Наутро наша Дарья (надеюсь, вы понимаете, что я имею в виду Дарью Петровну, к имени которой вы уже привыкли) пришла в магазин молчаливой, ушедшей в себя. Окружающее будто не интересовало ее. Она окинула равнодушным взглядом полки и прилавки, проходя мимо окна, сказала ему "здравствуйте", полагая, что поздоровалась с нами, и ускользнула в свой кабинет. Не так, чтобы это было новым для нас явлением, но необычным, редким. За последнее время у нас сформировались свои тутошние традиции. Одна из них заключалась в том, чтобы не мешать Ясеневой работать, когда она уединяется. В торговом зале - можно, а в кабинете - нельзя. В случае вселенских катаклизмов разрешалось предварительно постучать, но внести это в практику мы не успели по причине отсутствия достойных катаклизмов.
- Что случилось? - помахивая веником, спросила Настя, наша уборщица.
По совместительству Настя также занимала должность дворника. На общественных же началах являлась ушатом новых необходимых знаний, которые по мере накопления в ушате неизменно выливала на нас. Причем, если первоначально новости были облачены в форму сплетен, необоснованных слухов, газетных уток или страшных историй, имеющих устное хождение в народе, то к нам они доходили в виде, облагороженном Настиным высшим образованием инженера-конструктора летательных аппаратов и ракетных установок.
Например, новость, что в городе под видом красной икры продают вовсе не лососевые зародыши, а эмбрионы китайских камышовых жаб, специально для нас сопровождалась сведениями о жизни и привычках этих существ, ядовитых и смертельных для человека. Изощренное коварство жаб заключалось в том, что от них не знаешь, когда умрешь: некоторые умирали сразу, а остальные - потом. Но умирали обязательно.
Для убедительности Настя привела к нам пожилого пыхтящего дядьку, жадно косившегося на книги в дорогих переплетах, который уверял, что он - бескорыстный член общества по защите прав потребителей и при проверках торговых объектов лично изъял двадцать баночек красной икры.
- И вся она была из жаб? - с ужасом спросила я.
- Не знаю, проверка покажет, - пообещал он.
- Я понимаю, что это ложь, - сказала Валентина, когда он ушел. - Ее запустили к нам из общества охраны морей, чтобы увеличить рождаемость благородных рыб. Но решиться на покупку красной икры больше не могу. Причем давно. Еще до этих слухов. Из-за безденежья.
- Так зачем ты тогда расстраиваешься? - намекая этим вопросом на неразумность своей коллеги, успокоила ее я.
- На всякий случай. Обидно, что теперь верить никому нельзя.
- Я предлагаю в виде эксперимента не верить Насте. Ты же знаешь, какая у нее космическая фантазия.
- А вдруг это правда?
Мы, кстати, и в это утро обсуждали проблему с красной икрой, когда мимо нас прошелестела Дарья Петровна и скрылась из глаз.
- Что случилось, я вас спрашиваю? - повторила Настя, не получив ответа на первый вопрос.
Она не могла смириться с тем, что мы знаем что-то ей неизвестное.
- Может, ее вчера угостили красной икрой? - лукаво посмотрев на Настю, высказала я предположение.
- Дура! - фыркнула Настя.
- Конечно, дура, кто спорит, - согласилась я. - Тем более что ты ее предупреждала.
- Ты о ком?
- О Дарье Петровне. А ты о ком? - я вовремя поймала летящий в меня веник.
- Прекратите, - осадила нас Валентина. - Надо узнать, в чем дело. Ира, к тебе она благоволит больше других, иди на разведку.
- А наши незыблемые традиции? - спросила я, передавая Насте оружие возмездия, являющееся заодно и ее рабочим инструментом.
- В них время от времени надо вносить коррективы. С учетом ее болезни, - весомо добавила Валентина.
- Да, если приравнять это к вселенскому катаклизму.
- Настя, задай ей еще раз, - фаснула она.
Но до откровенной расправы со мной дело не дошло. В события вмешался рок в лице Ясеневой, потому что именно она задавала темп его ходу, не то, что мы - мелкота пузатая.
