- Не хотелось бы, - он повернулся и склонился над Брейжером, упершись прямыми руками в подлокотники. - Ну, выкладывай, Дэн, какой там у тебя камень за пазухой, выкладывай - и закончим на этом. Честно сказать, я и приглашение-то выступить здесь принял с единственной целью - повидаться с тобой. Видит Бог, я пытался, да духу не хватило. Тогда я решил: не судьба. Тем не менее ты сам разыскал меня, и вот мы встретились. Я устал, мне рано утром вылетать в Вашингтон, на сон остаются считанные часы, а еще надо кое-что подчистить и только после этого можно будет завалиться спать. Валяй, выкладывай все, что хочешь сказать, и будем прощаться!
- У меня от вина изжога. Если у тебя в номере есть тамс, тогда другое дело. А если нет, то лучше я закажу бутылку джина, за свой, разумеется, счет.
- Мне тамс в номере абсолютно не нужен.
- Выходит, будем пить джин. - Он подъехал к столику с телефоном и заказал в номер бутылку бифитера, два стакана и порцию холодных креветок. Потом, повернувшись в коляске и увидев постное выражение на лице Чайлдса, заказал еще бутылку "Старого деда" и полное ведерко льда.
- Мне надо позвонить Пегги, - угрюмо сказал Чайлдс, когда Брейжер повесил трубку.
- Когда дозвонишься, дай мне трубку на секунду - хочу с ней поздороваться. Пегги мне всегда нравилась. Потому как человек она настоящий.
Чайлдс набрал номер и после обмена ритуальными фразами сказал в трубку:
- Пегги, здесь у меня в гостях старый товарищ, Дэн Брейжер, он хочет с тобой поздороваться.
Пегги, понял Брейжер, по возникшей затем неловкой паузе, высказалась в телефон настолько резко, что Чайлдс не сразу сообразил, как реагировать на ее высказывание. Тем не менее Брейжер взял трубку без смущения:
- Здравствуй, Пегги, - голос из прошлого.
- Здравствуй, Дэн, какой сюрприз!
- Ты знаешь, когда до меня дошло, что Морган собирается в наши края, я, естественно, не смог удержаться от соблазна вновь свидеться. И недаром - мы с ним, как в молодые годы, веселимся по большому счету, пьем вино, вспоминаем истории военных лет - словом, вновь переживаем прошедшую молодость.
- Рада слышать, Дэн, что вам не скучно. Очень хотелось бы увидеться в твой следующий приезд в Вашингтон.
Он с трудом удержался от едкого замечания по поводу ледяного тона, каким было высказано приглашение. Но вместо этого добродушно пророкотал в трубку:
- Ловлю тебя на слове, Пегги. Два моих любимых человека во всем нашем огромном мире - это судья Морган Чайлдс и его обаятельная жена Пегги. Рад бы еще с тобой поболтать, да судья вырывает трубку. Всего хорошего.
Чайлдс быстро закруглил беседу с женой. Открылась дверь, и на затейливо украшенном столике официант вкатил в номер серебряное ведерко со льдом, блюдо, на котором высился небольшой холм из креветок на ложе из салатных листьев, а также джин и виски в запотевших бутылках. Выудив из кармана две скомканные долларовые бумажки, Брейжер сунул их пареньку-официанту.
- Ты только посмотри, какая роскошь, - восторгался он, подкатывая к столику и наливая себе джин и виски Чайлдсу. - Вот это жизнь, дружище Морган. - Он протянул Чайлдсу стакан: - За нас, Морган, за дружбу, за снисхождение к темным пятнам в нашей с тобой биографии. - Он опрокинул джин и тут же налил себе еще. - Не хмурься, Морган. Что может быть прекрасней дружбы, скрепленной общей тайной? Как у мальчишек, которые, проколов булавкой палец, братаются на крови. Впрочем, тебе это вряд ли понятно.
- Что ж тут не понять?
- Да то, что взаимная тайна - благо, фактор целиком положительный, она сплачивает людей, особенно когда одному из друзей есть что терять.
- Ты сейчас говоришь о себе, Дэн?
- Отнюдь, Морган, мы оба знаем, о ком я говорю.
