Ольга повернулась нему и он увидел в ее глазах вместо зрачков две крохотные черные точки, словно у зверя. Лицо ее сковало спазмом, движения стали тяжелы, словно ее связали путами. Не отрывая глаз от священника, Хлунова медленно опустила руку в портфель, вынула покрытую гравировкой "беретту", словно во сне навела пистолет и стала нажимать на курок. Напряженную тишину кабинета разорвали выстрелы, пули с визгом заметались по комнате, но ни одна из них не попала в отца Петра. Священник стоял неподвижно и неотрывно смотрел на Хлунову. Она же привстала со стула, вытянула руку с пистолетом, что бы сократить расстояние до жертвы и метила в грудь, чтобы не промахнуться. Пистолет плевал пулями почти в упор, но они летели мимо. Уваров замер на своем стуле, боясь пошевелиться. Наконец обойма опустела и выстрелы смолкли. По коридору загрохали шаги бегущих к кабинету а Уваров подскочил к Ольге, хотел было схватить ее за руки, но увидел, что та слабнет. Пистолет упал на ковер, она откинулась на спинку стула, закрыла глаза и затихла. Виктор махнул рукой открывшим дверь чекистам, чтобы они исчезли, стал наливать воду из графина, стуча горлышком о стенки стакана, но вдруг замер, оцепенев. Из горла Хлуновой вырвался стон боли, который не затихал, а стал переходить в животный вой. Она закатила глаза и выла, словно раненная волчица. Отец Петр упал на колени, повернулся в угол лицом и начал вслух читать молитву Господу.
– Царю Небесный, Утешителю, Душе истины, иже везде сый и вся исполняяй, сокровище благих и жизни подателю, приди и вселися в ны и очисти ны от всякие скверны и спаси Блаже, души наша…
Вой внезапно прекратился, Ольга упала головою на стол и затихла. Виктор с ужасом смотрел на нее, постепенно осознавая, что стал свидетелем бесовщины.
Через несколько минут Хлунова пошевелилась и оторвала голову от стола. Глаза ее были пусты, губы обвисли, пальцы рук мелко дрожали. Она с трудом достала из портфеля пудреницу и начала приводить себя в порядок, словно не замечая присутствующих. Закончив, встала, устало поправила на себе жакет, подняла тяжелый портфель и молча покинула кабинет. Уваров и священник безмолвно смотрели друг на друга. Им все было ясно. Непонятно только, что теперь станет с ними.
Со священником однако ничего неожиданного не случилось На следующее утро его и еще пятерых осужденных посадили в теплушку для арестантов с назначением в Темлаг.
Темниковский лагерь Главного Управления Лагерей стал одним из наиболее крупных мест заключения в срединной России. НКВД предпочитало строить лагеря в местах, отдаленных от густого заселения но с толком для народного хозяйства. Лесной поселок Явас спрятался в густых лесах, в сорока верстах от железнодорожной магистрали Москва-Рузаевка. С начала тридцатых годов он стал центром, вокруг которого раскинулись "зоны" с заключенными. Обычно зона находилась в трех-пяти километрах от Яваса и жила практически автономной хозяйственной жизнью. Большинство зон Темлага занималось лесоповалом и обработкой древесины. Часть добытой древесины уходила на гражданское производство, а часть использовалась для изготовления мебели самими заключенными. Женщины работали на производстве рабочей одежды.
Из Яваса партию повели пешком в четвертое отделение. Преодолев несколько километров по песчаной лесной дороге, вошли в маленький поселок, прилепившийся к ограждению из колючей проволоки, за которым виднелись бараки. Поселок состоял из нескольких бревенчатых домов под кровельной крышей, окруженных огородиками. Как понял священник, в них жила и работала администрация зоны. Сама зона виднелась за стеной колючки и состояла из поставленных рядами бараков, позади которых были складированы пиломатериалы.
Ворота зоны закрылись за новичками. Их построили, началась перекличка. Каждому прибывшему называли номер барака, где он будет жить. В стороне от шеренги стоял невысокий, худой офицер с тонким горбатым носом и серыми, узко посаженными глазами. У ног его сидели две крупные черные овчарки. Офицер пристально смотрел на новичков, словно выискивая среди них знакомые лица. Позже священник узнал, что это был заместитель начальника зоны Станислав Сикора, поляк по национальности. Ходили слухи, будто он специально попросился лагеря, чтобы выместить здесь свою ненависть к русским. Сикора имел славу беспощадного садиста. Правда, сам он до своих жертв и пальцем не дотрагивался, но его овчарки были натасканы на людей и могли в два счета растерзать человека. Лейтенанта боялись в зоне как огня и старались не попадаться ему на глаза при его появлении.
