* * *
Железнодорожные вокзалы очень удобны для всякого рода встреч и расставаний. Они всегда на месте, в них всегда масса народа. Затеряться в толпе и уйти незамеченным тоже не проблема - есть несколько выходов. Законы конспирации рекомендуют вокзалы как идеальное место встречи для людей, чья задача - не привлекать к себе внимания. К таковым людям определенно можно было отнести инженера Евгения Филипповича Азефа и студента Горного института Николая Лелявского.
Николай отъезжал из Москвы в Петербург после веселых проводов старого века и встречи века нового. В студенческой компании он выказывал весьма резкие взгляды на мироустройство в следующем столетии, где главным орудием изменения мира к лучшему полагал методы радикальные, а именно террор во всем его богатстве: от простого запугивания до физического устранения противников социального прогресса.
При описании возможных методов устранения Николай был особенно кровожаден и никогда не щадил подлых прислужников закона. Он их травил ядами в бутылках водки и пирожках с ливером, а также в любовных письмах; топил в бочках с водой; резал всеми видами холодного оружия - от кухонного ножа до морского кортика; стрелял в них в упор и издалека из охотничьих ружей всевозможного калибра.
Но особенно Николай был страшен (и тогда курсистки вжимались от блаженного страха в глубокие мягкие диваны), когда царские палачи подвергались разрушительному действию взрывчатых веществ. Студент Горного института знал толк во взрывах, глаза его загорались, он вскакивал с места и начинал мерять шагами дядину гостиную. Сам дядя, крупный фабрикант Лелявский, в это время блаженно созерцал курсисток, запивая такое богоугодное дело стаканом хорошего хереса.
- Запомните, - в минуты душевной откровенности говаривал Лелявский племянникам. - Херес исправляет пороки печени! Каждый божий день по стакану - и отойдете в лучший мир Мафусаилами!
По мнению дяди, лучший мир был просто‑таки усеян бассейнами и фонтанами из чистейшего хереса, а у каждого фонтана сидело по святому и угощало вновь прибывших.
Однако вернемся к методам казни, кои собирался практиковать молодой Лелявский. Первым делом, поучал он, необходимо организовать подпольную лабораторию по изготовлению динамита. Альфред Бернгард Нобель, изобретатель динамита, сделал процедуру производства последнего доступной каждому аптекарскому ученику. И тем более студенту Горного института.
Вооружившись динамитом как основой борьбы за справедливость, далее следовало готовить формочки для бомбометания. Или изготавливать фугасы большой мощности для уничтожения квартиры обреченного деспота.
Тут не помогала и охрана. Снарядив форму с динамитом металлическими шариками от тех же шведских шарикоподшипников, легко было сразить целую роту охранников, а с ними и охраняемое лицо.
Николай пел гимн динамиту как фундаменту грядущего, как философскому камню, способному превратить свинцовые мерзости будней в золото будущего. Дело было за малым - начать.
И тут Николай всем своим видом показывал, что, в отличие от присутствующих, он уже начал действовать. У него уже что‑то есть. И это что‑то скоро будет продемонстрировано во всем великолепии. Они еще услышат имя Николая Лелявского! В этом месте даже дядя тихо кричал "Браво!", не соображая своей исправленной печенью, что неблагодарные потомки распылят его на молекулы одним из первых: на фабрике у дяди порядки были лютые…
Зубатов дело сыска организовал очень хорошо и о речах молодого Лелявского услышал одним из первых, а точнее - вторым после своего осведомителя. Именно поэтому провожать Лелявского пришел Азеф.
Уже была одна тайная встреча, во время которой стороны почувствовали такое родство душ, что Николай готов был хоть завтра взорвать кого‑либо! Да того же Боголепова, министра просвещения! Отдать лучших сынов России рядовыми в армию - до такой низости не додумался никто из известных миру мерзавцев, включая царя Ирода, Иуду Искариота, Нерона и Чингис–хана. Жить Боголепову оставалось недолго. Дело было за малым - за динамитом.
