ГЛАВА 5
За кухонным окном яркими красками заката переливался вечер. Белые ночи пришли в Ленинград, и кончался май. Солнце стояло ещё высоко, но уже покраснело. Очаровательная пора тепла и цветения пришла в северные края вместе с запахами зелени, черёмухи, сирени, мокрой земли и близкого залива.
Андрей же, вопреки общепринятому мнению, терпеть не мог именно это время года. При его работе всегда требовалась темнота, которая всегда помогала нападать и защищаться. Как настоящий лев, он видел во мраке, и пользовался этим постоянно.
Но не всё на грешной земле подчинялось его воле, и потому приходилось ехать в дом на Бронницкой улице именно сегодня. Там, по сведениям агентов, жил у Дездемоны Кикиной Веталь Холодаев, которого решено было вскоре арестовать. Из-за этого настроение у Озирского весь день было неважным, а к вечеру совершенно испортилось.
Веталя вообще заловить трудно, а уж сейчас-то и вовсе об этом нечего мечтать. Но Клайпеда один за другим приняла два транспорта, адресованных Холодаеву. И три человека, направленные в Прибалтику для наблюдения, на днях погибли. Начальник Главка заявил Горбовскому, что с Веталем пора кончать, иначе он вооружит весь город и область, включая грудных младенцев.
Агент вчера донёс, что явной охраны у дома близ Загородного не видно. Но Веталь никогда и не ходил, окружённый "шкафами". Его люди, рассредоточившись метров на двести, смешивались с толпой и не привлекали к себе внимания. Все они были натасканы в восточных единоборствах, занимались русским рукопашным боем; попадались среди них борцы и боксёры. Эта кодла сбегалась на зов босса в любое время дня и ночи. Но оружия Веталь старался своим людям не давать – чтобы не оставлять лишних улик. Да оно амбалам особенно и не требовалось – рёбра ладоней у них были острей топоров.
Сегодня утром Захар долго отговаривал Андрея ехать вместе с Васей Павлюкевичем. Говорил, что хотел отправить на Бронницкую Гагика Гамбаряна с Борькой Гуком. А если они не смогут, то другую пару – мало ли сотрудников в отделе? Андрей же заявил, что поедет сам, потому что лично вербовал того агента. Стас Масленников, который сейчас держал дом под наблюдением, попался на горячем. В его доме у Пяти углов нашли целый склад оружия, вплоть до импортного гранатомёта. Как всегда, Андрей оставил парня на воле с одним условием – тот должен был сдать своего шефа Веталя и работать отныне против него.
Именно сейчас нужно было переговорить со Стасом и узнать кое-какие подробности. Масленников не входил в ближний круг Веталя, и только время от времени возил его на "Кадиллаке". Официально Стас числился таксистом, что давало ему некоторые преимущества. В частности, он мог незаметно встречаться с людьми и собирать нужную Озирскому информацию.
В данный момент это было особенно важно. Веталь, лишившись крупной партии товара, почуял за собой слежку и лёг на дно. Скорее всего, его люди, которые, несомненно, работали на него и в милиции, донесли о решении во что бы то ни стало взять отставного полковника за жабры. И без Масленникова век бы не знать Захару Горбовскому, где спрятался Холодаев.
По счастливому совпадению, таксист проживал в коммуналке на углу Загородного и Бронницкой. А в соседнем подъезде сняла квартиру Дездемона Кикина, спрятала там своего невенчанного супруга. Андрей радовался такой крупной удаче и молил Бога о том, чтобы Холодаев не заподозрил Стаса раньше времени.
Масленников недавно женился, справил пышную свадьбу в ресторане "Невская мелодия". С семнадцатилетней ученицей монтажницы со "Светланы" Клавой Веденеевой они сочетались законным браком во Дворце на улице Петра Лаврова. Клавочка, золотоволосая русалка с глазами цвета тины, некоторое время работала на швейной фабрике манекенщицей. Но потом, по её же словам, не захотела спать с каким-то Бобриковым, шестидесятитрёхлетним хрычом, и загубила свою карьеру. Он отсеял Клаву якобы потому, что ростом она была сто семьдесят два, а не сто восемьдесят, как положено по европейским стандартам.
