- Поверьте моему политическому опыту, Генри: Тэтчер - самая гениальная женщина двадцатого века. И с потрясающей реакцией, что для англичан вообще не характерно. Выслушав ту ахинею, которую под сухие кексы и кларет для почетных гостей нес Горбачев, она сразу, даже не проконсультировавшись с помощниками, дала ему путевку в жизнь. Эта крашеная гладильная доска, не похвалившая за всю жизнь даже собственного мопса, выдала такие комплименты в адрес Горбачева, что… Короче, наша британская тетушка сразу поняла, что ей ВЫГОДНО иметь этого эмоционального живчика в качестве политического партнера по ту сторону железного занавеса. По-видимому, до Тэтчер первой дошло, что для Запада появление Горбачева на советском горизонте - знамение свыше. В авторитарном государстве нет и не может быть места демократии. Никакой! И наоборот. Так вот, лозунг о необходимости демократизации советского общества, с которым сегодня носится по миру Горбачев, вся эта его перестройка и есть законченная, ИДЕАЛЬНАЯ формула развала советской империи…
- Знание формулы не гарантирует успешное завершение эксперимента, - возразил Уолш.
- Но достаточное основание, чтобы его начать…
- А как же быть с ферментом выживаемости, о котором вы только что говорили? - Уолш чуть подался вперед. - Ведь политический курс Горбачева может быть просто отвергнут. И тогда его сметут, уничтожат…
- Кто уничтожит? Партийное руководство?
- И не только центральное, сэр. Огромную силу и влияние имеют местные партийные лидеры, функционеры. А армия? Госбезопасность? Это же классическая структура мафиозной организации. В то же время, Горбачев ведет себя как обычный политический авантюрист. Пытаясь просчитать стратегию его нововведений, наши эксперты в отчаянии опускают руки, сэр! Такое впечатление, что он не только не знает, что и с какой целью делает, но и стремится культивировать этот принцип управления государством, как единственно правильный. Его решения противоречивы. Короче, сэр, он то и дело ПОДСТАВЛЯЕТСЯ. И делает это столь очевидно, что вопрос его устранения от власти может стать пктуальным в любую минуту…
- Что вы имеете в виду? Конкретно, пожалуйста!
- На мой взгляд, Горбачев пошел на смертельно опасный шаг, практически официально позволив средствам массовой информации, да и партийным организациям ПЕРЕСМАТРИВАТЬ идеологию. Он нарушил табу, сэр. Ведь надстройка всегда была святая святых коммунистов…
- Что еще?
- Его сумбурные новации по части введения элементов частного предпринимательства и в какой-то степени не контролируемого внутреннего рынка потребления грозят уничтожить политический и экономический фундамент государства…
- Тем не менее, его терпят, - возразил Кейси.
- ПОКА терпят, - кивнул Уолш. - Но только потому, что вся его перестройка пока реально не угрожает существование СИСТЕМЫ. Хотя и основательно ее подтачивает. Однако если завтра в этой отлаженной схеме закоротит самый пустяковый, мало что значащий блок, тут же сработает защитная реакция механизма. И тогда крестного отца уничтожат. А в том, что закоротит, я не сомневаюсь, сэр. Поскольку действует этот господин хоть и очень уверенно, но с неуклюжестью топора в бассейне…
- Допустим, - растягивая гласные, сказал Кейси. - Допустим, что такая опасность существует реально. Но, во-первых, Горбачев достаточно хитер. Он искушенный политический интриган и, думаю, сумеет себя обезопасить. Для этого у него, кстати, есть все необходимое, Генри. Не забывайте, что он поднялся наверх не просто так, по воле случая, а весьма тонко просчитывая политические конъюнктуры. А в этих русских конъюнктурах сам черт ногу сломит. Парень работал и под Брежневым, и под Андроповым, и под Черненко… Причем работал не просто - последовательно рос, ВЫДВИГАЛСЯ… А это говорит о многом. Посмотрите, как решительно он избавился от конкурентов, которые по определению не могли стать его союзниками, как грамотно и тонко он прибрал к рукам самых опасных для себя членов Политбюро: Шеварднадзе - министр иностранных дел и поет с ним в унисон, Алиев - на коротком поводке в кресле первого зампреда Совета министров, Язов, которого он сделал министром обороны, предан Горбачеву как старая бездетная жена, наш с вами коллега генерал Чебриков тоже его человек - именно благодаря заботам Горбачева его ввели в состав Политбюро… Следовательно, и о правительстве, и об армии, и о КГБ - во всяком случае, временно, - ему можно не беспокоится. Все к непосредственной близости, все под его контролем. А, во-вторых, максимальная безопасность Горбачева и обеспечение этому господину широкого поля политической деятельности в рамках его полудемократических, полу черт знает каких реформ - наша с вами прямая задача, Генри. Запомните: если Горбачев исчезнет с политической арены в течение ближайших двух-трех лет, все наши планы не стоят и цента. В том числе, и сегодняшний разговор, который я планировал провести после Рождества. Этого нельзя допускать ни в коем случае! Поверьте, Генри, такого благоприятного момента у нас еще никогда не было…
- Минутку, сэр… - Уолш вновь потянулся к нагрудному карману пиджака, но где-то на полпути его рука замерла. - А в чем, собственно, план?
