Он знал о Горбачеве многое, практически все. Воронцовым были досконально изучены СОСТАВЛЯЮЩИЕ его подозрительного, упрямого, скрытного и глубоко противоречивого характера. Он имел не только полную информацию о встречах президента и его доверенных людей, но и располагал объективной возможностью постоянно анализировать бессистемную, РВАНУЮ тактику переговоров Горбачева с лидерами мировых держав, подготовки партийных и государственных реформ и трескучих "прорывов" в сфере внешней политики… Эти данные, в сочетании с информацией, которую регулярно поступала Воронцову из регионов и союзных республик, повергали первого зампреда КГБ в состояние морально-психологической комы. Как известно, дать оценку происходящему может любой человек, наделенный определенными знаниями и аналитическим складом ума. Способность же оценить ПОСЛЕДСТВИЯ происходящего присуща единицам. Воронцов был одним из немногих, кто отчетливо понимал, ВО ЧТО в конце концов выльется горбачевская перестройка. И, поражаясь флегматизму "верхушки", с которым последняя воспринимала бурные новации ставропольского реформатора, он не переставал задавать себе вопрос: КАК этот фигляр с лексиконом преподавателя научного коммунизма в провинциальном техникуме оказался на вершине абсолютной, практически неконтролируемой власти? КАКИМ ОБРАЗОМ отработанная и выверенная до мелочей СИСТЕМА пропустила сквозь свои бесчисленные турникеты и металлодетекторы человека, НЕОСОЗНАННОЙ целью которого являлось ее уничтожение?..
В последние годы Воронцов часто вспоминал короткий разговор с Юрием Андроповым в восемьдесят первом году. Тогда, по протоколу, его могущественный шеф должен был встречать Горбачева и правительственном аэропорту "Внуково-2" после завершения триумфальной поездки свежеиспеченного секретаря ЦК КПСС по идеологии в Англию. Едва Горбачев появился на трапе правительственного "ИЛ-62", Воронцов, изучивший по видеозаписям каждый его шаг в Лондоне, каждую встречу и каждое слово на официальных и полуофициальных приемах, был откровенно поражен неказистым, каким-то дерюжным черным пальто Горбачева и потертой серой шляпой, бесформенным горшком сидевшей на горбачевской голове. Он-то прекрасно помнил пошитое явно не в кремлевском ателье элегантное кашемировое пальто благородного серого цвета и щегольский белый шарф из магазина "Бонд", в которых Горбачев прилетел в Лондон…
- Переоделся в самолете, - угадав мысли шефа Первого главного управления, вполголоса обронил Андропов, не отрывая взгляд от трапа. - Понимает, что стариков раздражать не след…
- Для вашего протеже, Юрий Владимирович, он не очень-то умен, - пробурчал себе под нос Воронцов.
Андропов полуобернулся и с любопытством посмотрел на своего ближайшего помощника. На его толстых губах блуждала загадочная улыбка:
- В политике нет протеже, Юлий Александрович. Приближают к себе только тех, кого опасаются. И чем опаснее человек, тем на более коротком поводке его следует держать…
- Следовательно, вы должны опасаться не только Горбачева, но и меня… Так получается?
