* * *
По пути в свой кабинет Путиловский заказал служителю крепкого чая с лимоном, и после первых обжигающих глотков под уютным зеленым абажуром настольной лампы голова стала ясной. На зеленом же ломберном сукне перед ним лежал доклад - плод умственных усилий последних трех месяцев.
К счастью, Франк по пути отстал - побежал за новогодними покупками. Клара вела хозяйство сильной рукой прибалтийской немки, и любое манкирование обязанностями неотвратимо и незамедлительно наказывалось. Поэтому стоило Путиловскому с невинным видом поинтересоваться здоровьем супруги, как глаза у Франка стали круглыми от ужаса: он забыл купить кардамон, нюхательную соль и марципановые игрушки детям.
Наспех облобызав Путиловского, он тут же исчез в Елисеевском, откуда сотни таких же взмыленных отцов семейств деловито перли пакеты с осетриной, окороками, мандаринами, ананасами, банками икры и прочей праздничной бужениной. "Вот что ожидает меня в скором времени", - с легкой грустью подумал Путиловский. "Ну и черт с тобой", - тут же откликнулся внутренний голос. Павел Нестерович не страдал раздвоением личности, но в переломные жизненные моменты иногда возникал диалог с внутренним голосом. Впрочем, до драки дело у них никогда не доходило.
Вот и сейчас внутренний голос при взгляде на доклад сказал: "Хорошая работа!" Доклад сей являл итоги размышлений о судьбах криминальной России. Но поскольку криминальная Россия составляла, составляет и будет составлять заметную часть всей империи, то можно было с известной долей правды и без зазрения совести сказать, что речь шла о России вообще.
Картина вырисовывалась неутешительная, особенно в отношении применения новейших способов ограбления, мошенничества и душегубства. Прогресс науки и техники мгновенно становился достоянием не лучшей части российского общества. Уже вовсю использовались при взломах ацетиленовые горелки, вольтовы дуги, осваивались новейшие технологии печатания фальшивых денег и обмана доверчивых господ с помощью телеграфа и телефона.
В заключительной части был дан обзор применению огнестрельного оружия и взрывчатых веществ. Самые последние модели американских и европейских револьверов большой убойной силы и скорострельности давали неоспоримое преимущество преследуемой преступной стороне. Сторона официальная проигрывала практически во всем, даже в оснащении авто с мощными моторами.
Новым для последних нескольких месяцев стал быстрый рост применения взрывчатых веществ в криминальных эпизодах. И к этому органы полиции готовы не были. Слабо контролировались запасы воинской взрывчатки, химические лаборатории и заводики, где любой злоумышленник мог организовать изготовление бомб и взрывных устройств любой силы. И возможно, это уже делалось…
Тут далее явно намечалась линия политическая, но Павел Нестерович политики не любил, считал ее делом весьма грязным и полагал, что при верховенстве идеальных (насколько возможно!) законов политикой заниматься никто не будет, потому что все это обратится в бессмысленное дело. Политику будут делать судьи и законы.
Оглядев внешний вид доклада, Павел Нестерович остался доволен: солидно и со вкусом. Темно–зеленая кожаная папка, изнутри муаровая ткань в тон коже - делопроизводитель постарался, ведь доклад шел директору Департамента полиции Сергею Эрастовичу Зволянскому.
ДОСЬЕ. ЗВОЛЯНСКИЙ СЕРГЕЙ ЭРАСТОВИЧ
1855 года рождения. Из дворян, окончил императорское училище правоведения, участвовал в русско–турецкой войне 1878 года. В 1883 году секретарь при директоре Департамента полиции, в 1887 году делопроизводитель. В 1895–1897 годах вице–директор, с 1897 года директор Департамента полиции.
Допив чай и докурив толстую ароматную папиросу черного турецкого табаку, Путиловский прошел в приемную директора департамента и вручил доклад секретарю. Договоренность с последним была достигнута еще неделю назад. Такая предусмотрительность давала уверенность в том, что докладу будет дан ход.
Секретарь Зволянского был обязан Путиловскому: не так давно при расследовании весьма щекотливого дела о совращении малолетнего сироты–кадета великовозрастными оболтусами–правоведами неожиданно всплыла фамилия секретаря. Сам он не совращал и был чист, но не потому, что чуждался древнегреческих оргий, а потому, что лежал ниц в дальней комнате в состоянии сильного алкогольного опьянения.
При желании можно было показать его роль в деле как неисполнение гражданского и служебного долга при явных признаках готовящегося преступления. Но можно было и не показывать и даже не упоминать, что Путиловский и сделал. И за это секретарь был ему благодарен так… так, что… Однако Путиловский этой благодарностью воспользоваться никак не мог в силу традиционной сексуальной ориентации. О чем секретарь втайне даже сожалел: Павел Нестерович в его глазах стал красавцем–рыцарем, защитником обиженных и угнетенных.
