Старший следователь не отвечает. Он не слышит слов, подхваченных ветром и улетевших в ночь. Он не слышит их сейчас, и не слышал сотни раз в прошлом, в похожих обстоятельствах. Грохочет баржа. Надвигается. Уплывает. Шум. Свет. А потом тишина и темнота, будто и не было ничего. Будто она не раскалывала покой реки прямо перед ним. Пиао подходит к самому краю Хуанпу. Вода плещется у носков его ботинок.
- Пиздец.
Пинает воду. Разворачивается. Возвращается в полдень прожекторов; спешит, заметив двух людей без формы, одного стоящего, второго согнувшегося над трупами. Трупы… теперь уже выкопанные из жирной грязи. Частично очищенные. Цепь илистых конечностей, туловищ. Скованных, звено к звену, друг с другом в парализованном танце на глянцевом полотне целлофана.
Чьи-то дети. Чьи-то малыши.
- Эй, эй! Доступ сюда запрещён, вы не видели? Тут идёт полицейское расследование!
Люди полуоборачиваются, не обращая внимания на крики фотографа из Бюро - который тоже их заметил; их тощие тела отбрасывают гигантские тени. Шишка бежит наперерез Пиао, перехватывает его, рукой вцепляясь в грудь Босса; утаскивает в зону прилива, где тень становится плотью, и с соответствующим запахом.
- Позвольте представить вас, Босс, - говорит он краем рта, подмигивая, а потом принимает более официальную позу и голос.
- Старший следователь отдела по расследованию убийств из Бюро Общественной Безопасности, Пиао, позвольте представить вам товарища Чжиюаня, председателя Шицюй, городского образования, которое управляет этой территорией. Так же позвольте представить вам товарища Ши из Окружного Комитета Партии.
- Мы уже встречались, - холодно отвечает Пиао.
Они улыбаются ему. Записные книжки стиснуты в руках. Пальцы облеплены речной грязью, которая к тому же затекает в сандалии у них на ногах.
"Может, с мокрыми ногами эти козлы свалят быстрее?"
Пиао идёт к ним, понимая, что ладони уже стиснуты в кулаки. Они гирями висят на каждом слове, которое он хочет сказать. Мужик повыше, Чжиюань, тун чжи, товарищ из старой гвардии, тонкий и длинный, как застарелый узловатый шрам, встаёт, когда тень Пиао ложится на первый из трупов.
- Вы мешаете мне, старший следователь. Я как раз изучал этих невезучих ребят.
- В этом вся моя неудавшаяся жизнь, мистер Чжиюань, мешаться людям. Но при моём роде деятельности это нельзя считать недостатком…
Пауза. Пиао усилием воли сбрасывает груз, который тянет к земле каждое слово, сказанное в присутствии любого тун чжи из племени Чжиюаня. Это до сих пор незнакомая территория… и при том опасная.
- …не возражаете, если я буду звать вас мистером? Товарищ в наши дни так редко используется. Я даже читал, что большая часть современных школьников не знает, кто такой Мао. Представьте себе. Времена меняются, а, мистер Чжиюань?
- Зовите меня товарищ Чжиюань, - поправляет председатель Шицюй. Косой взгляд. Острый. Пронзительный. Зубы как разломанные надгробья, протравленные никотином.
- …многие из нас до сих пор гордятся этим званием. В своё время мы за него боролись. А вам бы стоило запомнить, следователь, что если вы мешаете людям, это может плохо кончиться для вашего здоровья. Надеюсь, переходя улицу, вы смотрите в обе стороны?
Взгляды скрещиваются со стуком. Пиао уверенно стоит, его тень по-прежнему лежит на трупах. Он не уверен, что верно понял товарища. Внезапная дрожь воздуха. Острая, как кромка стекла. Это что же председатель Шицюя имел в виду? Чжиюань раскуривает сигариллу. Дым утекает ему в рот. Острый запах выделений загоняет внутрь все вопросы, которые вертятся на языке у Пиао.
- Что вы хотите сказать?