- А вы не политик, дорогой Юлий Александрович. Вы просто немолодой и опытный шпион…
Въезжая в Кремль через Боровицкие ворота, черная "волга" Воронцова послушно притормозила перед постом охраны. Предъявив удостоверение в развернутом виде и получив в ответ благосклонный кивок рослого капитана внутренних войск, генерал Воронцов откинулся на спинку и тяжело вздохнул. Близкая перспектива личной встречи с Горбачевым по-настоящему тяготила его. С каждым разом генералу было все труднее контролировать себя, сдерживать требовавший немедленного высвобождения гнев, вызываемый горбачевской манерой безапелляционно высказывать суждения абсолютно по всем вопросам, его органическая неспособность выслушивать оппонентов, воспринимать логику контрдоводов… Особенно тяжело стало переносить еженедельные встречи с Горбачевым после того, как Воронцов принял окончательное решение, впервые в жизни переступив черту, за которой открывались совсем иные реалии, иной порядок ходов…
Борьба с собой - это, как правило, безжалостное сражение с устоявшимися стереотипами. И всякий раз, возвращаясь к уже принятому решению, Воронцов решительно отметал в сторону тяжелое и страшное, как булыжник, влетевший в окно детской, слово "заговор". Несмотря на тридцать пять лет службы в комитете госбезопасности, он сумел сохранить в себе способность размышлять трезво и критически, решать конкретные проблемы в контексте с объективными факторами, не уподобляться партийным и государственным ортодоксам, действовавшим по принципу "Приказ начальника - закон для подчиненного". Ему везло в жизни, в карьере, в начальниках… Андроповский стиль работы - не заострять внимание и, тем более, не анализировать несуразности и изъяны системы, а работать над стержневыми процессами, практически реализовывать ИДЕЮ - стал с годами его стилем. И не только в работе, но и в жизни. Юлий Александрович Воронцов слишком хорошо, ИЗНУТРИ, знал повседневность кремлевских буден, чванство, властолюбие, стяжательство, а, подчас, и откровенную глупость многих больших начальников, вопиющие провалы в реализации жизненно важных для миллионов людей планов и программ, чтобы идеализировать высшее руководство страны… Но никогда раньше у него не было поводов усомниться в наивной, очень специфичной, проглядывавшей порой за дежурными фразами многочасовых речей, любви этих людей к государству, которым они безраздельно правили, к народу, которым они манипулировали, как хотели, к идее, которую они, сами того не ведая, втаптывали в грязь и выставляли на посмешище всего миру… Проработав в госбезопасности целую жизнь, Воронцов знал совершенно точно: то была их беда, а не вина. Ведь даже самые умные, хитрые и изощренные советские лидеры, загонявшие свой народ в концлагеря, а потом награждавшие его орденами за перенесенные муки, создававшие оружие массового уничтожения, а потом подписывавшие договоры о всеобщем и полном разоружении, сажавшие в тюрьмы за инакомыслие десятки тысяч своих соотечественников, а впоследствии представлявшие этих людей к государственным премиям, служили в конечном счете СИСТЕМЕ. И именно СИСТЕМА, которая, при всей своей кажущейся неповоротливости, сохраняла определенную гибкость, внятно, по слогам диктовала этим людям стиль руководства, методы борьбы за власть, формы диалога с народом, конкретные условия политического выживания… И только в Горбачеве генерал-полковник Юлий Воронцов впервые увидел принципиально новый, доселе неведомый тип руководителя-могильщика этой системы, этакого политического Франкенштейна, внезапно приобретшего страшную, разрушительную, освободившуюся от контроля силу.
Люди, далекие от закрытых на все замки коридоров власти, отчетливо видели стремление Горбачева РАЗРУШИТЬ систему и терпеливо ждали, чем закончатся энергичные, широко рекламируемые усилия первого советского реформатора. Окружение Горбачева, мыслившее привычными партийно-чиновничьими категориями, стремилось в первую очередь продолбить в невообразимой пыли перестройки, за которой порой невозможно было разглядеть даже очевидных вещей, личную нишу для собственной карьеры, и потому особенно лидеру не перечило. И только считанные люди в государстве остро осознавали: Горбачев, получивший титул "архитектора перестройки", увлеченно крушил все подряд, толком даже не представляя, что будет воздвигнуто на обломках советской империи. Несоответствие масштабов гигантской страны и доморощенной личности ее лидера было настолько вопиющим и даже карикатурным, что, принимая столь суровое, неадекватное решение, Юлий Воронцов даже не колебался. Его профессиональная карьера руководителя советской внешней разведки была неизменно связана с мучительным поиском альтернатив. Но когда он впервые до конца осознал, что альтернативы физическому уничтожению Горбачева не существует, то почти сразу же обрел внутреннее спокойствие и целеустремленность.