- Ира! - позвала она меня, приоткрыв дверь кабинета. - Иди, побудь со мной.
Мы с тревогой переглянулись, и я заторопилась из зала. Летела через коридор, заставленный пачками книг, сбивая на ходу все, что попадалось под ноги, потому что из нас троих одна я знала о вчерашнем происшествии и неизвестно почему винила в нем себя.
- Мне нехорошо, - сказала Ясенева, когда я на всех парах залетела в кабинет.
Я это и сама увидела. Ее лицо посерело, во впадинах и складках залегла чернота, под глазами появились отеки, край которых опускался ниже скул и окаймлял их, проходя по верхней половине щек. На нее было жалко смотреть.
- Что случилось? - процитировала я Настю. - Может, давление подпрыгнуло?
- Скорее всего, да.
Дарья Петровна щурила глаза, говорила короткими фразами, и было видно, что даже они даются ей с трудом.
- Надо вызвать "скорую", - я схватила трубку.
- Не сейчас. Потом. Сначала я хочу переговорить с Москвой.
- Опять? - возмутилась я. - Вы что, снова сидели у окна?
- Набери мне номер, - вместо ответа четко и требовательно попросила она.
- Прекратите, вам в больницу надо.
- Мне снился плохой сон…
- Это ассоциативное, - намекнула я на вчерашние треволнения, которые вполне могли проскользнуть и в сон.
- Нет, где-то витает реальная беда. Вдруг что-то с ним. Надо позвонить.
- Вы больны, он это поймет по голосу. Зачем волновать человека? Ему надо быть в форме, чтобы много работать, - пыталась я урезонить ее мнимой с моей стороны заботой о том, кого подразумевала Ясенева. Будьте покойны, он свое нигде не упустит и себя из любого дерьма вытащит, обливаясь при этом лучами славы. Что уж говорить о здоровье?
- Я буду краткой. Не поймет. Ему не до меня.
- Дурак он, что ли? - возмутилась я.
Как же! - подумала я. - В свои пятьдесят лет где он еще возьмет такую преданность.
Но ей этого не сказала, молча набрала номер.
- Слушаю? - прозвучал в трубке баритон, воспетый в ясеневских поэмах.
Я передала трубку шефине.
- Это я, - сказала она. - Здравствуй, дружок.
Можете мне не рассказывать, я и так знаю, что он ответил. Сколько раз мне приходилось быть невольной свидетельницей этих душераздирающих свиданий по телефону! Что они вкладывали в свои словесные формулы? Что прочитывали в интонациях друг друга? Чем наполнялись при этом их сердца? Что выплескивали из себя? Знали только они двое.
- Ой! - наверняка, воскликнул он, застигнутый неожиданностью. - Ну, как ты там? Господи, как я рад тебя слышать!
- По-прежнему. Как у тебя дела?
- Работаю, - он всегда так отвечал на этот вопрос. Другие, видите ли, гуляют.
- Это понятно. Тебе в марте сдавать "Триаду", ты успеваешь?
- Да, и уже нарабатываю материал на новую вещь. Как ты? - допытывался он. - Меня тревожит твой голос.
- Вне серий? - она пропустила мимо ушей его вопрос.
- Нет, это будет третья книга из цикла "Бывалые парни".
- Молодец. Да, там есть о чем пописать. Как здоровье?
- Немного сердце беспокоит, но это пустяки. Что с тобой? Главное, я рад тебя слышать.
- Я знаю. Береги себя.
Весь разговор. Можно чокнуться возле них. Как дети. Нет, но какой накал!
- Вызывай "скорую", - поступило разрешение от Ясеневой позаботиться о ней.
Не думайте, что Ясеневу баловали вниманием городские власти, так уважали ее, как она того стоила, заботились о ней. Ничего подобного - она им была не в масть. Наши власти - не тех кровей, не к ночи будь сказано. О ней, конечно, слышали, при встречах узнавали, но лишь куксились от невозможности укусить ее, не более того.