- Я хочу сказать, следователь, что вы мешаете мне. Вы намеренно создаёте помехи следствию… можно сказать, следствию Партии.
- О, следствие Партии, понятно. А я тешил себя иллюзией, что я веду дело. Надо в следующем месяце проследить, чтобы у меня вычли из зарплаты. Не хочу, чтобы Партия платила мне за работу, которую я не делал!
- Вы получили тёплое местечко, и долгие годы получали деньги за ничегонеделание, следователь Пиао. Произошедшее вполне наглядно это демонстрирует…
Товарищ поворачивается к трупам.
- …так что придётся нам, людям Партии и Службам Безопасности выполнять вашу роль. Вы в полиции обленились и сбились с пути. В работе вы перестали руководствоваться ценностями Партии, и не справляетесь с капиталистической волной преступлений, которая угрожает нашим гражданам и нашему славному образу жизни.
Следователь душит свою злость, стучащую в виски.
- Красивая речь, председатель. Лучше запишите её и приберегите для следующих перевыборов.
Чжиюань смеётся. Смех этот острым жалом вонзается в Пиао.
- Вы - маленький человечек в большом мире, следователь. Просто маленький человечек с золотым шнурком на плечах. Вы сопротивляетесь системе и Партии. Вы используете своё привилегированное положение, но теперь уже недолго осталось. Люди, комитеты, у них много глаз и много ушей. Мы - Партия, радикалы. День и ночь мы впитываем то, что видим и слышим. Партия всё знает, следователь, и с каждым днём это знание полнится. Скоро вы почувствуете на себе осведомлённость Партии.
- Как вот они?
Пиао сплюнул мимо товарища на остров целлофана, где лежат трупы.
Чьи-то дети. Чьи-то малыши.
И вот слова на свободе. Оковы упали. Интересно, какую цену придётся уплатить за всё сказанное?
- Вы предполагаете, что в это дело вовлечена Партия, следователь Пиао? - Чжиюань готов броситься, как бешеная старая дворняга.
- Не то чтобы. Просто когда вы сказали про осведомлённость, у меня в голове щёлкнуло. Следователи в отделе по расследованию убийств всегда такие. Неприятный побочный эффект, которым приходится платить за золотой шнурок на плечах…
Рукой он обмахивает эполет.
- …видите ли, когда я смотрю на этих бедняг, мне в голову приходит именно слово "осведомлённость". Осведомлённость, и конечно же терпение. Вы не заметили, мистер председатель? В конце концов вы же изучаете этих "невезучих ребят", как вы их назвали. Надеюсь, вы не пропустите и мелкие детали…
Обойдя их, фотограф принялся за работу. Откинулся назад, выбрал ракурс и щёлкнул старым чёрно-серебристым Роллейфлексом. Взрыв вспышки. Резкий. Холодный. Полутона и оттенки исчезли. Казалось, что тела восстают из грязи и целлофана, и опадают назад. Ил, полоски кожи… алебастровые. Раны, чёрные, как недра рта собаки.
- …подойдите, председатель Шицюя, смотрите, вот это осведомлённость…
Грубо тащит товарищей, преодолевая сопротивление, на другую сторону от трупов, чтобы не мешались заученному танцу фотографа. Мёртвая плоть лежит в паре сантиметров и в целой вечности от их грязных сандалий.
- …осведомлённость, да, вы оцените уровень осведомлённости, лежащий перед нами. Давайте покажу, что я имею в виду…
Жужжание. Щелчок. Вспышка. Раз за разом, фотограф делает крупные планы. Отблески сине-белых вспышек вонзаются в глаза. Всё залито яркими ртутными пятнами. Восемь трупов с каждой фотографией превращаются в камень. Всё дальше и дальше уходят от плотской жизни, от тепла.
- …у нас тут всего восемь тел, скованных за ноги и шеи. Обратите внимание на руки жертв. Всего восемьдесят пальцев, из них шестнадцать больших, верхние фаланги на каждом отсутствуют. Отрезаны очень аккуратно, не находите? Очень осведом…
Ещё одна вспышка. И ещё. Сбоку подсвечивающая его лицо. Он знает, что выглядит как отлитый из стали. Пару секунд ждёт ответа, хотя и знает, что его не будет. Долгие секунды. Заполненные мыслями о болторезках, секачах, мясницких ножах. Интересно, они думают о том же?
