Степпс хлопал глазами. Он производил впечатление человека, который не понимает, что происходит вокруг.
- Здесь решаются государственные дела, адмирал. Причем исключительно в трезвом виде. Не думаю, что мы могли бы теперь служить вместе.
Молодой человек молча указал адмиралу на дверь. В глазах Степпса вспыхнула ненависть. Когда они вышли, Босс снова открыл сейф. У него было такое прекрасное настроение, что, когда зазвонил президентский телефон, он поднял трубку и непринужденно сказал: "Привет, старина". Однако воцарившаяся тишина вернула его к действительности, и он тут же добавил: "Извините, господин президент, я перепутал трубки". Президент велел ему доложить о развитии ситуации в пять часов после полудня. "Yes, sir, я буду готов".
Босс отложил трубку, вытер платком ладони и на чистом листе бумаги по пунктам набросал план действий на сегодняшний день: ускорить допросы Пирелли, поставить в состояние боевой готовности американские спецслужбы во всех государствах ВЕТО, приступить к ликвидации коммунистических и близких к ним партий в странах блока.
- Я успею к пяти, - пробормотал он, - наверняка успею. Люси не может ждать.
Прослушав первую пленку с показаниями сенатора, Замбетти снял наушники и положил бобину с пленкой под головку аппаратуры, стирающей запись. Затем вставил ее в чистую картонную коробку и поместил на полку. Рядом, в ряду таких же упаковок, ожидали прослушивания очередные пленки.
Он знал, что не успеет прослушать их сегодня. Сообщение для газет у него уже было готово, его содержание должно усилить ощущение страха и неуверенности в обществе. "Христианско-демократическая партия на службе империализма" - так он озаглавил сообщение. "Пирелли регулярно консультировался в Америке, чтобы потом выполнять американские приказы в стране, - гласил текст. - Вот доказательства: в сентябре прошлого года во время пребывания в Вашингтоне сенатор Пирелли встретился с высокопоставленным чином Главного разведывательного управления, который предостерег сенатора, заявив, что правительство падет, если правящая партия немедленно не прекратит свои попытки установить союз с левыми".
Профессор поморщился. Нет, это все-таки плохо написано, в ситуации, когда все кипит, нужно подливать масло в огонь. Связной должен получить этот текст через два часа, время еще есть. Итак…
Он сжег бумагу над пепельницей и старательно растер пепел. Потом вставил лист в машинку и снова напечатал: "Христианско-демократическая партия на службе империализма. Пирелли признает, что выполнял в Италии задания, полученные им от высокопоставленных чинов Главного разведывательного управления".
Погруженный в работу, Тангенс не заметил, что прошло время, когда он обещал прийти домой на обед. Раздался стук в дверь, он вдруг очнулся и, вытащив лист бумаги из машинки, сунул его под лежащие на столе компьютерные карточки. Затем повернул ключ и открыл дверь.
- Это ты? - встретил он жену удивленно. - Ты здесь?
- Ведь ты обещал быть дома. Я звонила, а… ты отключил телефон, - показала она пальцем на свисающий с книг телефонный провод. - Неужели ты и в самом деле так занят?
- Входи, - буркнул он, отступив от двери. - Ты же сама видишь, что я работаю.
- Мог бы позвонить.
- Забыл, извини.
Конни осмотрела захламленную лабораторию. Она никогда здесь не была, не интересовалась родом занятий мужа, ее скорее интересовали результаты его работы.
- Ты уже закончил?
- Почти. - Он не пригласил ее сесть. Профессор понимал, что это невежливо, но никак не мог побороть своего недовольства.
- Почему ты мне мешаешь? Или ты не можешь понять, что я и в самом деле работаю?
- Могу. - Конни села за стол на его место и тронула карточки с колонками цифр.
- Не трогай, нарушишь очередность, - предостерегающе сказал он и встал у нее за спиной.
Конни повернулась вместе с креслом и сказала:
- Ты не слишком любезен.
- Знаю. Видишь ли, работа обязывает…
- Брось. Я знаю, к чему обязывает работа, зато ты не знаешь, что требуется женщине, к тому же еще твоей жене. Я пошла работать, поскольку мне надоело сидеть в четырех стенах и ждать возвращения мужа, который придет неизвестно когда. Если все-таки, несмотря на работу, я время от времени хочу приготовить тебе обед, то надеюсь, что ты это оценишь. Тебя вообще не интересует, чем я занимаюсь. И как провожу время. Иногда я думаю: зачем ты на мне женился? Чтобы иметь в доме дополнительную мебель? Ты даже перестал учить меня итальянскому языку. У тебя ни на что нет времени, даже на постель. Так вот, я пришла спросить, как долго это будет продолжаться?