Поэтому "скорая" не везла Дарью Петровну в элитные больницы, расположенные в затемненно-тихих центральных кварталах города, где чинно обитали застарелые недуги и лихорадочно собирала незапланированный урожай старуха в белом.
Нет, Ясенева просила везти себя в больницу, где командовала парадом ее старинная знакомая. Больница располагалась на берегу живописной реки. Проложенные там дорожки терренкуров, подстриженные кустарники, тенистые заросли жасмина и барбариса, цветники - с окончанием благословенных времен пришли в запустение. Больнице еле-еле удавалось выжить, но там все еще по-настоящему лечили людей.
- Что вам приснилось? - спросила я, пока мы ждали машину.
- Мохнатое чудовище. Беда приснилась.
- Ваша болезнь - тоже беда.
- Сон был не обо мне. Я прикасалась к чьей-то беде, понимаешь? Я ее искала и нашла. Что мне предстоит?
Медицинская бригада, приехавшая по вызову, была нам знакома: врач Головач Владимир Сергеевич и медсестра Надя. Они измерили Ясеневой давление.
- Цифры не высокие, - сказал Владимир Сергеевич. - Девяносто на сто пятьдесят, но для вас и это опасно. Дарья Петровна, вам нельзя писать поэзию. Вы ведь знаете, там много эмоций, а они вам вредны. Пишите прозу.
- Я и прозу пишу, - упрямилась Ясенева. - Причем здесь поэзия?
- Можете писать все, что угодно, но делайте это, как все люди: пишите холодно, без надрыва. Эти скачки давления когда-нибудь для вас плохо кончатся.
- Пройдет, я думаю.
- Есть надежда, что это временная гипертензия, обусловленная гормональной перестройкой. Но ее нельзя провоцировать неправильным образом жизни, сильными эмоциями, волнениями, стрессами, сложными отношениями. А вы как себя ведете?
- Как? Как я себя веду? - топая следом за врачом, огрызалась больная.
- Пишете стихи, волнительные, - это раз. Чувствуете - это два. Нарушаете сон, блуждая по звездам, - это три. Если вам этого недостаточно, то я начну перечислять и остальное.
- Достаточно. Везите меня к Гоголевой, - она вяло, но по-деловому забралась в машину, продолжая возмущаться: - Как это "чувствуете"? Что же мне, одеревенеть, что ли?
Без нее нам сразу стало холодно и неуютно.
***
Февраль - месяц еще зимний. Но весна в это время уже начинает накапливать потенциал. На комнатных растениях увеличиваются почки. Наши четвероногие друзья теряют подшерсток и облекаются в летний наряд. Мужчинам чаще приходится делать стрижку, а женщинам - маникюр. Идет не только количественный рост, но и обновление клеток, то есть мы улучшаемся качественно, становимся новее. Хи-хи! Хуже, если это не так. Тогда в апреле-мае жди приключений со здоровьем.
Я говорю об этом с удовольствием, потому что через несколько дней после госпитализации Ясенева затребовала заколки для волос и маникюрные щипчики. Когда я приехала к ней, она передала мне несколько страниц со стихотворными текстами, свидетельства "беспробудных" ночей и "успешной" терапии, и велела отнести их в "Транспортную газету" главному редактору Лукину Митрофану Васильевичу, ее другу и почитателю.
И будет вновь зеленый всплеск листвы,
Веселый ветер пустится в загулы.
Небытие я снова обманула,
Я ускользнула от тугих объятий тьмы.
В свете вышеизложенного мне эти строки понравились. В них был не только отчет о самочувствии, прогноз на ближайшие перемены в мироздании, утверждение факта победы в сакральном поединке с извечным людским врагом - мороком. Это была программа завтрашних деяний:
Вновь прежних рифм продлится перезвон
И музыка высокой вашей прозы.
Все будет снова!
Слившийся наш образ
Разбередит умы, ибо бессмертен он.
Чего уж там! Разбередит, конечно. Я до сих пор, заходя в ее кабинет, слышу его голос, будто он здесь, рядом находится. Ух-х! - мороз кожу пробирает, такая спружиненная эмоциональность исходит от них двоих. И главное, висит в воздухе не дни, а месяцы.