- …лица жертв. Не слишком много от них осталось, правда? Одонтология, стоматология, зубы… по зубам много чего можно определить. Возраст. Диету. Стиль жизни. Социальный статус. Общее здоровье. Даже национальность…
Он нагибается, когда фотограф рядом с ним опускается на колени. В видоискателе сплошь неподвижные головы. Провалы ноздрей. Грязные, вялые плети волос. Чёрные провалы разорванных ртов. В смерти иногда бывает апатичная красота. Иногда… но не в этот раз. Нет, не в этих невезучих ребятах. Вспышка крупноформатной камеры. Ещё раз. Ещё. Основной темой сегодня стала обнажённая смерть. Без украшений. Без отделки.
- …их рты, их зубы, их челюсти, всё разбито. Я бы сказал, тяжёлой кувалдой. Лица тоже. Чтобы затруднить опознание. Видите? Куски черепа. Скуловые кости. Переломанные носы и челюсти…
Чьи-то дети. Чьи-то малыши.
Новые рты на груди. Пиао чувствует, как в нём вскипает злость, горячая и горькая. Её ток потихоньку заполняет его, омывая лезвие его слов.
- …и вот, наконец, глаза. Но вы наверняка заметили, мистер председатель, что их нет. Шестнадцать глаз, отсутствуют. Судя по виду выдавлены…
Одна, две, три, четыре, пять… секунд. Пауза. Но вопросов нет. Они, кажется, даже не дышат. Губы их замерли. Воздух застыл. Будто время само ждёт, когда его перемотают.
- …как вы думаете, у них были карие глаза? А может синие или серые. Может даже зелёные. Мне нравятся зелёные глаза… а вам, мистер товарищ председатель Шицюя?
Товарищ Ши, с блокнотом Окружного Комитета в руке, спотыкаясь, бредёт из озера света. Толстая полоса блевотины отмечает его путь. Смерть и блевотина сложно увязаны в мозгу Пиао. Смерть. Люди думают, что её можно приручить. Что можно привыкнуть к её лицу, как они привыкают к странной и экзотичной иностранной пище. Они видят её каждый день в городе, который и не чешется, чтобы спрятать её. Горячие потоки крови длинными летними днями. Холодные и застывшие рыжие пятна серыми зимними часами. А потом это… зрелище, которое до конца жизни будет пронзать вашу память. Даже если вы заметили его лишь краем глаза. Пиао чувствует, как бутон тошноты распускает лепестки у него в горле.
- …это само воплощение осведомлённости, как думаете, председатель Чжиюань? Осведомлённости, которая отбирает у человека даже цвет его глаз.
Чжиюань поворачивается спиной к трупам, раскуривая очередную сигариллу. Он быстро покрывает лист записной книжки каракулями и пеплом, обращаясь к Пиао.
- Я пришёл сюда не в загадки играть, следователь… и уж тем более не собираюсь выслушивать нравоучения от таких, как вы…
Дым слетает с его губ непрерывной стальной полосой.
- …Пиао, в своих обвинениях вы зашли слишком далеко. Опасно далеко…
Он подходит ближе. Его морщинистая кожа напоминает карту дорог центра города. Дыхание его наполнено дымом.
- …вы забыли, с кем говорите. Мои слова достигнут ушей важных людей в Партии. А у Партии есть способы разобраться…
- …с чем, товарищ? С такими людьми, как я? И с такими, как они? - перебивает его Пиао.
Единственное слово пронзает угольный дым сигариллы, слетая с губ старика.
- Возможно.
Шипение, так близко, что дыхание Чжиюаня смешивается с его собственным. Пиао думает о мясных мухах, блевоте, жирной свинине. Внезапно он чувствует себя очень плохо.
- Вы это слышали, детектив Яобань? Угрозу находящемуся при исполнении сотруднику полицейских сил Китайской Народной Республики?