И тут Азеф понял, что сам Лелявский телефона не выдумает. Что ему нужен профессионал, который уже что‑то делал и пробовал. Такие профессионалы ему были известны. И известен способ связи с неким Викентьевым. Этот способ и был передан при прощании на Николаевском вокзале.
Купе первого класса оказалось приятно полупустым. Напротив Николая сверкала большими глазками знакомая курсистка, тоже возвращавшаяся в столицу. По ней было видно, что она не прочь вновь прослушать полный курс лекций по уничтожению плохих людей при помощи хорошего динамита. Бутылка дядиного хереса заманчиво отягощала баул. Путешествие из Москвы в Петербург обещало быть интересным.
* * *
Допрос Певзнера шел как по маслу до тех пор, пока не всплыли семь фунтов морфия. Певзнер, запасшийся словами на три допроса, попытался было все свалить на забывчивость провизора. И это была бы правильная тактика, если бы он знал о смерти бедолаги. Но поскольку Путиловский о судьбе провизора смолчал, то Певзнеру пришлось выкручиваться:
- Да–да, теперь припоминаю. Семь фунтов морфия в порошке, очень высокой очистки. Но ведь это лекарство, рекомендуемое при расстройствах нервной системы. Профессора Кильчевский, Карлов, Баумгартен… спросите кого угодно!
- Семь фунтов - это дорого?
- Семь фунтов - это прилично. Когда они есть. А когда их нет - таки их нет! И это дешево!
- Сколько это золотом?
- Не знаю, не знаю… Тысячи три. Может, четыре.
- Сейф мог быть взорван из‑за морфия?
- Конечно, конечно!
Певзнер успокаивал себя: за что его могут привлечь? За беспошлинный ввоз лекарства? Так это надо еще доказать. Певзнер чист как младенец!
- Вот у меня список ваших сотрудников за последние три года. - Путиловский положил перед аптекарем бумагу, и тот полез за очками. - Кто из этих людей мог затаить на вас злобу?
- Злобу на меня? Где я и где та злоба? - возмутился Певзнер. - Вы что? Да они меня отцом родным называют! Разве Певзнер злой человек?
Путиловского разобрал смех.
- Исидор Вениаминович, вы не злой, вы невозможный! Речь не о вас. Вы увольняли кого‑либо за порочащие поступки?
- Было дело. А вы думаете… - Тут Певзнер прозрел: - А–а-а! Кто‑то мне мстит! Боже мой, есть же мерзавцы!
- Кого вы увольняли со скандалом?
- А что вы называете скандалом?
- Исидор Вениаминович! Помилуйте…
- Извините… Вот этих двух, - и Певзнер отчеркнул две фамилии.
- Гершуни Григорий, Викентьев Алексей. Пожалуйста, поподробнее об этих случаях.
- Вы хотите очень подробно или просто подробно?
Путиловский подумал и ответил:
- Пожалуй, просто подробно.
- Тогда слушайте. Гриша Гершуни был очень хороший еврейский мальчик, бойкий, любознательный, добрый, ласковый, честный - копейки не украдет! Если что ему поручишь - разобьется в лепешку, но выполнит все до мелочей. Дал бы мне Бог такого сына, я был бы на седьмом небе от счастья! Чистое золото! Я даже думал: если все будет хорошо, то у моей Ребекки уже есть один жених! Тем более, что она ему нравилась - я же знаю молодых людей, я сам был молодой! И он тоже нравился моей Двойре.
- Вы сказали - Ребекке.
- При чем тут Ребекка? Кто ее будет спрашивать в таком важном деле, как замужество? Я говорю вам - Двойра, так это моя жена. Итак, Гриша понравился Двойре. Я тоже когда‑то понравился Двойре. А ей что нравится - так подавай. Но это было давно. Вот вы бы тоже понравились Двойре.
- Спасибо.
- Пожалуйста. У Двойры есть вкус. Так вот, в Грише все было хорошо, кроме одного: он не слушал старших. То, что он не ходил в синагогу и не читал Тору, так это не беда. Не все умеют читать. Но слушать старших должны уметь все. Вот вы умеете слушать, а Гриша не умел.