Папка была секретарем принята и занесена в нужную книгу с должным тщанием. Были озвучены поздравления с наступающим новым веком, пожелания счастья и здоровья всем близким и родным дорогого Павла Нестеровича. Завершилось все рукопожатием. Ладонь Путиловского была сухой и теплой, пожатие - сильным и мужественным, так что секретарь после ухода следователя пребывал в некой печальной задумчивости, пока призывный звонок вышестоящего начальства не вывел его оттуда.
* * *
Встреча была назначена в полуподвальном трактире на Сенной площади. Столик стоял в углублении рядом с кухней, откуда было удобно осматривать входящих, слушать предупреждающий шепоток пробегавших мимо половых и в случае облавы быстро рвануть к черному входу. Один вход был известен всем, а второй - только хозяину, Топазу и компании: через ледник в соседний подвал, а там ищи–свищи…
Викентьев намеренно припоздал минут на десять. Это Топазу явно не понравилось, но он не стал ничего говорить, просто в очередь не налил Викентьеву водки из стеклянного графинчика. Много водки намеренно не пили, хотя Чухна намекал. Вместо второго графинчика Топаз показал Чухне небольшой, но литой кулак. Ели пищу простую, сытную и желудок не отягощавшую: куриное жаркое с потрохами, кашу гречневую, суп из бычьих хвостов.
Викентьев иронично наблюдал за своими будущими подельниками. Туз хлебал суп весьма сосредоточенно, по–крестьянски держа кусок хлеба под ложкой, жевал долго и с благоговением. Топаз вел себя почти как аристократ, умело пользовался вилкой и ножом, только вот сморкаться за столом, как аристократ, еще не научился, не все получалось. Чухна вел себя как чухна, по–простому, без церемоний, издавая при жевании звуки, повторить которые было невозможно даже в случае большого желания. У Викентьева такого желания и не возникало. Сам он почти ничего не ел. Всякое могло случиться, скажем, погоня со стрельбой, и в этом случае пустой желудок был предпочтительнее полного. Так его учил покойный отец, бывший офицер–пехотинец: "Перед атакой ничего не ешь, получишь пулю в живот - выживешь!"
Пулю в живот Викентьев не хотел получать ни при каких обстоятельствах, поэтому слушал Топаза внимательно, отдавая должное прирожденному преступному уму и опыту последнего. Все было продумано: и маскировка, и меры безопасности, и приход, и отход. И даже последующее поведение в течение трех дней для каждого было расписано очень детально: где отсиживаться, куда можно ходить, куда категорически нельзя, встречи, наблюдение за слежкой, дележка денег, разрешенные покупки и трактиры.
Даже бабу завести разрешалось только с одобрения Топаза - он на своей шкуре давно познал, что все беды в этом мире из‑за баб.
- Я знаю, у тебя зазноба, пшечка гонорова. - Топаз уставился на Викентьева своими выпуклыми немигающими глазами. - Дала наколку насчет морфия. Так вот, чтоб ей ни слова. Пойдут по всем ниточкам - дойдут и до нас. Видел я ее… старая, толстая. Слушай, как ты с такой спишь?
- Это мое дело, - быстро и зло ответил Викентьев.
- Да но мне хоть с козой живи.
Чухна хрюкнул и подавился куском, Топаз хлопнул его по спине.
- Выжди время, потом сваливай. Сразу не бросай ее, сдаст по злобе со всеми потрохами.
- Обойдусь без советчиков, - огрызнулся Викентьев, стараясь не смотреть, как Туз финкой чистит ногти.
Топаз щелкнул пальцами, и финка оказалась у горла Викентьева. Пробегавший мимо половой даже не поворотил головы.
- Третий раз щелкну - уши отрежет! Доедайте и допивайте. - Топаз поставил себе на колени такой же коричневый, как у Викентьева, саквояж. Открыл, достал оттуда четыре клоунских маски, показал и спрятал. - Ряжеными подойдем, меньше любопытных. Четыре морды одинаковых прошли, никто и не вспомнит. Ну, братики, с богом!
Все трое разом перекрестились и уставились на Викентьева. Тот тоже мелко перекрестился и поднялся следом. Чинно вышли из трактира. За соседним столом кто‑то тихо сказал собутыльнику: "Топаз фартовым стал. На дело двинул…" На что тот так же тихо ответил: "Забудь, дольше проживешь…" А половой минут через двадцать отпросился на улицу по малому, прошел мимо дворника, расчищавшего двор от снега, и тихо шепнул ему что‑то на ухо. Дворник согласно кивнул головой и продолжил свое трудное дело. Закончив уборку, он быстро исчез со двора.
