Эта фирма сразу же забрала всех еще работоспособных евреев и поляков. А в зелигмановскую виллу, которая была перестроена и обставлена новой мебелью, въехали некие господа, имевшие отношение к этому предприятию.
Все это происходило под присмотром одного из высокопоставленных эсэсовцев, который до этого командовал "оперативной группой" убийц СД и практиковал "особое обращение" с польской интеллигенцией и евреями. В Тшебине все боялись этого человека. Его имя - Паккебуш или что-то в этом роде - отваживались произносить лишь шепотом даже те немногие гражданские немцы, которые прибыли в Тшебиню из "старого рейха".
Паккебуш поселился в бывшей зелитмановской вилле. Используя свой высокий чин, этот эсэсовский фюрер стал "коммерческим директором" нового, полностью перестроенного на потребу вермахта предприятия. Дирекция же концерна, в который входило это предприятие, вскоре тоже, как только союзники начали систематические бомбардировки больших городов "старого рейха", почти полностью переместилась из Лейпцига в Тшебиню.
Зимой и весной 1942/43 года работавшие на фабрике евреи - сначала дети, старики и больные - были постепенно "переселены" из Тшебини. Их отправляли по железной дороге в вагонах для скота в близлежащий концентрационный лагерь Освенцим, где загоняли в газовые камеры и умерщвляли. Среди этих "переселяемых", по всей вероятности, была и младшая дочь Зелигманов, Ревекка, которой тогда было около пятнадцати лет.
Последние еврейские работницы из городка, среди них жена Зелигмана и старшая дочь Мириам, которые по четырнадцать часов в сутки шили плащи для вермахта - и поэтому не сразу были подвергнуты "переселению", - погибли в начале лета 1943 года.
С того времени у швейных машин работали только "трудообязанные" польки - вплоть до осени 1944 года, когда немецкое руководство концерна начало "эвакуацию" сначала наличных товаров со склада, затем машин и станков и, наконец, всего оборудования, причем не только из контор и мастерских, но и частных квартир, занятых руководящими работниками концерна. Все должно быть возвращено "назад в Саксонию" - под таким девизом проходила эвакуация, - хотя главным образом речь шла о награбленном и "реквизированном" имуществе поляков и евреев.
Одним из последних мероприятий, проводившихся в рамках этой "акции по перебазированию", которая на самом деле была не чем иным, как поспешным бегством от стремительно наступавшей Красной Армии, была эвакуация имущества из бывшей зелигмановской виллы. В октябре 1944 года все, что в доме не было прибито па-глухо, все, что только можно было унести - в том числе и несколько картин, - погрузили на грузовики, прибывавшие по заказу из Лодзи (в ту пору Литцманштадта), поскольку в Тшебине подходящих транспортных средств уже не хватало.
В Лодзи немецкий резиновый концерн имел еще одно весьма крупное предприятие, которое достраивали. Но осенью 1944 года его тоже начали "перебазировать" на Запад. Как рассказывали водители грузовиков, прибывшие в Тшебиню, лодзинское оборудование отправлялось сначала в Бад-Фрейенвальде на Одере, а потом уже дальше на Запад; транспорт же из Тшебини направлялся сначала на склад близ Лейпцига, а оттуда должен был "перебазироваться" в Баварию.
Фретш прервал свое сообщение, так как в кабинет вошла секретарь д-ра Штейгльгерингера, приветливая, чрезвычайно толковая дама лет около сорока, предложившая "немного освежиться" - в руках у нее был поднос, уставленный бутылками и бокалами.
Фретш, выпив немного смородинового сока, стал очень сосредоточенно листать свою голубенькую записную книжку и только после того, как секретарша покинула наконец комнату и закрыла за собой дверь, продолжил доклад:
Местом назначения последнего грузовика, отправившегося в середине октября 1944 года из Тшебини в направлении на Запад и груженного всем оставшимся имуществом с бывшей зелигмановской виллы, был, как сообщил один польский водитель, в ту пору "трудообязанный" в Организации Тодта, некий заготовительный пункт в маленьком баварском городке, который назывался Экфельде или нечто вроде того. Видимо, речь шла о городе Эггенфельден в Нижней Баварии, заметил по этому поводу Фретш.
Другой водитель грузовика незадолго до того отвозил из одной "еврейской виллы", как он ее назвал, несколько больших чемоданов, ящиков и мешков, местом назначения которых было "имение Клаус", тоже в Баварии, лежащее где-то поблизости от очень большого озера.
И наконец, третий водитель довольно уверенно вспомнил, что в самую последнюю минуту была еще раз изменена диспозиция: транспорт якобы направили не в Баварию, а через Саксонию в Северную Германию, а точнее, куда-то в маленький городок "немного не доезжая до Бремена, кажется, Хойер". Вместе с грузом на той же машине, невзирая на дискомфорт, отправился один из директоров резиновой фабрики, живший в последнее время на вилле, - нет, не эсэсовец Паккебуш, а некий гражданский человек из "старого рейха".