- Генри, вы действительно стареете, - усмехнулся Уильям Кейси и, застегнув пуговичку сорочки, вернул на место дорогой темно-вишневый галстук, украшенный золотым зажимом. - С каких это пор в функции директора ЦРУ стала входить формулировка конкретного плана операции? Концепция, общая стратегия, наиболее существенные политические аспекты, связь с президентом и Конгрессом - еще куда ни шло. Что же касается всего остального… Для чего же тогда в Центральном разведывательном управлении существует оперативный отдел? И его многолетний босс, кавалер трех орденов "Пурпурное сердце", бригадный генерал Генри Уолш?.. Вот и приходите ко мне, дружище, сразу же после Рождества. Не только со своими идеями, которые я - говорю об этом со всей искренностью - весьма ценю. Но и с конкретным планом оперативных действий. Меня очень интересует наиболее прогнившая доска этого уродливого ящика для овощей. Та самая, с которой мы начнем разбирать его на части. И не забудьте, пожалуйста, что, в отличие от стратегических концепций, оперативные планы такой организации, как ЦРУ, должны быть пространными, подробными и абсолютно законченными. Впрочем, о чем я говорю - вы ведь постигали тайны разведывательной работы под началом генерала Донована…
1
Копенгаген.
Международный аэропорт Каструп.
16 декабря 1985 года. 07.55
Очередь к стойке, у которой проходили регистрацию пассажиры рейса 063 Копенгаген-Мюнхен, была небольшой - всего несколько человек. Да и сам Каструп - огромный, нарядный, с натертыми до зеркального блеска серо-розовыми плитами гранитных полов, отражавших яркий свет бесчисленных плафонов - казался в этот ранний утренний час пустым и сонным. Как и все северные столицы, Копенгаген просыпался с трудом, нехотя…
Стоя в очереди за седым коренастым стариком в защитной штормовке, Мишин подумал, как должны эти люди дорожить своим временем, чтобы добираться до соседки-Германии современным реактивным самолетом. Датчане, как правило, отдавали предпочтение поездам и автомобилям. И те, и другие степенно вкатывались в гостеприимно распахнутые створы комфортабельных паромов, за каких-то полтора часа пересекавших пролив Бол Бельт и причаливавших к берегам Западной Германии. Таким образом, такая поездка была относительно недолгой и, главное, не такой дорогой…
- Простите, господин, служба безопасности!..
Голос за спиной Мишина звучал совсем молодо и с едва уловимым подтекстом. Таким голосом, обычно, в глухих переулках самый смелый из сомнительного вида компании просит закурить у загулявшего одиночки.
Мишин медленно обернулся.
Двое рослых датчан в одинаковых серых костюмах, светло-голубых сорочках и при черных галстуках смотрели на Мишина с казенной доброжелательностью. Из прикрепленных к лацканам пластиковых карточек с фотографиями владельцев однозначно следовало, что оба представляют ту самую службу безопасности международного аэропорта, на которую они сослались секунду назад.