Ничего удивительного. Слышали эти стены его голос еще, когда он не был таким барственно-невозмутимым - только на людях, естественно, - еще, когда появлялся здесь покладистый и предупредительный. Хорош, не спорю. Умен, просто в рот засмотришься. Маг! Рядом с ним уверенно чувствуешь себя козявкой. И не только я. Доводилось наблюдать, как втягивали головы в плечи и другие умники, едва только он останавливался рядом и застывал, скрестив руки на груди и покачиваясь с носков на пятки.
Правильно говорит Гоголева, что глаза человека - это мозг на периферии. У этого паразита глаза обыкновенные - не большие и не маленькие - нормальные такие, скорее темно-медового цвета, чем карие, но когда он смотрит на тебя, сразу проваливаешься во все двадцать томов его романов, а там… Короче, сначала лучше подковаться у Пети Успенского, Дани Андреева, а то и Гурджиева почитать, а потом уже браться за нашего Грозового. Это тогда у него было двадцать книг, лет шесть назад, теперь больше, но считать его романы ему на славу я не буду из принципа.
Во-первых, непонятно, чем он взял Ясеневу. Да, представьте, при всем при том! Она тоже оч-чень незаурядный человек, так еще же и красавица. Пусть он умоется рядом с нею! А энергия, предприимчивость? - это же просто не каждому мужику такое богатство дано. Ого-го, знали б вы, как она тогда крутилась! Где силы брала? А во-вторых, когда? Когда это произошло? Почему, когда он был здесь, я ничегошеньки не замечала? Ну, приходил, отчитывался о работе (Ясенева была его шефиней, некоторым образом), делился творческими планами - прямо на ходу импровизировал, что-то возражал на замечания о его произведениях, строил прожекты на дальнейшую совместную работу - и ведь точно же заливал, гадюка! Бегал к ее мужу за гонорарами и зарплатой.
Змей, аспид! Вполз в душу, а теперь и сам мается. Так ему и надо!
Павлу Семеновичу Ясеневу иногда говорят, что, мол, как это Дарья Петровна любит этого конъюнктурщика, бездарь, выскочку и проходимца. А он только улыбается:
- Неправда, моя жена не станет хорошо относиться к недостойному человеку. Он талантлив.
- Он паразитирует на литературе. Этим нельзя торговать. Это - святое! - горячился кто-нибудь из рядовых гениев.
- У него свой жанр и свои читатели. Его многие любят, не только Дарья Петровна.
- Его любят невзыскательные люди. Почему она уподобляется им?
- Для измерения взыскательности нет эталона. В его произведениях отсутствуют жестокость, насилие, кровь. Его книги несут заряд добра и справедливости, они информативны, динамичны по сюжету. Его любит молодежь. Разве плохо, что новое поколение воспитывается на такой литературе?
- Он не умеет создавать образы, его герои отличаются только именами, и то блеклыми.
- Ну и что? Дарья Петровна поначалу упрекала его за то же самое, пока не убедилась, что ему это и не надо. Таков его метод. У него главные герои не люди, а идеи. Люди лишь их носители. Его задача - увлечь читателя системой своих ценностей, заложив ее в события и поступки. И он ее успешно решает без образов.
Последний аргумент всегда был как удар ниже пояса:
- Она любит его не только как писателя!
- Со своей любовью она в состоянии разобраться сама. Что вы так волнуетесь?
На этом полемика о творчестве нашего кумира и об отношении к нему лично Ясеневой обычно заканчивается. А я вот думаю, за что ему так много дано? В то время как бедная девушка (это я о себе) не может элементарно выйти замуж. У меня тоже есть свой кумир, но он официант, временно работающий билетером в трамвае. Так что о нем не будем.
Первый вопрос, который мне задали в "Транспортной газете", был: почему пришла я, а не Ясенева.