- Не умел или не хотел?
- У вас еврейская голова! В роду, не дай Бог, не было ли евреев?
- Вроде бы нет.
Путиловский не стал вносить это в протокол.
- Бывает. Так вот, Гриша не умел и, значит, не хотел. Люди никогда не хотят делать то, чего они не умеют делать!
А вот это Путиловский занес в протокол - так, для памяти. Тем временем Певзнер продолжал:
- И вот Гриша стал учить всех, включая Иосифа…
- Иосиф - ваш сын?
- Да! Но только вы его никуда не пишите! Мальчик тут ни при чем! Гриша стал всех учить, что богатые у бедных отобрали все деньги! Вы только послушайте: богатые, у которых денег куры не клюют! забрали все деньги у бедных, у которых денег никогда не было! Ну, как вам это понравится?
Действительно, Путиловскому это не нравилось. Маркса он читал, но взглядов его не разделял совершенно.
- И когда я его спросил, что мне делать со своими деньгами - оставлять детям или все раздать голодранцам, этот шлемазл говорит: "Надо отдавать! А не то мы все возьмем силой!". "Попробуй", сказал я ему и показал на дверь. Ребекка так плакала, так плакала. Но Двойра сказала: "Молодец!"
Путиловский написал на листке: "Гершуни" и поставил восклицательный знак. Это уже дело Охранного отделения.
- А Викентьев?
- Ха! Тут дело было швах с самого начала! Он начал воровать у меня по мелочам с первого дня. Воровал спирт, марганцовку, желатин, селитру, касторку… воровал все, что видел. Я его заподозрил, но госпожа Максимовская к нему неровно дышала и уговорила меня подождать! Мальчик химик, ему интересно. Что, спросил я ее, воровать ему у меня интересно? Нет, говорит она, он опыты делает. Что да, то да - химик он от Бога. Все мог с первого раза. Но и вор он был от Бога. Господи, прости меня, грешного! Когда он украл весь мой нитроглицерин…
- Что‑что? - не успел записать Путиловский.
- Нитроглицерин. Это сердечное. Мои нервы не выдержали, я посоветовался с Двойрой, и та сказала "Ша!". А если моя Двойра скажет "Ша!", так я вам не позавидую. И я его уволил без выходного. Что было, что было! Такой базар! Хорошо, околоточный зашел погреться. "Вы, - кричит, - не подозреваете, чем все это для вас обернется! У меня связи!" У меня тоже связи - я так ему сказал, показал на околоточного, а потом на дверь.
- И все?
- Что все?
- Больше вы его не видели?
- Почему не видел? Еще как видел! На Невском. В экипаже! Под ручку с Максимовской. Но она тут при чем? Женщина слабая, а он красавчик. Отбил ее у провизора, тот очень переживал.
Путиловский записал все сказанное, откинулся в кресле, сделал паузу и с трудом выговорил:
- Провизор сегодня утром скончался в военно–морском госпитале.
Певзнер перекрестился, помолчал минуту, переживая сказанное, потом погладил себя по крепкой лысине:
- Ловко вы меня с морфием обошли…
- Распишитесь, пожалуйста. - Путиловский придвинул Певзнеру листы протокола. - У него остались родные похоронить?
- Никого. Я сам все сделаю. Вы что, Певзнера за человека не считаете? Хозяин должен хоронить работника. Он мое добро защищал. Господи, что делается на белом свете! Я вот что вам скажу: как век встретишь, так и проживешь. Чую, ой чую, плохо я его проживу…
Путиловский встал и проводил Певзнера до двери, что Певзнер оценил по достоинству:
- Вы умный человек! Я вижу…
- Спасибо за комплимент. До свидания. Мой поклон Двойре… э–э-э?
- Исааковне.
- Двойре Исааковне и Ребекке Исидоровне.