- Слышал… - отвечает Яобань. В его слова вплетается оттенок неодобрения. Мокрые, толстые и побелевшие губы Чжиюаня взрываются.
- Мой комитет и Центральный Комитет узнают о вашем обструкционистском поведении, следователь, и о ваших грязных инсинуациях, что эти убийства совершены именем Партии и Государства…
Тёмный бычок падает у него из пальцев. Шипит, долетев до грязи. Её оранжевый кончик становится серым.
- …готовьтесь к стуку в вашу дверь, Пиао.
- Детектив Яобань, пожалуйста, проводите товарища Чжиюаня и товарища Ши к машинам, они уезжают. Им ещё предстоит писать обстоятельный донос.
Они уходят, а он смотрит на их уменьшающиеся тени. Темнота пожирает их. Пиао пережёвывает остатки злости. Во рту вкус полированного металла. Опасности. Он сплёвывает, но не может расслабить челюсти. Приседает, на пару секунд закрывает глаза… или на пару минут? Очень хочется спать, но ясно, что отдыха ждать бессмысленно. За тёмными шторами его век он всё ещё видит, как полицейские опорожняют желудки. Луна всё летит над рекой. И бумажно-белые лица, с грязными глазными впадинами. Говорят, что в глазах покойника отпечатывается образ того, кто его убил. Интересно, это Партия вырвала им глаза, поверив в древнюю сказку?
Решение принято, хоть оно и противоречит опыту и инстинкту выживания, впитанному за пятнадцать тысяч дней его жизни в Шанхае. Пиао встаёт, кричит группе полицейских, которые курят, трепятся и отливают в грязь.
- Принимаемся, дело будет нашим…
Тихий стон недовольства. Бычки сигарет "Китайская Марка" летят в реку. Ширинки застёгиваются.
- …грузим их в фургон, и не роняйте их на асфальт, им и так досталось.
Тёмные фигуры разлепляются, по одному выходя в пятно света. Короткая вспышка деятельности. Звуки болторезок, справляющихся со стальными цепями. Листы целлофана обёрнуты вокруг разделённых уже тел. Пластиковые гробы гнутся, принимая вес. Чавканье, когда поднимают тело. Восемь гробов. Восемь чавканий. Восемь трупов. Медленная колышущаяся линия на разорённом берегу. Шатаясь, они преодолевают ступеньки к Бунду. Двери фургона уже открыты. Гробы скользят внутрь. Двери закрываются.
Пиао бродит вдоль линии стоящих на коленях полицейских в водонепроницаемых костюмах. Те перерывают грязь. Неблагодарная работа. Он знает, уже знает… эти убийцы не оставляют визиток. После них остаётся только истерзанная добыча. Он смотрит вверх, через серый штрихкод Парка Хуанпу. Облака теперь накатывают на луну, закрывают её и поглощают с концами. День будет серым, как сталь. И в него будет просачиваться струйка красной ржавчины.
Глава 2
ВАШИНГТОН, ОКРУГ КОЛУМБИЯ, СОЕДИНЁННЫЕ ШТАТЫ АМЕРИКИ.
Южного ветра живителен ток.
Вырос жужуб, тёплым ветром согрет.
Ты, наша мать, и мудра и добра,
Добрых детей у тебя только нет!
Она поняла, что он мёртв, в тот же миг, в ту же секунду; вдали от неё, вдали от всего. Крик, разлившийся у неё в голове, пробудил её от глубокого сна. Собственный её голос, плача, выкликал имя единственного ребёнка…
- Бобби.
Так же ясно и точно, как хрустальный шар, разлетевшийся на мраморном полу.
- Иисусе… Иисусе… Иисусе…
Её трясёт. Она слышит собственные слова и мольбы, которые будто пронзают ночь, как булавка - бабочку. И всё время его имя пылает у неё внутри. И понимание, что уже поздно… слишком поздно.
Теперь успокоиться. Найти телефон. Считает… РАЗ… ДВА… ТРИ…
В одной руке бренди. Письмо, его почерк, телефонный номер… в другой руке. И всё время реальность и интуиция свирепо взывают к её чувствам.