- Слушаю вас, молодые люди, - на немецком откликнулся Мишин, завершив визуальный осмотр.
Почти семь лет жизни в Копенгагене так и не привили ему вкус к датскому. Язык оказался не только сложным, но и каким-то чужим, неорганичным. Впрочем, серьезных проблем за все эти годы у него так и не возникло: на языке Шиллера и Гете свободно общались практически все датчане.
- Проверка документов, господин, - пояснил прыщавый белобрысый мужчина лет двадцати пяти, очевидно, старший в минигруппе проверяющих.
- То есть, вы хотите проверить мои документы?
- Именно так, господин.
- Я что, похож на террориста? - улыбнулся Витяня.
- А как они выглядят? - улыбнулся в ответ второй - чуть пониже ростом крепко сбитый шатен с ОБШАРИВАЮЩИМ взглядом блеклых серых глаз.
- Так мы можем взглянуть на ваш паспорт, господин? - спросил белобрысый, переходя к делу.
- Конечно, можете… - Мишин извлек из внутреннего кармана пиджака синий с золотым тиснением орлом паспорт гражданина ФРГ, с которым семь лет назад въехал в Данию, и протянул его офицеру безопасности.
"Господи, - мелькнуло в голове, - не так уж и много лет прошло. А кажется, будто вся жизнь…"
- Вы не против, если мы отойдем в сторону? - спросил коренастый.
- Вы же на службе, - Витяня равнодушно пожал плечами. - Так что, ни в чем себе не отказывайте, господа…
Перелистав странички, белобрысый несколько раз энергично перевел взгляд с фотографии на оригинал, и, не выпуская паспорт, спросил:
- Господин Штрумпф, вы ведь гражданин Западной Германии, не так ли?
- Вы поверите мне больше, чем написанному в паспорте?
- Куда вы летите, господин Штрумпф?
- В Мюнхен… - Витяня выразительно кивнул на стойку регистрации. - Естественно, если вы ничего не имеете против. Регистрация вот-вот закончится…
- Мы не задержим вас, - успокоил коренастый.
- Цель поездки? - не обратив внимание на реплику Мишина, спросил белобрысый.
- Деловая. Я бизнесмен.
- У вас есть с собой огнестрельное оружие, наркотики, что-нибудь еще, запрещенное к вывозу?
- Нет, - спокойно ответил Мишин. - К моему бизнесу перечисленные вами вещи никакого отношения не имеют.
Белобрысый передал паспорт своему крепко сбитому коллеге и внимательно посмотрел на Мишина.
- Господин Штрумпф, а вы знаете, что вид на жительство в Дании истек у вас еще в прошлом месяце? - спросил коренастый, листая паспорт.
- Какое это имеет значение? - Мишин равнодушно пожал плечами. - Я бизнесмен, в Дании не работаю, здесь просто живет моя семья. Как гражданин Западной Германии, насколько мне известно, я могу въезжать в вашу страну в любое время и выезжать отсюда, когда захочу. Разве не так?
- Порядок есть порядок, господин Штрумпф, - возразил белобрысый сотрудник службы безопасности. - Вам придется проследовать с нами…
- И далеко проследовать? - голос Мишина звучал совершенно спокойно, однако профессионал, конечно, сразу бы обратил внимание на то, каким настороженным, КОЛЮЧИМ стал его взгляд.