Чайлдс снял галстук, развязал шнурки на туфлях, снял их и сунул под стол, потом расстегнул манжеты и высоко, по самые бицепсы, закатал рукава рубашки.
- Никак готовишься к боксерскому поединку? - спросил Брейжер.
- Очень даже может быть.
- Да что ты! И с кем же ты собираешься драться? С принесшим выпивку официантом или со своим старым другом? Если со мной, то это просто позор - избивать калеку, перед которым у тебя огромное преимущество.
- Твое увечье означает всего-навсего, что тебе не удастся удрать.
- Ничего, как-нибудь, я и в коляске делаю стометровку за среднее время среднего бегуна. Послушай, Морган, ну какой тебе прок со мной завязываться? Разве я не доказал еще в Корее, а потом ни разу не дал повода усомниться в том, что я - настоящий друг, не болтливый, надежный, которому можно доверить что угодно. Будь я другим, и твоя жизнь сложилась бы совершенно иначе, друг мой Морган Чайлдс, член Верховного суда, всеамериканский герой, пример для подражания, кумир молодежи…
- Заткнись!
- Да не ерепенься ты, дружище, я же все понимаю. С того момента, как найдено оружие, ты живешь будто под дулом пистолета, прости меня за каламбур… А знаешь, что я тебе скажу, Морган? С моей точки зрения, не знаю уж, кто там прихлопнул эту гниду, только человечеству он оказал огромнейшую услугу.
- Я совсем не уверен, что разделяю твою точку зрения, а за то, что сорвался, прости великодушно.
- Перестань, Морган, в жизни каждого человека бывают срывы, даже если он - член Верховного суда… Так и Сазерленд едва не стал крупнейшим срывом в твоей биографии. Ну и что из того?
- Не понимаю, куда ты гнешь?
- Ну как же? Тебе ведь известно, что он мне звонил. Задавал самые разные вопросы про совместную службу в Корее. Интересно, что в ответах он совсем не нуждался, - они у него уже имелись. Потом позвонил тебе. Что он тебе сказал? Очевидно, что владеет кое-какими материалами против тебя и не замедлит предать их гласности. Если ты не пойдешь ему навстречу в одном малозначительном деле, так ведь?
- Да ничего подобного. Эк тебя потянуло на дешевый детектив!
- Не учи ученого, Морган! Вообще, будь я в твоем положении, я бы, честно говоря, задушил его собственными руками.
- Ну довольно, Дэн. Ты, по-моему, здорово перепил.
- Ни боже мой - я только вхожу во вкус.
- Тогда входи где-нибудь в другом месте. Я прошу тебя уйти.
- Ничего себе обхождение! А получше нельзя отнестись к старому товарищу? Морган, друг мой, попытайся услышать, что тебе говорят: он полностью, владел материалом, знал всю твою подноготную от и до.
- Он знал лишь то и только то, что ты поведал Сазерленду-старшему в порыве откровенности на лечебных сеансах.
- Откуда же мне было знать, что откровенность с психиатром может со временем стать поводом для шантажа? Да, я рассказал его отцу разные вещи про Корею, но ведь исходя из того, что при нем все и останется. Я и к нему-то обратился только потому, что ортопеды рекомендовали: по их мнению, квалифицированная психиатрическая консультация… как, бишь, они говорили? - "поможет благоприятному разрешению ваших внутренних переживаний по поводу утраты нижних конечностей". Лихо, сволочи, излагали!
- Зачем вообще, какая была надобность посвящать его в подробности наших корейских дел? Я лично не видел и не вижу в этом никакой необходимости.
- Легко упрекать задним числом, Морган. А то ты не знаешь, что свободное, без условностей, общение - залог успеха любого психиатрического лечения. Представь себе: ты сидишь в комфортабельном кабинете, обстановка предельно спокойная, тебе велят расслабиться, избегать в высказываниях суждений и оценок. Так что ох как легко разоткровенничаться! Хотя, признаюсь, я смутно понимал, что сую голову в петлю, как только заговорил о Корее. А потом подумал, какого черта! Он врач, я - его пациент, отношения между нами должны быть самые доверительные, к тому же существует врачебная тайна… Одного я не учел: что у врача может оказаться сын-подлец, который со временем сунет мурло в отцовскую картотеку.