Вот ведь нашла время для ссоры, как будто нельзя с этим подождать. Ведь не мог же Тангенс ей сказать, что она нужна лишь как маскировка для такого страшно важного дела, как "Огненные бригады", которые он создал, которыми руководит, с которыми вместе ведет борьбу. Что она может знать, эта ужасно глупая американская девушка, для которой карьера - это "удачно" выйти замуж, об истинных причинах их союза? Американское происхождение Конни, положение ее отца и уровень, не выходящий за рамки мещанской жизни, создают ему прекрасную позицию человека вне всяких подозрений.
- Конни, прошу тебя, не здесь и не сейчас, я знаю, что ты во многом права, но прошу тебя, оставь меня одного. Обещаю тебе, что через три часа я буду дома.
Она не спускала с него глаз. Конни отдавала себе отчет в том, что он вынужден говорить таким мягким тоном, хотя внутри у него все кипит. Он старается владеть собой. Хорошо хоть и это. Она уйдет, сейчас уйдет, но ей еще хочется поиграть у него на нервах. Очень хочется вывести его из себя, спровоцировать, чтобы с него слетела внешняя личина и открылось его истинное нутро. Почему он закрывается в своей лаборатории? Что он тут скрывает? Конни слышала, как он печатал на машинке, а бумаги не видно. Печатал, значит, у него есть тайна. Письмо? Письмо какой-нибудь девке?
Конни потихоньку возвращается в прежнее положение, опирается руками о машинку и пристально вглядывается в черный валик. Профессор, обеспокоенный ее неподвижностью и молчанием, тут же встает сбоку у стола.
- Конни, прошу тебя, время идет, я ведь тебе обещал, - сказал он умоляюще, словно это был не он - обычно решительный, сухой, мужественный и властный.
Должно быть, ему очень нужно, чтобы она отсюда ушла. Конни поднимается. Перебирает стопку карточек. Замбетти меняется в лице, внезапно накрывает ее руку своей, сжимает ее и шепчет:
- Я предупреждал тебя, чтобы ты мне не мешала…
Она резко выдернула руку - на пол летят бумаги, среди них страницы машинописного текста. Профессор встает на колени и пытается сгрести бумаги под себя. Но Конни успела прочитать несколько хорошо известных ей слов: "Христианско-демократическая… Пирелли… Италия…"
Замбетти лежит на полу, грудью прикрывая бумаги. Затем он чуть приподнимается. Конни видит его бледное лицо и глаза, страшные глаза безумца. Гаснет ее улыбка, теперь уже он стоит над ней, его пальцы сжимают шею жены, в ее горле застревает крик, хрип, свист. Вдруг она слабеет и сползает со стула.
- Я ведь тебе говорил, чтобы ты оставила меня одного, - шепчет он про себя, разминая пальцы рук.
Вдруг профессор стремительно бросается к двери и поворачивает ключ. С минуту стоит неподвижно, окидывая взглядом все, что находится в лаборатории. Затем из-под груды беспорядочно лежащих на полу бумаг вытаскивает листок с началом сообщения "Огненных бригад", складывает его и прячет в карман рубашки. Потом, переступив через тело Конни, Замбетти вынимает магнитофонные кассеты. Непродолжительное жужжание генератора - и пленки уже чистые. Он кладет их на место. Поглаживает рукой стоящие рядами пленки с записями сигналов, которые анализировал месяцами. Профессор знает, что уже никогда не вернется в эту лабораторию, к научной работе, в университет. Знает, что с этого момента станет одним из самых разыскиваемых в Италии преступников. Он поднимает телефонный провод и включает его в розетку.
Тангенс уже давно готов к этому, давно знает, что будет скрываться в подполье, исчезнет из нормальной жизни, что когда-нибудь дела зайдут так далеко, что ему придется спасать то, что важнее всего, - борьбу с государством. Не предвидел он лишь этого визита и того, что Конни увидит листок. Поэтому ему пришлось ее убить. Обстоятельства заставили.
Он спокойно набирает известный ему номер телефона и человеку, который поднимает трубку, говорит: "Доктор, мигрень не проходит…" Затем кладет трубку на место и идет к двери. Какое-то время Замбетти прислушивается, потом тихо поворачивает ключ и быстро выходит в коридор. В тот момент, когда он закрывает дверь, в коридоре появляется фигура сторожа.
- Господин профессор, вы уже сегодня не вернетесь в лабораторию?
- Не вернусь, Франческо. Иногда полезно побыть дома, да? - Он улыбается сторожу.
- Вы правы, господин профессор, лучше дома ничего нет, а если к тому же старуха сделает, как в каждую пятницу, пиццу с frutti di mare, то жить можно.
Замбетти кладет ключ в карман и подает руку сторожу:
- A rivederci, Франческо.
- A rivederci, синьор.