- Обязательно передам. Да, господин Путиловский… если морфий всплывет… всякое бывает… у меня влиятельнейший клиент! - и Певзнер многозначительно ткнул пальцем в небо. - Не могу даже имени произнести! У него такие слабые нервы! Как нитки. И ему прописали уколы… морфия… Вы меня понимаете? Я услуг не забываю, - и с этими словами Певзнер церемонно раскланялся.
* * *
Евграфий Петрович проверил все визитки из аптечной чаши. Меньшая часть из них принадлежала высокопоставленным клиентам Певзнера, которые, согласно стародавним агентурным данным, пользовались аптекой как источником успокоения нервов с помощью сильнодействующих средств. К каковым принадлежал и морфий.
Вторую половину клиентов, а вернее, клиенток можно было описать одним словом - кокотки. Но Евграфий Петрович такого слова не знал, поэтому обозначил их просто: "ж. б.", желтобилетницы. Хотя дамы эти к социальному слою желтобилетниц если и принадлежали, то только в начале своей успешной карьеры. Они покупали у Певзнера парижские косметические средства, а также лекарства от болезней, обусловленных промискуитетом, то есть беспорядочной половой жизнью. Этих слов Медянников тоже не знал, потому только сплюнул от греха подальше.
Но вот визитка, найденная на полу, не принадлежала никому. То есть на ней было написано: "Агеев Владимир Семенович, коммивояжер$1 - и дан адрес меблированных комнат. Однако Агеева никто из самых опытных филеров не знал и в адресных книгах таковой не значился. Поэтому, прихватив Батько и двух городовых, Медянников лично отправился посмотреть на этого Агеева, чуя нутром, что личность эта сама по себе интересная.
Предчувствие его не обмануло. Дрожащая от испуга владелица комнат, одетая в несвежий китайский халат с драконами, повела Медянникова на третий этаж. Войдя в коридор, Медянников одного городового оставил у лестницы, второго у двери, велев всех выбегающих оттуда хватать и не пущать.
Сам он, поставив Батько с револьвером наготове за собой, пошептал на ухо владелице, и та поднесла руку к двери. Поскольку рука дрожала крупной дрожью, то стук в дверь вышел замечательно правдоподобным - дробным и нетерпеливым.
- Владимир Семенович… - проблеяла владелица. - Владимир Семенович!
Дверь отворилась, и на пороге возник заспанный Топаз в домашнем халате. В коридоре было темновато, поэтому гостей он сразу не распознал.
- О! - не скрывая радости, вскричал Медянников. - Топаз! А мы к тебе в гости. Не ждал, голубчик?
Агеев попытался захлопнуть дверь, но тщетно. Медянников уже вставил в щель свою богатырскую ногу. Топаз исчез внутри комнаты, за ним кинулись Медянников и Батько.
Послышался шум падающей мебели, истошный женский визг, звуки оплеух и зуботычин. Хозяйка застыла столбом и только быстро–быстро крестилась, думая об убытках, которых с каждой секундой становилось все больше и больше.
Из других комнат высунулись несколько колоритных физиономий каторжного пошиба, но, увидев городовых, быстро спрятались. Медянников и Батько вывели Топаза, руки которого были связаны кожаными вязками. Из носа Топаза обильно шла кровь.
Медянников на ходу преподавал ему уроки гостеприимства:
- Плохо ты, браток, старых друзей встречаешь!
- Отпусти, Евграфий Петрович… Чистый я, - сипел Топаз.
- Яко невинный агнец. Давай–давай! Ишь, барин…
- За что, Евграфий Петрович? Христом Богом, невиноватый я, - не сдавался Топаз. Он все еще надеялся, что случайно попал в облаву.
Но эти слабые надежды были сразу разбиты Медянниковым:
- Визитки по аптекам раздает. Давно ль ты стал Агеевым, Топаз?
- Заложил кто? - дернулся Топаз.
- А то! Дурак, а не повезло.
- Убью гада!
Топаз обмяк в руках городовых. Медянников с интересом наклонился к нему и заботливо вытер тряпочкой кровь с лица:
- Которого?
Но Топаз промолчал. Медянников спрятал за пазуху револьвер.