Шел крупный снег. Вдоль по улице дворники дружно махали лопатами. Столица готовилась встретить новый век в полной красе.
* * *
Переодевшись из простонародного в партикулярное (целый шкаф у него в департаменте был забит одеждой), Медянников с сознанием выполненного долга фланировал по улицам, изредка приподымая шляпу при встрече со старыми знакомцами. А в знакомых у него ходили все сплошь шулера, "червонные валеты", "щипачи" и прочая столичная шелупонь. Они знали, что когда Евграфий Петрович в штатском, то никого не трогают, а могут только "пожурить–с". Легкая степень журения обычно стоила знакомцу двух–трех зубов. Степени потяжелее заканчивались ломаными ребрами.
Но сейчас Евграфий Петрович был полностью занят общественным делом. Завидев непорядок, а именно нечищеный тротуар либо грязь перед воротами, он входил в дворницкую и демонстрировал дворнику преимущества хорошей службы перед службой нерадивой. Для доходчивости лекция сопровождалась наглядным примером в виде легких зуботычин и приятельских пощечин.
Надо сказать, что получить нагоняй лично от Медянникова считалось у петербургских дворников - почти сплошь татар - большой удачей. Отмеченные Медянниковым дети ислама носили свои синяки и шишки с гордостью, как медали. И служили первыми информаторами службе наружного наблюдения, достойнейшим представителем которой и был Евграфий Петрович.
Вот и сейчас, неспешно пересекая Итальянскую площадь, он выслушивал нашептывания того самого дворника, которому в свою очередь что‑то шептал половой. Вот так, безо всяких видимых усилий, Евграфий Петрович самым первым в городе узнал в красках, как Топаз, Чухна и Туз вышли на дело вместе с молодым незнакомым фраером с коричневым саквояжем в руках. Точь–в-точь такой же саквояж был и у Топаза.
Медянников сунул дворнику разовые наградные, огляделся и горестно вздохнул. Десятки фраеров с саквояжами коричневой кожи деловито сновали туда–сюда. Приятно узнавать все самому первому. Но что при этом делать, куда бежать - неясно. Стало быть, надо ждать.
Ждать и догонять - два самых нудных человеческих занятия. И вот эти нудные дела занимали основную часть жизни Евграфия Петровича Медянникова. Но он не роптал. Бог не Тимошка, помогает немножко.
* * *
Про нюхательную соль Александр Иосифович, конечно же, благополучно забыл. Воодушевленный покупками кардамона и марципанов, он влетел в дом на крыльях любви к ближним своим и тут же был низвергнут супругой аки падший ангел в геенну огненную, откуда его вызволили и взяли на поруки пахнущие морозом Путиловский и Ниночка. Гости прибывали.
Франк без слов, пальчиком заманил Нину и Павла в свой кабинет, достал из заветного тайника бутылку шампанского, три бокала" откупорил совершенно беззвучно, показав в этом деле отменную сноровку, и произнес спич, то бишь короткую речь:
- Завидую! Такие молодые, свеженькие, как огурчики! Ну, за вас, милые мои! и, мастерски осушив бокал, вприпрыжку побежал на зов своей дражайшей половины в прихожую раздевать дам.
Давно не остававшиеся наедине Нина и Путиловский тут же прильнули друг к другу и застыли в долгом поцелуе.
- Ты меня не любишь. - Нина была не оригинальна, как и всякая женщина, жаждущая доказательств любви к себе.
- Ну как ты можешь говорить такое, - простонал Путиловский, понимая, что действительно не может никакими достойными словами выразить свою любовь к Нине. И вновь они бросились как безумные в объятия друг друга.
- Я сейчас умру от счастья, - радостно прошептала Нина на ухо Путиловскому.
Он ужаснулся даже мысли, что такое может случиться с этой несказанно красивой девушкой:
- Тогда я умру тоже.
- Нет! Ты будешь жить и плакать обо мне!
- Нет! Никогда… - Поцелуи стали немного короче, но разнообразнее. - Ты такая красивая…
- Какая?
- У меня нет слов, - и с этими словами Путиловский перешел к делу.
- Нет–нет! Что ты себе позволяешь! - Нина отстранила Путиловского только потому, что желала его больше, нежели он сам. - Я выхожу замуж за умного и приличного мужчину… - последовал короткий поцелуй, - который… не целуется по углам… с незнакомыми девушками… люблю… люблю… люблю…
На двадцать первом поцелуе в кабинет ворвался разгоряченный Франк и припал к недопитой бутылке шампанского - охладиться. Осушив ее до дна, он обнаружил рядом влюбленных и, деликатно покашляв, сдернул парочку с небес на грешную землю.
- Соболезную, Пьеро, но, кажется, тебе уже затыкают рот поцелуями!