…Генерал-полковник Воронцов уверенно шел по ковровой дорожке длинного, как дорога в бездонную пропасть, коридора легендарного здания на Старой площади, раскланиваясь с высокопоставленными партийными чиновниками и выдавливая на лице дежурную улыбку. Он был достаточно сильным и мужественным человеком, и потому просто не мог не признаваться самому себе, что постоянно испытывает липкое, тошнотворное чувство страха. Не потому, что самостоятельно, рискуя всем, решил использовать КГБ, это "верное и испытанное оружие Коммунистической партии", в качестве гильотины для набитой бурными и невнятными идеями головы ее генерального секретаря. Воронцов панически, до холодного пота между лопатками, боялся, что не сумеет или не успеет вовремя опустить нож этой гильотины…
Михаил Горбачев в элегантном светло-сером костюме и броском, вишневого цвета, галстуке сидел за столом и что-то увлеченно вычеркивал шариковой ручкой. Покрой горбачевских костюмов, а также отказ молодого генерального секретаря от традиционных черно-белых цветов одежды и был, по мнению Воронцова, единственным конкретным признаком "общественных и политических перемен", о которых, захлебываясь, писала вся советская партийная и государственная пресса. Его знаменитое родимое пятно на темени казалось кровавым отпечатком чьей-то руки. Увидев вошедшего Воронцова, Горбачев нетерпеливо взмахнул рукой:
- Чего стоишь, генерал?! Садись!..
В этом обращении на "ты", в манере по-барски держать себя абсолютно со всеми, невзирая на возраст и заслуги, заключался горбачевский стиль общения. Воронцов поморщился, сделал несколько шагов, сел к приставному столику и положил перед собой блокнот с записями.
- Ну, что нового? - не отрываясь от бумаг спросил Горбачев.
- Что именно вас интересует, Михал Сергеич? - спокойно спросил Воронцов
- Прибалтика, - продолжая вычеркивать, бросил Горбачев. - Прежде всего, Прибалтика, генерал…
- С прошлой недели ничего не изменилось… - Отвечая, Юлий Воронцов даже не заглядывая в блокнот. - Наша оценка остается прежней: если не будут предприняты радикальные меры, вопрос отсоединения всех трех прибалтийских республик - это вопрос двенадцати-пятнадцати месяцев…
- Что ты имеешь в виду под "радикальными мерами"? - Горбачев наконец оторвался от вычеркивания и вцепился в генерала недобрым взглядом.
- Арест лидеров сепаратистов. Немедленное введение комендантского часа. Ужесточение контроля за границей с Польшей и, особенно, за морскими перевозками из Швеции и Финляндии. Усиление охраны армейских складов оружия. Переброска в Прибалтику двух дивизий внутренних войск. Административные аресты лидеров националистских и молодежных антисоветских организаций…
- Все? - сухо осведомился генсек.
- Полностью план мероприятий составлен нашим аналитическим отделом еще месяц назад. Его полная реализация займет от двух до трех суток.
- На Западе это будет воспринято как оккупация! - Лицо Горбачева побагровело. - Это ты понимаешь, генерал? Или вы в КГБ вконец охренели?!..
- На Западе, Михаил Сергеевич, присоединение Прибалтики к СССР считают оккупацией еще с 1940 года… - Воронцов собрал в кулак всю волю, чтобы говорить спокойно. - Так что, ничего нового в такой реакции я не вижу. Они трактуют перестройку так, как им выгодно…
- То есть?
- Демократизация нашего общества предполагает пересмотр понятий, являющихся по мнению мировой общественности, исторической несправедливостью… Именно к разряду последних и относится пакт Риббентропа-Молотова, советское вторжение в Прибалтику и оккупация Латвии, Литвы и Эстонии…
- И, тем не менее, предлагаемые вами меры абсолютно неприемлемы!.. - Горбачев поправил очки на переносице. - Мы должны пользоваться политическими методами выравнивания ситуации.
- Это уже не к КГБ, - пробормотал Воронцов.