- Батько! Головой отвечаешь! В участок его! - и двинул Топаза по спине. - Пошел ровно, скотина! Мужик в аптеке помер! Теперь кровь на тебе, душегубец.
- Врешь! Врешь, Петрович! Я не убивал! Не убивал я! - распаляясь, кричал на весь дом Топаз, отчего хозяйка совсем потеряла голову и стала крестить все комнаты, заново освящая свое доходное, но испоганенное чьей‑то смертью место.
ГЛАВА 4
ПОБЕГ ТОПАЗА
Сергей Эрастович Зволянский, директор Департамента полиции, откинувшись в кресло, в упор смотрел на следователя Путиловского. Тот, однако, под строгим взглядом начальства ничуть не тушевался, а, сидя с прямой спиной на стуле, так же спокойно смотрел в глаза Сергею Эрастовичу. Это вызывало у начальства вполне понятное раздражение. Начальство можно и должно "есть глазами", но тогда подчиненное лицо обязано выражать плохо скрываемую радость и немедленную готовность к действию при виде лица начальствующего. Ни того, ни другого при внимательном рассмотрении на подчиненном лице Путиловского обнаружено не было.
Списав такое поведение на пагубное влияние новогодних праздников (а у Сергея Эрастовича со вчерашнего головка слегка потрескивала), Зволянский отвел строгий взгляд и попытался охватить ситуацию с разбоем в аптеке г–на Певзнера в целом… но не охватил.
- Итак… - поморщился Зволянский. - Подозреваемый Викентьев Алексей. Кто таков?
- Недоучившийся студент–химик Политехнического института. С квартиры, не заплатив, исчез с вещами позавчера рано утром.
- Ищите, - дал ценное указание директор. - Вы поймите ситуацию! Сам великий князь Сергей Александрович только что телефонировал по этому делу! Он после завтрака гулял мимо аптеки и содрогнулся от того, что происходит в центре столицы. Велел докладывать каждый день о результатах расследования. А ежели что - так государю наябедничает! Черт его угораздил гулять! У меня, говорит, в белокаменной такого и в страшном сне не увидишь!
- А Ходынка? - не удержался и съязвил Путиловский.
Зволянский благодарно улыбнулся ему в ответ.
- Мда–с, соломинка в глазу… Теперь о вашем докладе, - он положил пухлую ладонь на зеленую папку. - Я тут ознакомился, правда выборочно. Докладу будет дан ход. Министр очень встревожен участившимися взрывами в столице. Что вы скажете об этом?
- Судя по характеру и местам взрывов, кто‑то поставил производство динамита на почти промышленную основу. Утечки с военных складов невозможны. Мы проверяли. Это хорошо подготовленные любители. И они уже торгуют своими бомбами.
- Кто покупатели? - нахмурился директор.
"Все‑таки дерзок…$1 - подумал он.
- Бандиты. Взломщики. Возможно расширение применения. Для целей политических.
- Прошу не оставлять без внимания ни одного случая применения динамита. О каждом докладывать мне лично. Где они его делают? Как? Откуда материалы?
Голова трещала все сильнее, и все более раздражался начальник.
- Пока не осведомлен. - Путиловский был искренен, хотя мог слукавить неоднократно.
- Плохо, - радостно поймал подчиненного в ловушку Зволянский.
- Так точно. - Путиловский встал со стула. - Разрешите идти?
- Ступайте.
И только теперь Зволянский увидел на лице Путиловского радость. "А все‑таки он неплохой следователь…$1 - подумал Сергей Эрастович и ошибся: радость на лице Путиловского была вызвана расставанием с начальством, а не осознанием того, как должно "есть глазами" оное.
Вернувшись в кабинет и выпив стакан крепчайшего чая с лимоном, Путиловский окончательно пришел в рабочее расположение духа и попросил Медянникова в самые короткие сроки доставить на допрос подследственного, мещанина Ярославской губернии Тетерева Илью Степановича, известного в криминальном мире под кличкой "Топаз". Такую кличку Тетерев получил за прозрачные, желтоватого цвета глаза.