Всё это, конечно, было враньём, и Клава отлично смотрелась на подиуме. Она была настоящей красавицей, с классически правильными чертами лица. Фигуру она тоже имела изумительную, и, видать, действительно пострадала из-за чрезмерной разборчивости.
После свадьбы молодожёны на недельку уехали в Калининградскую область. Но их медовый месяц ещё не закончился, и Андрей понимал, что зря затаскивает Масленникова в омут. Веталь не прощал и более мелких прегрешений, и потому Стас вполне мог вскоре оставить Клаву вдовой. Но что делать? Как говорится – надо, друг, надо. Генерал ждать не намерен, и он хочет в максимально короткий срок покончить с Холодаевым.
Озирский потушил сигарету, поставил чашку из-под чая в мойку, отодвинул кастрюлю с греющимися в горячей воде бутылочками. Пригнулся, чтобы не задевать головой развешанные пелёнки. Кроме кухни. Лена заняла детским бельишком ванную и лоджию. Сохло оно из-за сильной влажности очень плохо, и потому пелёнки с распашонками приходилось проглаживать утюгом.
Вопреки опасениям Андрея и Марии, Алёна двадцать четвёртого марта, в субботу, в той же самой клинике на Малой Балканской, самостоятельно родила настоящую богатырку. Девчонка весила, как пацан, три семьсот, и ростом была в пятьдесят три сантиметра. Назвали дочку Ольгой – как и хотел Андрей. Позавчера, двадцать шестого мая, её окрестили в Спасо-Преображенском соборе.
Несмотря на удачно прошедшие роды, Лена за эти два месяца сильно похудела. Милое фарфоровое личико её стало серым, а закруглённый нос заострился. Андрей отмечал, что супруга тает с каждым днём, но Лена ни на что не жаловалась. Она уверяла мужа и свекровь, что чувствует себя нормально, и тянула на себе весь воз домашней работы. Когда Мария предлагала свою помощь, невестка активно протестовала – ей и так было стыдно за то, что пришлось столько времени держать у бабушки Женьку.
Озирский застегнул только что выглаженную жёлтую рубашку, продел сквозь пряжку ремень джинсов. Он лениво вспоминал, как вот таким же летним вечером летел с пятого этажа в картонные коробки, прекрасно понимая, что лучше всего будет сейчас и разбиться насмерть. Нужного поворота в воздухе ему было уже не сделать, и оставалось лишь покориться судьбе. А потом он очнулся в Куйбышевской больнице – неподалёку от своего старого дома. И сразу узнал, что к нему все эти дни пыталась прорваться молодая жена Наталья.
Он тогда, помнится, умилился до слёз, заулыбался, хоть и понимал, что навсегда остался инвалидом. Но Наташка, кареглазая хохотушка и вертушка, опустив ресницы, загадочно улыбаясь и мило играя щеками, сообщила, что три дня назад сделала аборт. Потом рассказала о своей связи с фирмачом из парфюмерной компании "Интернейшнл Флэйвор энд Фрэндранс" и попросила не мешать её счастью.
– Андрюш, я действительно любила тебя до потери пульса! Но теперь, согласись, ты никогда уже не будешь прежним. А потому давай останемся друзьями. Мне всего двадцать четыре – рано нянькой твоей становиться…
Наталья подсунула мужу бумаги, необходимые для развода. Тот их подписал и твёрдо решил не жить. Ночи напролёт он скрипел зубами – не столько от боли, сколько от непереносимой обиды, от досады на самого себя. Все мысли его были только о том, как улучить момент и закончить свои страдания. Ему было всего двадцать пять, и он получил удар в спину от самого близкого человека, которому всегда делал только добро.
Мистер, конечно же, на Наталье не женился – у него оказалось трое детей и любимая жена. Сам он был католиком, так что ни о каком разводе речи не шло. Наталья, поревев с недельку, накрасила глаза, напудрила нос и по протекции подруги отправилась в гостиницу "Прибалтийская". Там она прижилась, получила кличку Фея Кренского озера, которую потом сократили просто до Феи. И поныне Натали щёлкала баксы в тех местах, где было много иностранцев, нещадно эксплуатируя свои внешние данные.