Встреча с Кулишем
Американец появился у источника им. Гагарина за пять минут до назначенного времени. Данила специально выбрал Карловы Вары для встречи с ним, потому что этот курорт вернувший свою прежнюю мировую популярность, несколько растерянную за годы социализма, звенел всеми наречиями Европы. Иностранец в такой толпе не мог обратить на себя внимания. Светило ласковое летнее солнце, окруженный горами город радовал глаз жизнерадостной архитектурой утопавших в зелени домов.
Сели за столик открытого кафе в тенистом уголке улицы.
– Наша работа налаживается, Ник. Когда-нибудь Вы согласитесь, что она проводится к взаимной пользе.
– Подобные сказки можно рассказывать начинающим агентам. Я же наношу прямой ущерб своей стране и при этом ни копейки не получаю.
– Ну, если Вы своей страной считаете клан Бушей, то конечно. А если бы в вашем Агентстве нашлись люди, способные воспрепятствовать войне против Ирака, то они принесли бы пользу именно стране. Как мы с Вами понимаем, война скоро начнется. У Вас случайно нет братика, который рвется разделаться с Хусейном за его преступления перед человечеством?
– Если понадобится, у нас найдется нужное количество братиков для того, чтобы превратить Хусейна в роджер.
– Да, да череп на черном флаге, или роджер – это Ваша марка. Скажите, Вы реально верите в необходимость войны?
– В этом нет сомнений. Америка не будет Америкой, если не наведет там порядок.
– Здорово. Насколько я понимаю, помимо международных инспекций, ЦРУ ведет самостоятельный поиск признаков химического оружия в Ираке. Судя по Вашей решительности, материалов у Вас много. Нельзя ли с ними как нибудь ознакомиться?
– Я не имею доступа к этой работе. Ее ведет специальная группа.
– И знакомых в этой группе у Вас, конечно, нет?
– Я даже не знаю ее состава.
– Не беда. Состав я вам передам на следующей встрече и даже укажу на всякий случай, с кем из ее участников Вы когда-то пересекались. Повторяю, мне много не надо. Все эти мыловаренные заводы, которые Вы выдаете за химические объекты в Ираке, выглядят и без того нелепо. Мне нужно достоверно и без сомнений знать, требуется ли Дику Чейни хотя бы 1щепотка иракской поваренной соли для начала войны, или вопрос уже решен и группа просто валяет дурака. Запомните, Ник, ключевые слова: "валяет дурака". Если это так, то срок начала агрессии можно высчитать на пальцах. Подобные сведения Вы можете получить даже из приятельского разговора. А как его организовать, мы обсуждать не будем. Вы это легко сделаете.
– Хорошо.
– Легко соглашаетесь, Ник. Что-то случилось?
– Пока ничего. Просто это действительно несложное задание.
– Было бы невысоким классом заканчивать встречу таким детским заданием. Поэтому усложним его. Все, что касается планов по подготовке агрессии США против Ирака, представляет для нас интерес. Если Вам поступят ориентировки по усилению вербовочной работы по иракцам – мы должны о них узнать. Это знак войны.
– Они уже поступили.
– Вы передали их на флешке?
– Передал.
– Хвалю за исполнительность. Однако у меня есть еще один вопрос, который, думаю, интересует и Вас.
– Ого, похоже, Вы хотите перевести вербовку на идейную основу. Про такие фокусы я читал в наших учебниках. Ведь советская разведка считает, что идейная основа самая крепкая, так?
– Вы угадали. И русская и советская и российская разведки всегда предпочитали идейную основу. Думаю, и Вы сможете стать нашим единомышленником, не век же Вам ходить с одним закрытым глазом.
– Что-то я не понял.
– Вы вот тут о необходимости наведения порядка говорили. Сейчас в Америке многие так говорят, а с чего все началось? С катастрофы 9/11, так ведь? Не будь взрыва башен-близнецов, общественное мнение не достигло бы того градуса, при котором можно напасть на Ирак. Правда?
– Да, это так. Акция против террористов в Афганистане породила необходимость подавления Хусейна.
– Но разве талибы и Хусейн связаны?
– Они не связаны, но это две формы терроризма.
– А Вам не кажется, что существует еще одна форма терроризма, та самая, которая и уронила башни?
– Вы наступили мне на самое больное место. Среди наших оперативников давно ходят мнения, что организатором катастрофы была не Аль Каида. Когда профессионал начинает анализировать даже открытые материалы, то на свет вылезает неувязка за неувязкой. Могу себе представить, что понаписано в закрытых расследованиях.
– И Вы не хотите задаваться вопросом, где же правда? То есть, ходите с одним закрытым глазом?
– Вы неправильно сформулировали свой вопрос. Но сейчас я не буду на на нем останавливаться. Слишком рано. Скажу лишь одно: я чувствую, что работа по этой проблеме реально может подвинуть меня на Вашу сторону.