- Кажется, - эхом отозвался Путиловский.
- Куда вы так торопитесь? У вас впереди целый двадцатый век!
- Интересно, доживем ли мы до следующего тысячелетия? - прошептала Нина, и Путиловскому сразу захотелось встать перед ней на колени.
Прогноз философа был неутешителен:
- Только если бросим пить! А сие никак невозможно. Прошу! - и Франк распахнул двери в гостиную.
Нина тихо взвизгнула от радости. Великолепная пушистая елка сияла праздничными свечами, на ветвях порхали принцессы и принцы, щелкунчики и волшебницы, райские птички и зверушки невиданной немецкой породы. С ветвей свисали золоченые валахские орехи, оранжево светились мандарины, блистали конфеты и матово отсвечивали сладкие марципановые фигурки… И венчала все это великолепие большая серебряная шестиконечная рождественская звезда.
Гувернантка–немка в ожидании пожара бдела наготове с ведром воды и мокрой шваброй в руках. Но даже ее свирепый вид не мог испортить торжества - она вполне заменяла собой Деда Мороза.
Вокруг елки безмолвно столпились оторопевшие, потерявшие дар речи разнокалиберные дети и всем телом впитывали запахи праздника. Один мальчик не выдержал такого великолепия и от невыносимого счастья тихо заплакал. У Путиловского тоже навернулись две предательские слезы.
Раздались мощные аккорды беккеровского рояля, и в гостиную рука об руку вошли Франк в халате восточного мудреца–астролога и его дражайшая половина Клара в костюме восточной красавицы. Маленькая белокурая Клара действительно составляла ровно половину от объема мужа, но силой духа превосходила его в несколько раз.
- Милости пгосим к столу!
В Кларе все очаровывало, даже акцент. Пары направились в столовую, детей гувернантка повела в детскую. При виде богато накрытого стола гости закричали "Браво! Браво!", и Франк по–восточному церемонно раскланялся.
- Я люблю тебя, - прошептал Нине на ухо Путиловский.
- И я тебя, - одними губами, неслышно ответила Нина.
* * *
Часы пробили без четверти двенадцать. Певзнер уже точно не появится. Провизор радостно вздохнул и сказал сам себе: "Пора…"
На маленькой спиртовке давно уже дожидался прокипяченный небольшой изящный шприц с никелированными кольцами по краям цилиндрического тельца. Иглы были самые лучшие, тонкие, швейцарской часовой фирмы. Морфий тот самый, немецкий. Контрабандный.
Когда товар прибыл и провизор проверял очистку, он, конечно же, подмешал в порошок немного толченой глюкозы. И отсыпал такой же объем морфия в свой потайной ящичек с крышечкой. Великий князь нуждается в хорошей дозе глюкозы - это подбодрит его усталую великокняжескую плоть.
Приспустив штаны, провизор протер бледное петербургское бедро спиртовой ваткой, набрал в шприц благословенной жидкости, три четверти объема. Выпустил лишний воздух и капельку раствора, глубоко вздохнул и сделал себе инъекцию. Сразу стало хорошо, но не оттого, что подействовало, а оттого, что он знал, как будет хорошо и покойно через полминуты. Провизор сел в кресло хозяина и закрыл глаза, чтобы только не видеть опостылевшую аптеку.
Ему всего лишь сорок два, не такой уж и возраст… он завтра же попросит у Певзнера прибавки к жалованью… Певзнер хороший человек, хотя и жадноват… он снимет новую квартиру с прекрасной мебелью, он знает адрес, в самом центре, хозяйка ему не откажет… Мария поймет, что он действительно тот человек, который ей нужен… оба уже не молоды, бросит своего подлеца Алешку, и заживут они хорошо… летом будут снимать дачу в Озерках, там прекрасные озера, есть рыба… вечерами будут пить чай на веранде, играть на гитаре - он обязательно выучится - и хохотать, вспоминая аптеку дедушки Певзнера и свои молодые годы…
* * *
Не доходя метров двухсот до аптеки, все разом надели маски и превратились в веселую компанию подгулявших чиновничков средней руки. Улыбающиеся физиономии клоунов вызывали у редких встречных прохожих только улыбки, вслед им желали счастливого Нового года, Топаз из‑под маски невнятно кричал ответные поздравления. Один дворник на всякий случай даже встал во фрунт и взял под козырек, получил за это двадцать копеек и умиленно перекрестил всю компанию в спину: "Дай Бог вам счастья, господа хорошие!"
Аптека светилась витринами с синими, желтыми, розовыми растворами в круглых колбах. Викентьев оглянулся - никого. Топаз же, не оглядываясь, бойко вскочил на крыльцо и дернул ручку колокольчика. Где‑то далеко в глубине аптеки раздался знакомый звон…