- Естественно, не к КГБ! - Горбачев презрительно отмахнулся. - Ничего, я сам съезжу в Вильнюс и решу этот вопрос…
- Думаю, это ничего не даст, Михал Сергеич…
- А это уж не тебе судить, генерал!
- Так точно, не мне, - кивнул Воронцов.
- Что у нас еще?
- Украина, Михаил Сергеевич.
- Что там?
- Примерно, то же самое, что в Прибалтике. Мы последовательно теряем свои позиции. В Ровно и Львове позавчера было предпринято несколько попыток покушения на офицеров местных управлений КГБ. Наши люди спят с автоматами под подушкой, их безопасность не гарантируется местными властями… Вокруг гарнизонов скапливаются подозрительные люди. Ситуация угрожающая, Михаил Сергеевич. Местные власти абсолютно ничего не предпринимают. На Украине, в Прибалтике, в Закавказье мы уже не можем рассчитывать на помощь местных правоохранительных структур…
- Надо уметь разговаривать с руководителями республик, - желчно огрызнулся Горбачев. - Надо искать пути к конструктивному диалогу! Надо последовательно и терпеливо объяснить людям нашу позицию…
- Уже пробовали. Эти разговоры ничего не дают, - спокойно возразил Воронцов. - В ответ мы получаем обещания и только. Нас шельмуют, Михаил Сергеевич…
- А хорошие новости у тебя есть, генерал?
- Нет, Михаил Сергеевич… - Воронцов сдержанно покачал головой. - К сожалению, нет.
- Что, кроме силовых методов, вы можете предложить для выравнивания ситуации в Прибалтике, на Украине, в Закавказье?
- Уже ничего, Михаил Сергеевич…
- Так где же ваш хваленый аппарат?! Где выучка ваших людей?! - Горбачев сорвался на крик и стукнул кулаком по столу. - На что вы вообще способны?!
- Если не будут предприняты экстренные меры, то очень скоро властные структуры на местах будут просто обращены в бегство. Я имею в виду и аппараты комитета госбезопасности… Нам сегодня нечего противопоставить нарастающей анархии.
- Какой участок вы считаете наиболее опасным в данный момент?
- Реально? Нагорный Карабах, Михаил Сергеевич.
- Даже не Прибалтику?
- Прибалтика практически потеряна, - медленно произнес Воронцов. - Из пожара надо вытаскивать то, что еще можно спасти…
- Я имею постоянную связь с первыми секретарями Армении и Азербайджана. Меня убеждают в том, что ситуация полностью контролируется…
- Вас вводят в заблуждение, Михал Сергеич, - возразил Воронцов. - Там готовятся к вооруженным провокациям. Идет форсированная подготовка к крупномасштабным боевым действиям. У нас есть оперативные данные о том, что в эти регионы подтягивается оружие…
- Куда подтягивается? Конкретно?
- В Нагорный Карабах.
- Откуда?
- Через Армению.
- А вы что делаете, генерал? - вскипел генсек. - Сидите, сложа руки, и ждете, пока там не начнут убивать друг друга?!
- Нужны санкции, Михал Сергеич, - Воронцов пожал плечами. - В рамках той политической дискуссии, которую вы сегодня ведете с лидерами Армении и Нагорного Карабаха, мы не можем предпринимать активных действий. Я имею в виду, не можем без вашего разрешения…
- Я что-то не пойму вас, генерал: вы поддерживаете Азербайджан?
- Я поддерживаю Советскую власть, - сдерживаясь из последних сил, ответил Воронцов. - И целостность Союза Советских Социалистических Республик. Межэтнические конфликты - это не футбол, Михаил Сергеевич. И у меня, соответственно, нет и не может быть в этих вопросах ни симпатий, ни антипатий. Я исхожу только из того, что любой вооруженный конфликт на нашей территории ведет к ослаблению страны. Что же касается конфликта вокруг Нагорного Карабаха, то он грозит перерасти в полномасштабную гражданскую войну на Кавказе со всеми вытекающими последствиями…
- Только без лекций о внутреннем положении, пожалуйста, - поморщился Горбачев. - Сегодня куда ни плюнь - везде эксперты. Только вот работать некому!.. Что вы конкретно предлагаете?