- Как теперь выясняется, он действительно знал многое о многих…
- Безусловно. Однако имея такую информацию, всегда рискуешь тем, что одному из особенно сильно замаранных очень захочется тебя пристрелить.
- Я его не убивал.
- Принято к сведению, ваша честь… Но кто-то же так и не унял зуд в руках! Интересно, кто еще лечился у его отца и попал к нему в картотеку?
- Откуда мне знать!
- А материал захватывающий! Надо же, я, казалось бы, забросил журналистику, а вот поди ты - былые инстинкты дают себя знать! Какую можно было бы серию статей отгрохать! Только представь себе: клерк Верховного суда, отец которого, известный психиатр, врачует нервы большим людям. И вот сын втихую знакомится с картотекой отца, читает досье, но до поры до времени придерживает сей набор козырных карт, чтобы в нужный момент обратить их в компромат против этих самых больших людей. А компромат - это сила, если хочешь - власть, Морган. Как те фебеэровские досье, которые время от времени пускал в ход Эдгар Гувер.
- Все равно на убийство не тянет.
- О, это как сказать! Ты Пегги о Корее рассказывал?
- Это не имеет значения.
- Нет, имеет.
- Только не для тебя!
- Я - ваш самый близкий друг в этой жизни, мистер верховный судья, после вашей жены, разумеется, но с ней у вас иные отношения.
- Совершенно иные!
- Так и должно быть. Я всего-навсего пытаюсь вбить тебе в голову, что, по милости Сазерленда, в сложном положении оказались мы оба. Мне все равно, что там тебе пришлось предпринять, чтобы заткнуть глотку этому малому. Но знай: мне ты можешь доверять всегда и во всем, до самого моего смертного часа.
- Я в этом не сомневаюсь, Дэн. Иначе…
- Ага! Вот чего я давно не слышал: голоса надменного хозяина жизни - специалиста по выживанию в любых условиях.
Чайлдс плеснул себе виски, хотя и ощутил уже первые признаки действия выпитого. Он отметил, что уходит ясность и появляется какая-то двойственность в сознании. С одной стороны, ему не терпелось, чтобы Брейжер наконец ушел, с другой - хотелось продлить терпкое, но приятное ощущение, давно им забытое, от разговора с ним по душам. В мозгу вспыхивали и отдавались режущей болью видения совместных лет в Корее… вид гниющей плоти в лагере, гортанные крики и смех охранников, избивавших военнопленного…
- Ты теперь государственный человек, Морган, большого полета птица! - говорил между тем Брейжер. - Подумать только, таких, как ты, девять на всю огромную страну.
- Я никогда об этом не забываю.
- С другой стороны, что значит "государственный человек"? Пока вы при исполнении, все ясно и понятно. А сними с вас черные мантии, окажется, что вы люди как люди: стареете, утрачиваете былую хватку и отправляетесь в мир иной.
- Ну, мне моя жизнь видится по-другому.
- Оно и понятно: никому не улыбается постепенное умирание, но такова суровая действительность. Помнишь, как, бывало, в Корее мы твердили себе: ничего, ребята, прорвемся, только надо в любую минуту быть готовым к прорыву! Ты был совершенно одержим физической формой, что, в конце концов, оказалось нашим спасением. Помнишь, как ты каждое утро взлетал с соломенного матраца на нарах, оглашенно орал "подъем!", будил всех нас и заставлял делать ненавистную зарядку! Я на тебя злился, крыл матом при каждом отжиме, каждом движении бега на месте. Но ты был прав, Морган, истязая нас таким образом: мы сохранили форму. Поэтому, может быть, все и уцелели. Ну, более-менее. Вот я и спрашиваю, ты по-прежнему в форме?
На такую дерзость Чайлдс только снисходительно ухмыльнулся:
- По-прежнему, Дэн, я ведь - хозяин жизни, специалист по выживанию.
Брейжер молча стащил с себя пиджак, расстегнул ворот рубашки, сорвал галстук и швырнул кучей на пол. Обнаженный торс его выглядел мощным, в тяжелых переплетениях мышц.