Он не перестает внутренне улыбаться. В такое хорошее настроение его приводит мысль о том, что полицейские ищейки, которые сюда должны заявиться, будут иметь глупый вид из-за того, что у них все так сходится: время смерти жертвы, его уход и короткая беседа со сторожем, отпечатки папиллярных линий. И всеобщее возмущение - профессор, ученый с именем - и женоубийца. На этом закончится не слишком длинная, но и не такая уж короткая история научной деятельности профессора Замбетти.
Насвистывая, он выходит из опустевшего здания института. Теперь его ждет небольшая пластическая операция, на этот случай все подготовлено. В то же время он знает, что операция ему не помешает продолжать руководить деятельностью своей организации. Доктор привел в действие все аварийные контакты. Очередное сообщение "Огненных бригад" выйдет с опозданием на один день.
14
Подробно описав обстоятельства своего ареста в аэропорту, а также неожиданное освобождение, Рико передал зашифрованный текст связному и набрал номер Моники. Ответил мужской голос, спрашивающий, кто и по какому делу звонит. Таким же вежливым тоном Рико назвал свою фамилию, должность, а также номер телефона, с которого звонит, и попросил позвать Монику. "Синьорина Моника на какое-то время уехала", - услышал он.
"Выходит, наблюдения еще не сняли", - подумал Фабиани и потребовал сообщить место пребывания дочери сенатора. "Мы позвоним вам сами, прошу ждать".
Само собой разумеется, Рико учитывал, что Моника находится под охраной полиции, и звонил совершенно сознательно, чтобы подчеркнуть свою связь с девушкой, от которой он не отказывался. Действуя таким образом на глазах органов безопасности, Рико считал этот путь наиболее правильным и лучше всего обеспечивающим ему алиби. Он был уверен, что находится под заботливым наблюдением агентов, не спускающих с него глаз. В принципе цель уже была достигнута. Рост общественного недовольства являлся лучшим свидетельством того, что удар был направлен точно. Введение чрезвычайного положения в какой-то степени приостановило деятельность организаторов волнений, ведущих к анархии, но это вовсе не значит, что оно предотвратило самое важное. Все организации и общественные движения, связанные с коммунистами, а также сотрудничающие с ними деятели других левых партий должны быть выметены с политической карты Италии. Это делается ценой репутации христианско-демократической партии, которая по сути дела сама обрекла себя на поражение. Гнев народа будет направлен не только против христианских демократов, он должен ударить также и в коммунистов. И не только ударить, а раз и навсегда исключить их из общественной жизни Италии.
Рико отдает себе отчет в том, что он выполняет лишь часть плана, который родился на самом верху. Он не знает, какие будут дальнейшие действия и политические шаги президента и его команды, которая поставила себе главную цель - добиться в мире политического и военного превосходства. Чтобы достичь этой цели, надо уничтожить и скомпрометировать левых. Сначала в этой стране, а затем в других. В Европе, Южной Америке, Азии.
Да, цель прекрасная.
"Синьор Фабиани? Сообщаем вам номер телефона квартиры, где находится ваша невеста. Прошу записать… Если вы захотите ее навестить, мы ничего не будем иметь против", - сказал голос по телефону.
Ничего себе! Это дерьмо ничего не имеет против! Кто-то совершил ошибку, приказав арестовать американского гражданина и уважаемого бизнесмена, а сейчас хочет показать, что полиция не вмешивается в его личные дела. Моника наверняка обеспокоена его молчанием, не знает, что и думать, вероятно, обиделась на него, считая, что свои дела он ставит выше ее несчастья. Да, в глубине души ему немного ее жаль. Она бросилась в эту любовь, как в омут. Что и говорить, если бы он был только тем, чью роль он играет, возможно, у нее был бы шанс. Но это всего лишь небольшая часть огромной работы, ведущей к цели. Ведь кто-то должен был проникнуть к сенатору, кто-то должен был незаметно сфотографировать секретные и конфиденциальные материалы, которые находились в его миланской вилле. А поскольку у Моники сон был крепкий, то у него было много времени и свободы действий.
Все выглядело бы иначе, если бы он ее встретил, как встречаешь девушку - в компании друзей, в клубе или на каникулах, в какой-нибудь поездке. Если бы он заинтересовался ею только потому, что она красива, что имеет в себе нечто такое, что его привлекает, заставляет восторгаться и возбуждает желание. Но все его изощренные уловки, к которым он прибегал в то время, когда еще ее ни разу не видел, не знал, убили в нем всякую возможность зарождения настоящего чувства. Профессия, которой он посвятил свою жизнь, не терпит сентиментальности или мягкости. Достичь цели. Любой ценой достичь цели и доложить Зиффу: задание выполнено.
Сейчас без пяти двенадцать. Теперь надо действовать особенно внимательно, спокойно, не спеша, осторожно.
Рико берет трубку, набирает только что записанный номер.
- Это я. Извини, но раньше я не мог позвонить. Меня арестовали в аэропорту в Милане.