Андрей снял с плечиков куртку, проверил, на месте ли удостоверение. Он положил в карман непочатую пачку "Кента" и опять вспомнил, как в одну из осенних ночей, там, в Куйбышевской больнице, на его койку присела худенькая медсестра. Она в ту ночь как раз дежурила. Алёнка Судакова узнала об Андрее много интересного – ему захотелось хоть перед кем-то открыть душу. А. узнав, поклялась поставить парня на ноги, хоть это было почти невозможно.
Ленка сделала то, о чём долго боялись даже думать. Повреждённый седьмой позвонок, три операции, полтела в параличе, а до пояса – одна сплошная боль. Но Андрей всё время помнил треугольное личико в голубоватом больничном свете, белую накрахмаленную шапочку, и слышал жаркий шёпот совсем рядом.
– Ты ещё будешь трюки исполнять! Не только ходить, но и на лошади скакать, падать с колокольни, кувыркаться на машинах. Ты забудешь о том, какую ерунду тебе здесь говорили. Обязательно забудешь!..
Капитан Озирский давно восстановил форму, но Алёнка, похоже, до сих пор не верила, что он совсем здоров. Хлопотливая и энергичная, она не ворчала и не ругалась, даже когда застала в квартире феноменальный раздрай. Положила на тахту Лёльку и принялась за уборку, а сама взахлёб рассказывала, как завидовали ей соседки по палате. Они прямо зеленели, когда видели Андрея под окнами, и, чтобы утешиться, ехидно интересовались, не страшно оставлять в одиночестве такого плейбоя. А сами тайком подглядывали из-за занавесок и тихонько вздыхали, прекрасно понимая, что свою жизнь разменяли на мелочь…
– Да ну, не ври! Сегодня же первое апреля! – хохотал Андрей, хватал Лену в охапку и кружился с ней по комнате.
С появлением малышки Лена не забыла и о Женьке, старшем, которому не было и пяти. Кроме того, она успевала ухаживать ещё и за мужем, уделяла ему максимум внимания. А ведь за ним приходилось стирать уйму грязных джинсов и рубашек, чистить его обувь, штопать и шить, готовить и мыть посуду. Андрей ел, как слон, но не толстел, а только наливался силой.
Жена не закатила ему ни одного скандала за все их совместные годы, даже когда догадывалась об изменах. Она прекрасно понимала, что не может быть единственной у такого мужчины, и не претендовала на это. К тому же родила она всего два месяца назад, и потому ещё не могла должным образом ублажать супруга в постели.
Андрей приоткрыл дверь в комнату и невольно улыбнулся, застав там идиллию. Лена в цветастом халатике, закинув за спину длинные, обесцвеченные перекисью волосы, стояла у окна, укачивая Лёльку, оказавшуюся на редкость буйным младенцем. Женька сидел за своим секретером, рисовал в альбоме цветными карандашами. В другом углу приткнулась раскрытая швейная машинка – жена доканчивала детский гардероб к лету.
– Алён… – тихо позвал Андрей, и она обернулась.
– Что?
– Я сегодня не ночую. Важные дела вне дома.
– Спасибо, что хоть предупредил. Куда на сей раз?
Лена подошла, переложила ребёнка в левую руку, а правой поправила воротник жёлтой рубашки Озирского. Лёлька разевала розовый беззубый рот, сучила пухленькими ножками, махала крошечными ручками. А сама уже весьма осмысленно смотрела то мать, то на отца круглыми голубыми глазами. Андрей ещё раз окинул взглядом комнату – коляска, утюг, пелёнки, одеяльце, присыпка и тюбик с кремом. Родное гнёздышко, откуда сейчас нужно будет вылететь на охоту.
– Неподалёку пока, но кто его знает? Я на мотоцикле, так что…
– А говоришь – неподалёку! – перебила Лена. Ты осторожнее, пожалуйста. Прошлый раз склянку зелёнки на тебя извела, а сегодня не успела новую купить…
Лена слабо улыбнулась. И Андрей заметил в её глазах болезненную муть.
– До встречи, лунная царица!