- Что ты задумал?
- Я готов к прорыву, Морган. Ну-ка считай, - он сполз с коляски и занял на ковре исходное положение для отжиманий. - Кто больше отожмется за тридцать минут ровно, а, Морган? Победитель получает… ну, сколько?.. Сотня тебя устроит?
- Не дурачься, Дэн…
- Значит, признал свое поражение, Морган? Печально, очень печально. А вот один парень - не помню, где я о нем читал, - установил мировой рекорд: за полчаса отжался почти две тысячи раз. Ладно, не хочешь отжиматься, так посчитай, будь добр.
Тело Дэна Брейжера легко вздымалось и опускалось на сильных руках, вверх-вниз, вверх-вниз, в постоянно убыстряющемся темпе. Поначалу Чайлдс счета не вел. Тогда со второго десятка Брейжер начал считать сам и досчитал до пятидесяти, после чего, захваченный азартом, счет подхватил Чайлдс.
- Ты не на меня смотри - на часы! - хрипел Брейжер.
- Сто двадцать. Не волнуйся, за временем я слежу. - Чайлдс вновь наполнил стакан, продолжая считать по мере того, как Брейжер, взяв несусветный темп, поднимал и опускал на ковер мускулистое тело. За полчаса он осилил девятьсот отжиманий. Тело блестело от пота, напитанные влагой черные пряди липли к лицу. Он завалился на спину, раскинув широко руки, и захохотал удалым, заразительным смехом. Через какое-то время не смог удержаться от смеха и Чайлдс. Ничего другого ему не оставалось.
- Сколько у меня вышло, девятьсот? - спросил довольным голосом Брейжер. - Ну что, слабо тебе побить рекорд болезного калеки преклонных лет по имени Дэн Брейжер?
- Слабо, слабо. Пора нам с тобой закругляться.
- Ты прав, Морган, теперь можно и на покой, - сказал Брейжер, взбираясь в коляску. Чайлдс придержал его на месте. - А знаешь, Морган, сегодняшний вечер в известном смысле - исторический, он факт нашей с тобой биографии. Ведь рассказать кому, что вот я, в прошлом классный газетчик, ваятель и ниспровергатель звезд, отжимаюсь на ночь глядя, в шикарнейшем люксе, а ты, член Верховного суда, ведешь счет, да кто нам поверит?
- По мне, пусть этот вечер так и останется между нами. Я рад, что мы снова встретились, Дэн.
- Ты же меня хорошо знаешь! Можешь не опасаться - я буду нем как могила. По-моему, ни разу за все годы с самой Кореи я не дал повода в себе сомневаться?
- То, что произошло, не так уж страшно…
- Вот и я говорю: нас обоих подло употребили во имя, что называется, соображений высшего порядка - все для фронта, патриотический всенародный подъем, победа над врагом и тому подобное. Ты вышел с поля боя героем, а я - я горд до пупа, что способствовал как мог твоему становлению. - Он поднял сваленные на полу вещи, начал одеваться. - И что Сазерленд получил свое - тоже факт отрадный, - договорил он, окончательно одевшись.
- Ты вправду так считаешь?
- Угу. Все возвратилось на круги своя, стало, как раньше: мы с тобой спина к спине против остального мира.
Чайлдс хотел что-то сказать, но вовремя спохватился и сдержал готовые сорваться с губ слова. Он только произнес:
- Знаешь, Дэн, если от меня что-нибудь понадобится, ты только свистни!
- Можешь быть уверен, Морган, как я сам был уверен в тебе все эти годы. Я свистну, да так, что ты услышишь меня на другом конце страны. - Он подъехал к двери, распахнул ее, но в последний момент обернулся: - Душевно мы с тобой пообщались, а, Морган? Привет жене и детям.
Глава 21
На понедельник были назначены две пресс-конференции.
На утренней выступил старший судья Верховного суда Темпл Коновер. Он расположился перед батареей микрофонов и телевизионных камер в одном из помещений Министерства юстиции, рядом с ним сидела его жена. На судье был темно-серый костюм-тройка, крахмальная сорочка, зеленоватого оттенка галстук. Плащ он снял, оставив на шее красный шерстяной шарф.