- Откуда ты звонишь? Ты на свободе? - Голос у Моники немного дрожал, она говорила тихо. - Прошу тебя, приезжай ко мне, я жду. Я у знакомых, на улице…
Через двадцать минут он уже был там. Движение автомобилей в городе не уменьшилось, но на улицах полно было солдат, полиции и карабинеров. Их машины стояли на тротуарах в нескольких десятках метров друг от друга. Однако никто не останавливал автомобили и не проводил досмотра. Только при входе в указанный Моникой дом двое мужчин в штатском преградили ему дорогу.
- Документы? Куда? С какой целью?
Услышав фамилию Моники, они дали ему пройти. Похоже, о его приезде предупредили. Спустя минуту Моника уже обнимала Рико.
- Я не знала, что о тебе и думать, - сказала она. - Мне не пришло в голову, что тебя могут задержать. Ну конечно, ты ведь бывал в нашем доме.
- Вот именно. Они быстро узнали о том, что я бывал у вас, что мы уехали вместе путешествовать. Ну что же, полицейские имеют на это право. Давай лучше поговорим о тебе. Как ты себя чувствуешь? Очень плохо? Есть какие-нибудь известия об отце?
Она указала ему на кресло, сама села на диван.
- Об отце? Нет, нет ничего нового. Ничего не знаем, абсолютно ничего. Только то, что находится в руках "Огненных бригад", которые его судят. Я была в Риме и…
- В Риме? - прервал он ее удивленно. - Зачем?
- Думала, что мне там помогут. А они отделались от меня. Я поехала с Робертом, сама попросила его об этом. Не сердись, тебя же ведь не было, а мне там надо было обязательно побывать.
Рико кивал головой, естественно, он был согласен с ней, но его мучило любопытство.
- Кто тебя принял? Что сказали?
- Мне даже не хочется об этом говорить. Я ничего не узнала. Они боятся за свою шкуру, только это их и интересует. От родного отца отрекутся. Рико, я в самом деле не понимаю, что происходит в этой стране. Какой-то страх висит в воздухе. Что будет дальше?
- Значит, они тебе так ничего и не сказали, - задумчиво сказал Рико. - Негодяи.
В этот момент раздался стук в дверь и женский голос сообщил: "Пришел синьор Мораветти".
Моника поднялась и быстро открыла дверь.
- Прошу.
- Привет, Моника. Здравствуйте, - раскланялся Джиджи. - Не помешаю?
- Садись.
Но, прежде чем сесть, он поцеловал Монику в щеку и подал руку Фабиани.
- Как вам удалось ее найти?
- Очень просто. Для чего существует полиция? - буркнул Рико. - Вы тоже, кажется, не имели с этим трудностей.
- Ну почему же, имел. Если бы не отец, Моника исчезла бы с моего горизонта.
- Что вы говорите… У меня, к сожалению, нет такого влиятельного отца, господин Мораветти. Приходится самому справляться.
- Господа, не вижу повода для ссоры, - поторопилась вмешаться Моника. - Я рада, что вы не оставляете меня одну.
Какое-то время стояла тишина. Пока Джиджи искал в карманах сигареты, Рико вежливо предложил ему свои. Моника подвинула пепельницу.
- "Огненные бригады" молчат, - заметил Джиджи. - Как можно объяснить их поведение?
- Вероятно, это всего лишь пауза. Уж вряд ли они упустят случай сообщить общественности, как протекает этот их так называемый процесс. - Рико был взбешен, но не показывал вида, тщательно подбирая слова. - Думаю, что они столкнулись с какими-то трудностями.
- Трудностями? - удивился Джиджи.
- Ну что же, вряд ли в ситуации, когда десятки тысяч прекрасно оснащенных современными техническими средствами людей преследуют террористов, они могли бы чувствовать себя в безопасности.
- Но если они впадут в панику, жизнь моего отца…
- Она и так в опасности, и нам нельзя прятать голову в песок, - твердо сказал Рико.
Моника испуганно посмотрела на него.
- Нет, нет, я ни в коем случае не хочу тебя пугать, но ведь все так ужасно, непонятно, что трудно логично мыслить.
- Ты прав, трудно. Я это поняла в Риме, - подтвердила Моника. - Если бы сидящие там люди по-настоящему отдавали себе отчет в том, что они проиграли, то давно ушли бы в отставку. А так…
- Ты была в Риме? - удивился Джиджи. - Моего отца видела?
- Ох, нет, Джиджи. Я была только в здании Главной комиссии партии. Визит так меня разочаровал, что мы решили вернуться.
- Ага, выходит, вы ездили вместе. Понимаю.
- Не совсем, господин Мораветти. Не я ездил с Моникой.
- Мы поехали с Робертом, я сама попросила его об этом. Он был так любезен, что согласился, хотя был очень занят.