- Бобби… Бобби…
Считает. Медленно. ЧЕТЫРЕ… ПЯТЬ…
Не может быть… он наверняка жив.
Телефонный номер, бесконечный. В середине она понимает, что ошиблась цифрой. Пятёрку прочитала как четвёрку. Он всегда писал так коряво, так дёргано; будто в голове царила каша идей, замыслов. Его мозги работали быстрее руки. Пятёрка вместо четвёрки. Боль наваливается сильнее. Она перезванивает, считает… ШЕСТЬ… СЕМЬ… ВОСЕМЬ…
- Ну же, ну же.
На линии раздаётся щелчок. Снова идёт набор номера.
Ради бога, снимите трубку. Пусть я ошибусь. Прошу тебя, господи.
Снова гудки.
Гадство. Гадство. Он будет дома. Трубку снимут, звонок переведут в его комнату. Он подойдёт. "Привет, мама, как дела?" Как было пару дней назад… неделю назад… месяц назад. Он будет дома. И он ответит, правда, господи?
Отвечает женский голос. Сильный китайский акцент, но английский отутюжен и очень, очень правильный.
- Добрый вечер, вы позвонили в отель Шанхай Цзин Цзян. Чем могу вам помочь?
- Соедините меня, пожалуйста, с мистером Хейесом из комнаты 201. Спасибо.
- В комнате 201 мистер Хейес не проживает.
Она ставит бренди. Ухо пульсирует, прилипает к пластику трубки. Снова считает… РАЗ… ДВА… ТРИ…
- Вы уверены? Он жил в комнате 201, я точно знаю. Может быть, он съехал, или переселился в другую комнату. Можете ещё раз проверить? Это срочно.
- Извините, мадам, но мистер Хейес в нашем отеле не проживает.
- Слушайте, перепроверьте. Его зовут Хейес. Х-Е-Й-Е-С. БОББИ ХЕЙЕС.
Долгая тишина. Обрывки далёкого разговора на китайском доносятся с той стороны провода. С каждой секундой она чувствует, как между ней и Бобби захлопывается бесконечный ряд дверей в коридоре. Она допивает бренди. Смакует его огонь. Считает.
ЧЕТЫРЕ… ПЯТЬ…
- Мадам, мы внимательно проверили журнал, и не нашли ни одного упоминания о мистере Бобби Хейесе. Наверное, вы ошиблись. Он, должно быть, остановился в другом отеле.
- Господи, но ведь я звонила ему по этому телефону по три раза в неделю. Я говорила с ним два дня назад. Я знаю наизусть номер телефона, 53–42–42. Вот у меня лежат письма от него, написанные на вашей бумаге. Разве может быть, чтобы он остановился в другом отеле?
Голос на той стороне провода, на том краю мира, становится более настойчивым; почти жестоким, бритвенно-острым в своей ледяной уверенности.
- Человек по имени Бобби Хейес никогда не останавливался в отеле Шанхай Цзин Цзян, мадам.
- Господи, но я же знаю, что он жил у вас. Послушайте, бога ради. У него была комната 201. Проверьте. ХАЙЕС. БОББИ ХАЙЕС. Высокий, под два метра. Блондин, натуральный блондин. Не ошибётесь. Вы ни с кем его не спутаете…
Не сразу она поняла, что кричит в телефон, который давно повесили. Только звон электронного шума и гудки нарушают опустошённую тишину. Считает… ШЕСТЬ… СЕМЬ… ВОСЕМЬ…
Ещё какое-то время она слушает гудки, забившись в массивное гнездо одеял и простыней. Вопросы, сомнения, подтверждённые ощущения уже ворочаются в ней. Поражена. Поражена. Сидит, слушает океан звуков. В ткани лепета, кажется, прорезается голос, слабый голос, который будто сам по себе говорит…
- БОББИ ПОГИБ - БОББИ ПОГИБ - БОББИ ПОГИБ.
Считает…
ДЕВЯТЬ… ДЕСЯТЬ.