- Это в аэропорту, но в другом конце терминала, - корректно улыбнулся коренастый. - Мы займем у вас всего несколько минут, так что вы еще успеете пройти регистрацию и улететь в Мюнхен, - добавил он, увидев выражение недовольства на лице пассажира. - Пойдемте, господин Штрумпф, это недалеко…
"Они меня не сопровождают, а конвоируют", - флегматично, словно о ком-то другом, подумал Мишин, упершись взглядом в аккуратно подстриженный затылок коренастого, и ощущая на спине ПОСТАВЛЕННОЕ дыхание белобрысого. - "Что происходит?.. Просрочка вида на жительство - ерунда, формальная зацепка… Что-то эти парни от меня хотят, зачем-то я им понадобился…"
Семь лет, которые Виктор Мишин, подполковник КГБ, заочно приговоренный на своей родине к расстрелу, прожил в Дании с Ингрид Кристианссен, ставшей в 1979 году его законной женой, прошли, а вернее, пролетели, счастливо и безоблачно. Хотя по поводу долговечности этого счастья Мишин никогда особенно не заблуждался - он слишком хорошо, ИЗНУТРИ, знал волчьи законы спецслужб. Тем более, той, которая его взрастила, сформировала, использовала, а потом приговорила без суда и следствия к смертной казни. Конечно, он понимал: после всего происшедшего в покое его не оставят. Рано или поздно это должно было кончиться появлением на горизонте какого-нибудь вестника из прошлого. И можно было даже не гадать, с ЧЕМ именно этот вестник объявится. Поняв спустя какое-то время, что практически невозможно жить в мучительном ожидании неизбежного, Мишин просто принимал каждый прожитый день с улыбкой счастливого человека, благодаря судьбу за то, что она послала ему Ингрид. Между ними никогда не возникало объяснений, связанных с его прошлой жизнью. Эту табу не нарушалось даже в моменты, когда Витяня испытывал жесточайшие приступы депрессии. Ингрид, чувствовавшая малейшую смену в его настроении, пыталась не затрагивать болезненную для обоих тему, но как-то раз постоянное ощущение страха и тревоги за любимого человека взяло верх.
- Я знаю, почему ты не хочешь, чтобы у нас был ребенок…
Это было глубокой ночью, когда и без того нешумный Копенгаген погрузился в глубокий, обстоятельный сон. Шторы на широком окне спальни были раздернуты, и на невыразительном фоне свинцового весеннего неба подсвеченный изнутри шпиль лютеранской кирхи напротив казался лучом мощного фонарика, с помощью которого Господь осматривал темные закоулки своих бескрайних владений.
- Я знаю, что ты знаешь, - тихо ответил Витяня, не открывая глаз.
- Тебя привезли ко мне, в мой дом… Раненого, полуживого, брошенного всеми… Ты помнишь?
- Да. Хотя много бы дал, чтобы забыть.
- Я не хочу тебя терять, Виктор!
- И я не хочу…
- Тогда давай уедем отсюда и покончим со всем этим, с твоим жутким прошлым, с твоими страхами перед будущим…
Заложив руки за голову, Витяня, не мигая, смотрел в потолок.
- Почему ты молчишь, Виктор?
- Я не умею думать и разговаривать одновременно.
- О чем ты думаешь сейчас?
- О том, зачем уезжать, Ингрид? Разве нам плохо здесь?
- Чтобы жить, как нормальные люди… - она приподнялась на локте и положила свою узкую, прохладную ладонь на его плечо. - Чтобы не вздрагивать, когда звонят в дверь… Чтобы не покрываться холодной испариной, когда за твоей спиной скрипят тормоза такси… Чтобы не закрывать в ужасе глаза, когда до тебя доносится обрывок русской речи…
- Ты же не говоришь по-русски, милая, - улыбнулся Витяня и, повернувшись к жене, нежно привлек ее к себе. - Зачем же вздрагивать, если не понимаешь?
- Я ЧУВСТВУЮ этот язык. Остро чувствую. Как тебя…
- А что еще ты чувствуешь, дорогая?
- Что если бы в твоей жизни не появилась я, все бы у тебя было иначе…
- Если бы не появилась ты, меня бы уже не было.
- И ты боишься только за меня, правда? И этот страх тебя доканывает. А я не могу этого видеть…
- Говорила мама, не женись на умной, - пробормотал Витяня. - А я, дурень, не послушался…
- Давай уедем, родной. Куда угодно, хоть на край света… Ты ведь не был в Новой Зеландии, верно?
- Нет, дорогая, в Новой Зеландии я не был.
- В Окленде живет папина троюродная сестра. Мы с ней изредка переписываемся. Очень, кстати, милая женщина… Хочешь, попробуем пожить там какое-то время? Сменим фамилии, получим новые паспорта, деньги у нас, слава Богу, есть…
- Пластические операции делать будем? - деловито осведомился Мишин.