– Скорее всего, с позиций Берлина Вы не сможете глубоко вникнуть в нее.
– Это как сказать. Но пока для меня существует другой главный вопрос. Он звучит так: Кто Вы для меня, мистер Булай? Друг или враг? Промысел судьбы или шутка Сатаны? Пока я не решу этого главного вопроса, мне будет трудно определиться со всеми остальными.
– Уверен, что Вы решите его быстро и правильно.
– Откуда такая уверенность?
– Если Вы всерьез решили, что Ваше место на стороне Добра, то все случится быстро. Особенно, если Вы начнете копать катастрофу 9/11.
К тому же, Вы уже не видите во мне того ненавистного врага, которого видели на первой встрече. Будем откровенны, кое-какие нормальные отношения между нами уже наметились и как старые оперативные волки, мы не будем закрывать на это глаза. Мне больше всего не нравятся в работе трусы и слюнтяи. К счастью, Вас таким не назовешь, и это очень приятно.
– Мне непросто это сказать, но примерно такого же мнения и я о Вас.
– Вот и отлично. А теперь перейдем к стаду наших баранов.
Севка
Вместе с приятелями Севка робко ступил под своды Ветошкинского замка, поразившего его невиданной красотой. Еще в приближении к поместью он не мог оторвать глаз от высокого, поросшего старыми соснами холма, увенчанного необычной для этих мест замковой башней со шпилем, а затем и самим зданием, больше напоминавшим картинки из сказочных книг. Стены вестибюля были увешаны учебными планами и объявлениями, зато сквозь распахнутые парадные двери открывался вид зала, с мозаичным полом и дубовой резьбой от пола до потолка. Мальчики поднялись по лестнице в учебную часть и передали бойкой девушке направление от окояновского Наробраза на учебу в техникум.
– Успели во время – сказала девушка – сейчас общее собрание будет. Мешки у меня оставьте и давайте в актовый зал. Потом вернетесь, я вас в общаге размещу.
В актовом зале уже зажигали керосиновые лампы на стенах и рассаживались будущие студенты, в основном мужского пола. Девушек было немного и держались они отдельной стайкой. По одежке новичков было видно, что большинство из них вышло, как и Севка, из простых семей. Лишь чуть в стороне, на первом ряду сидели два молодых человека в толстовках хорошего сукна, аккуратно постриженные и солидно спокойные. На носу одного из них красовалось пенсне. Покрытый кумачом стол президиума заняло несколько человек, по виду преподавателей и самый старший из них открыл собрание:
– Рад приветствовать новую смену будущих агрономов в стенах этого славного техникума. Меня зовут Анатолий Васильевич Арбузов, я директор техникума и одновременно преподаватель науки о севооборотах. Что это такое Вы скоро узнаете. Помимо севооборотов Вам предстоит изучить еще много наук и Вы выйдете из этих стен подготовленными специалистами земледелия. Сегодня страна остро нуждается в Вас. Она распрощалась с отсталой многоукладностью, с примитивным землепашеством и стремится в ряды самых передовых сельскохозяйственных держав. Кому, как не Вам подхватывать это передовое знамя и делать нашу родину процветающей. Трудитесь, ребята, а мы, педагоги будем Вам помогать всеми силами. И давайте сразу поднимем над нашими учебными столами лозунг великого Льва Николаевича Толстого: самые лучшие знания – это те знания, которые усваиваются с желанием.
Затем выступила представитель райкома, моложавая женщина с сиплым голосом и решительной жестикуляцией. Она рубила ладонью воздух, говорила отрывочно, мрачно.
– Вы думаете, что взрослая жизнь начнется через четыре года, когда вы окончите техникум. Нет, дорогие товарищи. Взрослая жизнь уже началась. С завтрашнего дня вы студенты, с послезавтрашнего студенты-комсомольцы и даже студенты-коммунисты. Это полная ответственность за происходящее вокруг. А вокруг происходит борьба за будущее. И эта борьба, как указал нам товарищ Сталин, все обостряется. Мы создаем нового человека и новое общество. Это накладывает на каждого из вас обязанность бороться с проявлениями отсталости, с буржуазными выродками и белогвардейскими выползнями. Ваша бдительность и верность трудовому народу с момента поступления в техникум будут требоваться партии в ее работе.