Озирский поцеловал её в висок и вышел из квартиры. Сильно хлопнув дверью – чтобы закрылся замок. Жена и впрямь чем-то напоминала тихий, потаённый лунный свет. Рядом с ней и Андрей делался спокойнее, терял всегдашние злость и сарказм. Спускаясь по лестнице, как всегда, через три ступеньки, он никак не мог снова вспомнить о деле, о задании, о Ветале. Почему-то казалось, что скоро всё будет по-другому, и совсем недолго осталось ему жить рядом с Ленкой, в том уютном мирке, что она создала…
* * *
С Васей Павлюкевичем они договорились встретиться у станции метро "Автово", и потому Андрей захватил лишний мотоциклетный шлем. Сам он надел кожаную куртку, пожалел, что оставил дома такие же штаны. И решил, что пора сходить в парикмахерскую – отросшие волосы уже падали прядями на плечи.
Андрей почти сразу повернул на Стачки, и оказался у "Автово" на десять минут раньше положенного срока. Но Васька уже ждал его, прохаживаясь около тёток, торгующих цветами. И, судя по всему, настроение у коллеги было подавленное. Слишком хорошо Андрей знал ребят из отдела, и даже умел на расстоянии угадывать их мысли.
Наверное, что-то не так пошло на Загородном, потому что Васька нервничал. Он, не переставая, курил, кусал губы, не знал, куда девать руки. То засовывал их в карманы джинсовой куртки, то теребил ремень, то сцеплял пальцы за спиной. Озирский с ходу заметил, что Василий без бронежилета, а ведь Горбовский приказал непременно надеть его. Всё-таки на мушке у них Веталь, а не какой-нибудь баклан…
– Привет! – Озирский пожал Василию руку, подал ему шлем. – Ты что начальника не слушаешься? Тебе Захар с Геннадием велели "броник" надеть.
– Не вышло, видишь ли, – стал оправдываться Василий. – Мишка Ружецкий в злачный кабак пошёл сегодня. В "Подкову", на Чкаловский. Там вроде бы два беглых среднеазиата должны ошиваться – рецидивисты. Хаза у них на Большой Зелениной, сам понимаешь. А "броник" всего один в наличии на сегодня, и Мишке он нужнее. Вдруг "урюков" этих брать придётся?
Павлюкевич застегнул под подбородком ремешок шлема и уселся сзади Андрея.
– Товарищ майор всегда перестраховывается. А я тебе о другом сказать хочу. Давай отъедем куда-нибудь. Всё равно полтора часа где-то торчать придётся. Так вот, Стас Масленников суицид учинил вчера вечером…
– Этого ещё не хватало! – Андрей ударил ногой по педали, и "Ява" громко затарахтела, заглушая их голоса. – Куда поедем? Какое-нибудь укромное местечко надо найти… Ага, давай в Парк Авиаторов! Сойдёт?
– Да хоть куда. Ты этот район знаешь, тебе видней. А я-то в Невском живу…
– Поехали. – Андрей дёрнул плечом. Ему показалось, что ледяная, зимняя струя ворвалась в тёплую благодать душистого вечера. – Это нам по пути.
Они прошли по аллее и отыскали скамейку неподалёку от пруда. Земля здесь оказалась мокрая, несмотря на то, что дождь прошёл позавчера. Под скамейкой валялись два гранёных стакана и отбитое бутылочное горло зелёного стекла. Андрей покатал его носком полуботинка, немного посвистел. Потом резко замолк и поднял глаза на Василия.
– Что там конкретно произошло? Клавка звонила? Сейчас-то Стас уже приходит в себя?
– Даже не знаю, как его дела. Вот ведь болван – ремнём задавиться хотел! Веталь его, вроде, в чём-то заподозрил. Он мне вчера домой набрал, проорал что-то. Потом на полуслове прервался и бросил трубку. Я без понятия даже, что там случилось. А Стас испугался до поноса, закрылся в уборной. Привязал ремень к дверной ручке, а запереться забыл. Соседка пошла по-большому и увидела Стаса в полузадушенном виде. Забрали его в больницу, вроде, в психиатрическую…
– Что же ты мне раньше не сообщил, когда это случилось? Это первый вопрос. И второй – к кому же мы тогда едем?