- Если это так необходимо, то я согласна… - Ингрид притянула к себе голову Витяни и нежно поцеловала его в глаза. - Ради тебя я согласна на все…
- А как ты будешь узнавать меня после пластической операции? Мужчина с чужим лицом…
- Наощупь.
- А я тебя?
- По дыханию.
- Ингрид, скажи, все архитекторы такие неисправимые романтики? Или только соотечественники Ганса-Христиана Андерсена?
- Только те, кто выходят замуж за бывших шпионов.
- Обидеть рыцаря плаща и кинжала может каждый, - улыбнулся Мишин.
- Зато далеко не каждый способен его полюбить.
- Боюсь, дорогая, нам нет никакого смысла уезжать.
- Почему, Виктор?
- Ты, что, действительно не понимаешь?
- Чего я не понимаю?
- Если ОНИ захотят нас найти, то найдут где угодно… Даже в Новой Зеландии. Так что, если суждено, пусть все произойдет здесь. Я уже привык к этому виду из окна…
- Они что, действительно всесильны? - тихо спросила Ингрид.
- Не столько они, сколько те, кто стоят за ними.
- Значит, выхода нет?
- Выход есть всегда, Ингрид.
- Ты как-то нехорошо это сказал, Виктор.
- Проблема не в тебе…
- А в ком? В тебе?
- Видишь ли… - Осторожно освободившись от объятий жены, Мишин потянулся к тумбочке, нащупал коробку "Кента" и, вытянув сигарету, щелкнул зажигалкой. - Пока ты училась на архитектурном отделении и, высунув от старания кончик языка, вычерчивала на кальке пилоны и капители, я с неменьшей старательностью и точностью убивал людей. Самых разных, которых до этого даже в глаза не видел… Просто приводил в исполнение приговоры своего начальства, которое торжественно сообщало перед заданием, что порученное - приказ партии. Представляешь, дорогая, мне это даже нравилось…
- Как нормальному человеку может нравится ЭТО?
- Значит, я был ненормальным, - Мишин глубоко затянулся. - С другой стороны, разве за плохое дело дают ордена, подарки, очередное офицерское звание?.. Понимаешь, Ингрид, когда я возвращался домой, меня встречали как победителя, жали руку, хлопали по плечу… Я, представь себе, даже гордился, что умею убивать лучше, чем любой из моих коллег. О расплате я не думал. Да кто из нас в молодости вообще задумывается над смыслом того, что делает? И вот в момент, когда пришло время платить по счетам - а накопилось их на несколько жизней сразу - я получаю вместо пули в лоб самую прекрасную женщину на свете. Знаешь, я часто спрашиваю себя: а в награду за что, собственно, я ее получаю? Такими как ты, Ингрид, украшают жизнь настоящих праведников, великих альтруистов, гениев, которые, в благодарность Создателю, рождены на свет, чтобы одарить человечество озарениями светлого разума и возвышенных чувств… А потом понял: очевидно, перед тем, как погрузить грешное тело и черную душу раба божьего Виктора Мишина в кипящие котлы ада, Создатель решил открыть глаза мне, убийце, на настоящую любовь к женщине, на нежность, которая растворяет тебя изнутри, на мучительность и сладостность тревоги о самом близком тебе человеке. И послал тебя…
- Замолчи, прошу тебя!
- Не плачь, пожалуйста.
- Я не хочу тебя терять!
- Но мы же вместе, родная… - Витяня загасил сигарету и притянул Ингрид к себе. - И будем вместе, пока живем. Будем сидеть перед этим окном, как Кай и Герда… Стоит ли думать о том времени, когда кого-то из нас не станет? Тем более, рано или поздно это все равно случится…
- Значит, ничего менять не будем?
- Конечно, не будем! - улыбнулся Витяня. - Год мы с тобой прожили? Ну и слава Богу. Глядишь, и еще что-нибудь отломится.
- А может, они про тебя просто забыли, а?
- Конечно, забыли, милая. У них ведь там бардак. Иначе они нам и год спокойно пожить не дали бы…