- Она уже четыре года одна никуда не ходит! Как будто вы не знаете, - с возмущением дерзила я Лукину, пока он выходил из-за стола и направлялся ко мне для рукопожатия.
- Почему же она не пришла не одна? - в тоне оставалась благорасположенность, несмотря на мою резковатость.
Милый вопрос, не находите? Пришлось сдаваться.
- Она болеет.
- Где?
- Болеет, говорю, - не поняла я.
- На самарском курорте? - видоизменил он вопрос.
- Ой, вы меня уморили! Какой же это курорт, если у нее все вены синие. Гоголева завела медсестру-садистку, которая, по-моему, именно на Дарье Петровне отрабатывает новый метод мимовенных (в смысле вневенных) инъекций. Если так дальше пойдет, я планирую ее убить.
- О! Какая кровожадная, - произнес он из вежливости, погружаясь в чтение новых стихов Ясеневой.
В кабинет вошла Светлана, секретарша Лукина, единственная женщина в коллективе редакции: Лукин - женоненавистник, и не скрывает этого. В свое время он и Ясеневу отказался взять на работу. Нормально? Стихи ее любит, регулярно печатает, с восторгом говорит о хвалебных отзывах читателей. А на работу не взял. И она с ним дружит. Когда вокруг меня так много непонятного, я чувствую себя еще совсем школьницей. Хотя, что тут понимать? Поговаривают, что он в женщинах видит своих соперниц. Очень может быть. Действительно, зачем Ясеневой такой шеф?
Света включила чайник и выставила из шкафа чай и сладости. Значит, будет беседа. у меня попытаются что-то выудить. Я приняла сторожевую стойку.
- Отлично! - на каждом листике Митрофан Васильевич наложил резолюцию "В печать". - Передайте Дарье Петровне, что мы все берем, поставим в ближайший номер, сделаем авторскую подборку. А ты привези завтра ее фотографию. Есть новая?
- Найду.
- Красивая женщина, но катастрофически нефотогенична, - ворчал он, разливая чай. - Бери, согрейся с морозца, - он пододвинул ко мне коробку с конфетами "Вишня в шоколаде". Не могут придумать путного названия. Вот наш звездный мальчик умеет придумывать названия для своих романов - закачаешься!
- Как поживает наш звездный мальчик? - невинно поинтересовался Лукин, словно прочитал мои мысли.
Поразительно, до чего же много экстрасенсов развелось в это смутное время. Я думала, они все шарлатаны, а этот, поди ты, в самом деле стал телепатом.
- Заканчивает очередной шедевр, в марте сдает.
- Шеде-евр… - передразнил меня собеседник. - Ты-то хоть что-нибудь из его книг читала?
- Не читала. А зачем мне?
- Так вот прочти сначала, а потом иронию разводи. Очень умная, - добавил он совершенно уместное замечание.
- Не могу же я все на свете перечитать. Слова сказать нельзя, - мне, правда, стало обидно: вот о погоде говорят все, особенно, конечно, англичане. А разве они поголовно синоптики?
- Так что он пишет? Из земного?
- Не-а, - глотая чай, произнесла я. - Продолжение космической эпопеи о какой-то триаде.
- Он же там все взял!
- Откуда я знаю? Дарья Петровна сказала.
- Неужели еще что-то найдет? - Лукин покрутил головой. - Фамилия у него хорошая. Вполне соответствует. По части фантазии ему нет равных. Ты не думай, что я преувеличиваю, - спохватился Лукин. - Все так и есть. Да-а… - вздохнул он.
Лукин тоже любил нашего звездного мальчика, хотя и сам его всего не читал, зря только на меня нападал. Ой, не знаю! Кажись, в отношении этой любви у Митрофана Васильевича шансов на взаимность не было. Или потому, что он старше Грозового? Свят-свят-свят! Придет же такое в голову, Дарья бы оторвала мне ее за эти мысли.
Мы еще недолго поговорили о погоде, что в этом году нет снега, обещают раннюю весну, ждут народных волнений и конца света. И я ушла, не дождавшись "разведки чаеванием". А может, он и вызнал то, что хотел?
6