Слушая партработницу, Севка внутренне сжался от ее резкого, голоса, словно наждаком ранящего неопытную душу. Ее слова были непривычны и жестоки. Еще вчера смотревший на взрослую жизнь со стороны, Севка почувствовал, что она требовательно затягивает его в свои объятья и эти объятья не сулят ничего хорошего. Слова о врагах и борьбе заставляли его внутренне напрячься. Где борьба? Какие враги? Неужели когда-то увиденная им отправка кулаков со станции Окоянова продолжается? В тот зимний день среди мальчишек разнесся слух будто на стации "контриков грузят" и они примчались к вокзалу, оцепленному мерзнувшими красноармейцами. Мальчики увидели, как по зимнику от Мерлиновки двигалась колонна крестьянских саней под конвоем вооруженных конников. Колонну завернули к вокзалу, где уже разгружались кулаки, пригнанные из Ивашкова. Под серым небом стоял гвалт. Орал конвой, орали метавшиеся в небе галки, орали малые дети на руках матерей, плакали матери и старухи. Стиснув зубы, тащили в теплушки семейные пожитки мужчины.
Картина эта надолго застряла у Севки в сознании, но не вызывала по его малолетству никаких вопросов. Раз грузят контриков, значит так надо. Но теперь голос партийной начальницы всколыхнул в душе былые воспоминания и вопросы появились. Значит это продолжается? Значит не зря взрослые замолкают при любом слове о политике. Что же такое страшное происходит вокруг, коли эта женщина зовет к борьбе и ненависти? Он искоса посмотрел на своих товарищей и понял, что и те попали под неприятное воздействие ораторши.
Затем выступил заместитель директора и рассказал студентам о предстоящей жизни. Все они устраивались в общежитии, тут же на территории поместья, в бывших служебных помещениях. Некоторым повезет больше и они получат места в замке, правда, на самой верхотуре. Питание будет казенное, три раза в день, а вот об одежке придется побеспокоиться самим. Ну и главное – занятия. Занятия целый день с перерывами на обед и отдых. Военподготовка для всех, не зависимо от пола. Помимо этого, желательно участие в ОСОАВИАХИМЕ, которое добровольное, но очень желательное. Все говорит о том, что советскую власть придется защищать с оружием в руках и никто не останется в стороне. В техникуме функционирует комсомольская организация с освобожденным секретарем. Принято в первый год подавать заявку и проходить испытательный срок. К концу года, если все сложится без замечаний – прием в организацию. На последнем курсе можно думать уже и о кандидатстве в партию, но для этого надо иметь самые хорошие показатели по всем статьям.
Поздно вечером, укладываясь в маленькой комнатке чердачного помещения, окояновцы обменивались впечатлениями.
– Одной овсянки дали на ночь, а я целый день с пустым брюхом – мрачно протянул Вовка Чуркин, упитанный темноволосый пацан – если каждый день овсянку давать будут, я тут ноги протяну.
– Погоди раньше времени стонать – отозвался его приятель Тимофей Кочнев – может, жратва лучше, чем дома будет. Дома-то, небось, тоже не сахар.
Севка не ввязывался в разговор. Он смотрел в маленькое башенное окно, отрывавшее вид на округу. День уже давно померк и лишь остатки зари освещали горизонт. Перед глазами открывалась обширная, покрытая синими лесами равнина, по которой поблескивая во мгле бежала речка Пьяна, прихотливыми зигзагами приближаясь к Ветошкину и полукругом обходя холм с замком.
"Как красиво – подумал Севка – будто в сказке. Сердце замирает от такой красоты. Наверное, хорошо мне здесь будет. Только домой все равно хочется. К мамке с батей. Там все равно лучше" С этими мыслями он улегся на жесткой казенной койке, прикрылся легоньким и крепко уснул.
1937. Палестина
Под грозовым небом Кесарии прибой Средиземного моря налился тяжелой черной ртутью и готовился ответить молниям яростными отблесками волн. Апрель 1937 года в Палестине выдался ветреным и пыльным. Невидимая пыль приходила с ветром из пустыни и проникала повсюду. Лишь на берегу моря, где шипела пенистая волна, тело получало прохладу, а зрение утолялось видом пальм и сырого песка. Остин Чемберлен захотел приехать из Яффо в Кесарию не просто для того, чтобы посмотреть руины дворца Понтия Пилата или пройтись по Городу Крестоносцев. Он относил свой род к тем защитникам Гроба Господня, которые достигли берегов Средиземного моря и основали этот город, вступив с сельджуками в бесконечную распрю, которую все же проиграли. Он был связан с этой землей памятью предков.
О, Палестина! Каждый клочок твоей глинистой земли пропитан кровью, каждый твой холм таит могилы бесчисленных завоевателей, в каждой колее твоих дорог замер скрип их повозок. В Кесарии отпечатались следы Римской империи и оттоманов, иудейской волны и панцирного движения крестовых походов. Эти волны сталкивались между собою, но нескончаемая драка не принесла определенных плодов. До сих пор на этой земле нет хозяина. И будто в глумливой усмешке обнажаются из откатывающей волны остовы дворца Понтия Пилата, почти две тысячи лет назад предсказавшего катастрофу этому краю.
Что будет с тобою теперь, Палестина, так неожиданно и причудливо связавшая себя с судьбой России?