Коновер начал пресс-конференцию, зачитав краткое заявление, которое сам же написал рано утром:
"Насколько мне известно, управление полиции г. Вашингтона располагает оружием, при помощи которого было совершено убийство сотрудника Верховного суда Кларенса Сазерленда. Это оружие, пистолет 22-го калибра, принадлежало мне. Вплоть до настоящего момента я не подозревал, что мой пистолет был использован для совершения преступления, равно как я не имею понятия, кто и при каких обстоятельствах мог завладеть им. Вышеизложенное полностью исчерпывает мою осведомленность в названном деле".
Одному из полусотни присутствовавших в зале репортеров удалось перекричать своих коллег, чтобы задать вопрос:
- Верно ли, господин судья, что ваш пистолет был передан в полицию вашей женой?
- Мне нечего добавить к тому, что я уже сказал.
Вопрос другого журналиста был обращен к Сесили Коновер:
- Это вы передали пистолет в полицию, миссис Коновер?
- Обстоятельства, при которых был обнаружен пистолет моего мужа, не являются сегодня предметом обсуждения, - начала Сесили, представшая перед журналистами в желтом соломенного оттенка кашемировом платье, плотно облегавшем фигуру. - Это оружие принадлежало ему и…
Коновер метнул в сторону жены свирепый взгляд, затем сказал журналистам:
- Вас предупредили, что я не буду отвечать на вопросы и что мое появление здесь имеет целью лишь огласить заявление, которое я вам только что зачитал. Благодарю вас, что пришли, и желаю всего доброго.
Он встал, повернулся к помощнику так, чтобы тот мог закинуть плащ ему на плечи, затем, опираясь правой рукой на костыль и прихрамывая, направился к двери. Напряженное лицо судьи выражало боль. Сесили еще немного поулыбалась журналистам, напиравшим на нее и забрасывавшим ее вопросами, затем подняла руку:
- Потом, пожалуйста, все вопросы потом. - Она догнала мужа у двери, взяла его под руку, и оба исчезли коридоре.
Все время пресс-конференции Сюзанна Пиншер простояла у задней стены комнаты. Происшедшее оставило у нее ощущение, похожее на грусть. Только что перед ней сидел блестящий и заслуженный юрист, старый человек, опозоренный молодой, красивой женой. Передача пистолета судьи в полицию была, мягко говоря, в большей степени актом неверности, чем ее пресловутые супружеские измены. Сюзанна почувствовала, как неприязнь к Сесили Коновер буквально захлестывает ее. Маленькая смазливая стерва…
К Сюзанне подошел один из ее старых знакомых, тележурналист из Си-би-эс; его тоже интересовало, действительно ли Сесили Коновер была тем человеком, который передал в полицию пистолет судьи.
- Ну никак не могу добиться от них подтверждения, - сокрушался он.
- Не знаю, - ответила Сюзанна, гадая, кто в управлении полиции допустил утечку информации. Не может быть, чтобы Теллер…
Вторая пресс-конференция состоялась в три часа дня в Белом доме. В ходе ее президент Джоргенс объявил, что он назначил известного техасского судебного адвоката Дональда Уишенграда специальным прокурором по делу об убийстве Кларенса Сазерленда. Джоргенс сделал пространное заявление, которое заканчивалось так: "Это трагическое происшествие и последовавшие за ним события угрожают поколебать доверие нашего народа к ведущим государственным учреждениям, к высшим должностным лицам. Назначением специального прокурора я надеюсь способствовать быстрому и справедливому разрешению дела и восстановлению доверия нации".
Под конец президент ответил на несколько вопросов, среди которых был такой: имел ли он в виду судью Коновера, когда говорил о пошатнувшемся доверии к высшим должностным лицам?
- Я не подразумевал какое-либо конкретное лицо, - быстро ответил Джоргенс. - Верховный суд является нашим высшим судебным учреждением, и все, что ставит под сомнение его репутацию, равно как и всякий, кто этому способствует, наносят весьма ощутимый ущерб нашей стране.