- Пока не началась стрельба, ввести в Степанакерте и других городах НКАО военное положение. Запретить демонстрации. Вывести с этой территории армейские склады с оружием - в любую минуту на них может быть совершено нападения, а сил защищать их у нас там явно недостаточно. Я имею в виду, надежных сил… Полностью блокировать Нагорный Карабах как от Азербайджана, так и от Армении, локализовать этот регион и постараться выиграть время. Если мы сумеем не дать вспыхнуть столкновениям на межэтнической почве, шансов найти политическое решение кризиса станет больше…
- Хорошо, - кивнул Горбачев. - Мы обсудим это предложение на Политбюро…
"В постели со своей ненаглядной ты его обсудишь", - подумал Воронцов.
В этот момент зазвенел телефон. Горбачев матерно выругался и схватил трубку.
- Я же сказал!.. Кто?… А… Ну, соедини…
В соответствии с кремлевским этикетом, первый зампред КГБ тут же уставился рассеянным взглядом в полузашторенное окно, всем видом демонстрируя, что ему совершенно неинтересен телефонный разговор первого лица партии и государства. Тем более, что Воронцову хватило двух горбачевских фраз, чтобы понять: звонит Шеварднадзе. Шеф МИДа второй день находился в служебной командировке в Восточном Берлине, где вел очень тяжелые переговоры с Хонеккером. Стенограмму этих переговоров Воронцову положили на стол еще вчера, поздней ночью. Вопрос воссоединения Восточной и Западной Германии решался стремительно, в духе провозглашенного перестройкой нового внешнеполитического курса.
- Как-то странно все получается… - Горбачев положил трубку. На породистом лице генерального секретаря ЦК КПСС отражалось так не свойственное Горбачеву выражение растерянности. - Я чувствую себя в полной безопасности, стоит только мне пересечь государственную границу. Там меня окружают радушие, дружелюбие, искреннее желание понять суть вопросов, понять логику нашего реформирования. А у себя дома… - Горбачев поправил очки указательным пальцем. - Такое ощущение, что на Западе куда больше понимают суть моих реформ, чем в собственной стране…
- Такова печальная судьба всех реформаторов на Руси, - Воронцов с колоссальным трудом выдавил из себя улыбку. - Любые новшества, как правило, опережают коллективное сознание масс и воспринимаются ими в штыки…
- Но ведь в конечном счете народ их принимал! - воскликнул Горбачев. - Причем, реформы куда более радикальные, чем нынешние. Возьми того же Петра, или Екатерину…
- Вы не монарх, Михал Сергеич, - негромко возразил Воронцов. - В вашем распоряжении другие институты власти, другие методы осуществления реформ…
- Хрущев тоже не был монархом, - отмахнулся Горбачев. - Но ХХ съезд, как видишь, провел. И культ личности Сталина, несмотря на яростное сопротивление наших сталинистов, развенчал!..
- Хрущев понимал взаимозависимость и хронологию проведения демократических реформ и функционирование институтов сдерживания, - тщательно подбирая слова, ответил Воронцов. - Идею проведения XX съезда Хрущев начал реализовывать только после того, как убедился, что армия, КГБ и МВД не только целиком на его стороне, но и полностью контролирует положение в государстве. Не мне вам говорить, Михал Сергеич, что в те годы на учете находился каждый исчезнувший ствол, каждое имя инакомыслящего… Это и есть разумный плацдарм для начала политических и экономических реформ. Кстати, наступлению демократии в США тоже ведь предшествовала длинная цепь исторических событий, в которых решающую роль сыграли силовые структуры - от войны между Севером и Югом до полного развязывания рук ФБР во времена Маккарти…
- Хрущев, значит, понимал… - родимое пятно генсека налилось кровью. - А я, стало быть, не понимаю?..