.
Ему казалось позорным умирать в петле, и он изо всех сил старался выжить. Только последняя, смертельная, всепоглощающая боль заставила его потерять сознание. Узкоглазый Рафхат Хафизов решил, что сделанного хватит, и ошибся. А сейчас надо встать, выбраться отсюда, чтобы ночью не замёрзнуть. А то обидно будет – повесить его не сумели, а на свалке всё-таки дозрел.
Минц внезапно всё вспомнил и вздрогнул, волнами разгоняя боль по телу. "Я тут лежу, спокойно думаю о самолётах! А ведь прошло, должно быть, уже много времени. Предпринял ли Горбовский со товарищи что-нибудь для спасения людей? Ищут ли меня? И почему не явились на то место, что назначил Веталь? Его люди вернулись и заявили, что там никого не оказалось. Следовательно, ментам до меня нет никакого дела. А раз так, то я остаюсь полностью по власти Холодаева с бандой, и лично отвечу за всех. Даже за карточные проигрыши за меня спросят, аа уж на потерянное золото – само собой…"
Закусив губу, Саша сел, и еловые ветви осыпались с него. Не тёмно-синем, с неяркими отсветами, небе играли звёзды. Луна в лёгком тумане висела прямо над свалкой. А кругом стояли живые, не срубленные ели – все инее, в блеске. Будто не в окрестностях Ленинграда всё происходит, а где-нибудь в Сибири. Здесь-то редко бывает такая погода – всё больше хмарь да слякоть.