– Да тебя дома не было, а Алёна кормила. Я её один раз сорвал, другой. Потом уже плюнул и решил сказать сегодня, при встрече. А к кому едем? Да к Клавдии. Она нам всё расскажет и покажет, девка-то ушлая. Но она говорит, что сведений не густо – с тех пор, как Тольку Тарасова серной кислотой облили на лестнице. Кикина куда-то пропала, но двое амбалов таскают наверх авоськи со жратвой. Значит, Веталь там. Ладно, Клавка всё подробнее доложит. Она несколько раз говорила, что хочет тебе помочь…
По дорожке, мимо благоухающих свежей листвой кустов, прошли двое полупьяных парней. Где-то вдалеке слышался хохот молодой, но прокурившейся особы. Андрей замолчал, пережидая. А Василий тоже взялся за сигареты. Когда все исчезли, по аллее просеменила закутанная в чёрный платок старуха с палкой.
– Давай-ка мы потише базарить будем, – вполголоса сказал Андрей. Он внимательно смотрел на старуху, пытаясь понять, не маскарад ли это. Могло быть по-всякому, но следовало соблюдать осторожность. – Павля, – Андрей часто называл так Василия, сделав из его фамилии прозвище, – когда ты в последний раз виделся со Стасом? Он про слежку ничего не говорил? Только позвонил, а до этого – ни гу-гу? Обещал же докладывать всё подробно, чтобы всем нам не погореть…
– Тебе обещал, а мне отказал, – буркнул Василий, глядя на пруд.
– Не брался бы литерить, если кишка тонка. Да, Сашок Минц уже в Питере? Я ведь в Мурманск недавно ездил, и он тогда собирался выходить на службу…
– В Москву его Захар услал. А то он увязался бы с нами. И так всё спрашивал, когда будем с Веталем кончать. Понятно – у него свой счёт имеется. Горбовский строго-настрого запретил даже говорить с ним об этом. А то опять в дикую историю влипнет. Он ведь лечится ещё, мог бы сачковать подольше. Так нет, попросил выписать его. А сам, Тенгиз говорил, вечерами на бужирование ходит…
– Вот страдалец! – Озирский тряхнул головой, словно отгоняя ненужные мысли. – Хоть бы подольше в Москве пробыл, в Министерстве – так для него безопаснее. Ну что, Вась, поехали? Удосужил нам Стас, мать его за ногу! Ничего не скажешь – шизик. Хоть бы мне, блин, стукнул, что становится опасно. Так нет, сразу же в петлю полез. И нас подставил… Ладно, едем!
И оба, как по команде, надели шлемы.
Андрей вывел "Яву" на Кубинскую улицу; потом, по Бассейной, на Московский проспект. После того, как позади остался Парк Победы, он увеличил скорость. Поднялся северный ветер, собиралась гроза, и на ходу это особенно чувствовалось. Даже сквозь выхлопы и запах горячего асфальта терпко повеяло озоном.
Озирский обернулся к Павлюкевичу и крикнул:
– Слышь, шлем не снимай, пока не войдём в квартиру! Тебя около лежбища узнать могут, а уж меня-то и подавно…
У светофора Андрей остановился, наклонил мотоцикл право, опираясь на ногу, переждал красный свет. А Василий вдруг внезапно поскучнел, притих, весь обмяк. Он смотрел вдаль, в сторону Загородного, и думал о чём-то своём. Андрей решил пока его не тревожить, аа заодно проверить "хвост". По Обводному каналу плыл маленький чумазый буксир, выпуская кверху чёрный дым. И грозовая, повисшая над крышами туча тоже казалась дымом. В этих краях экология никогда не была на высоте, но сейчас давление падало, и запахи резко усилились, вызывая тошноту.
Сумерки раньше обычного наползли на город. Озирский и Павлюкевич припарковали "Яву" уже в темноте. А фонари не зажигали, и потому сырые, холодные стены домов были похожи на горы, а проходы – на ущелья. Невдалеке громыхнуло, и тотчас же в окнах начали вспыхивать люстры. При их зыбком свете на вспученном асфальте проступили широкие, тёмные трещины. Из них упрямо лезла, радуясь лету, молодая травка. Во дворе уже давно свалили трубы большого диаметра, предназначенные для теплотрасс, но так ими и не воспользовались.