В ту пору спесивые нацисты сникли: страх перед расплатой обуял их. Они старались, как можно быстрей удрать от "Ивана", так они обычно называли Советскую Армию, и как можно больше увезти награбленной добычи.
Гитлеровская военно-инженерная организация, возводившая укрепления и другие военные объекты.
Все эти факты Фретш терпеливо собирал по крупицам во время двухнедельной "туристической поездки" в Польскую Народную Республику. Мнимая причина его поездки была следующая: отдых па курорте в Закопане и посещение мемориала в Освенциме. Стоимость поездки - 985 немецких марок, включая сборы на въездные визы, плюс издержки в сумме 1850 немецких марок главным образом на угощение и мелкие подарки информаторам, а также на оплату переводчика. Фретш полагал, что названный поляком "Хойер" можно было бы с большой степенью вероятности расшифровать как город Хойя на Везере, округ графство Хойя, Нижняя Саксония, около сорока километров по прямой к юго-востоку от Бремена.
Дотошный Фретш произвел между тем розыски не только в Тшебине. Он побывал также в Освенциме, где смог уточнить даты смерти фрау Зелигман и ее дочери Мириам. Он поработал, кроме того, и в других местах, установив, в частности, контакт с одним, как он выразился, "фронтовым товарищем" в Лейпциге, куда ему самому по причинам, им не названным, поехать было невозможно (или нежелательно).
Этот "фронтовой товарищ", имя которого в графе расходов значилось против цифры 500 немецких марок (западных), сначала кое-что разузнал, чему немало способствовала его работа в качестве контролера Лейпцигского газо- и водоснабжения. Затем он завязал близкое знакомство с привратником одного из народных предприятий Лейпцигского управления по производству резиновых изделий, который много лет проработал в этой отрасли промышленности. От него, в частности, узнал, что подвалы завода резиновых изделий частично используются для хранения старых архивных документов.
Результаты расследований, плоды пространных бесед за столиками пивных, хождения в гости и одна воскресная прогулка по подвалам упомянутого завода, совершенная якобы с целью проверки проходящих там газовых и водопроводных труб, были затем точно изложены "фронтовым товарищем" Фретшу. Их последняя встреча произошла в одном из мотелей на автомобильной дороге, где разрешено транзитное международное сообщение между Хофом в Баварии и Западным Берлином.
Собранные в Лейпциге сведения во многом подтвердили информацию, полученную Фретшем в Польше, дополнив картину еще некоторыми важными штрихами.
Действительно, одной лейпцигской фирмой по производству резиновых изделий - "Коммандитным товариществом Флюгель и Польтер", - у которой в 1934 году сменился хозяин и дела пошли сильно в гору, было создано в 1941 году предприятие в Тшебине, выпускавшее резиновые и прорезиненные плащи, а также различные другие изделия, потребные для вермахта.
Это предприятие, названное Верхнесилезским заводом резиновых изделий, уже в июне 1942 года имело "производственную дружину" численностью 3850 единиц, преимущественно женского пола, среди них 2653 еврея и 1099 поляков из Тшебини и окрестностей. В апреле 1943 года на Верхнесилезском заводе было занято в общей сложности 2633 рабочих, среди них только 797 евреев. В ноябре 1943 число привлеченных к принудительным работам на фабрике поляков резко возросло - до 2265 человек, численность же рабочих еврейской национальности упала до нуля. К этому времени на фабрике работало ровно 130 немцев из рейха, освобожденных от службы в вермахте и используемых для надзора за поляками.
Впрочем, несмотря на сильное снижение численности рабочей силы за счет отправленных в лагеря еврейских женщин и детей, объем производства в том же 1943 году по сравнению с предыдущим увеличился вдвое: он возрос с 3,5 миллиона рейхсмарок до 7 миллионов, но одновременно снизилась средняя почасовая оплата всех работающих на фабрике в Тшебине с 43 до 36 рейхспфеннигов. Эвакуация и уничтожение евреев в газовых камерах - как это указывалось в одном из сохранившихся документов, - "к счастью, не отразились отрицательно на выпуске продукции".
Все эти сведения - как поспешил оговорить в своем сообщении Фретш - непосредственного значения для розыска пропавшей без вести картины Каспара Давида Фридриха не имели; они должны были лишь показать, какое обилие информации появляется даже сейчас, более чем через тридцать бурных лет, в распоряжении ищущего. Никогда не знаешь в начале расследования, куда оно тебя приведет, но эти сведения могут оказаться полезными в будущем.
Почти одновременно с приобретением Верхнесилезского завода резиновых изделий в галицийской Тшебине Лейццигскому коммандитному товариществу "Флюгель и Польтер" в 1941 году было Главным опекунским управлением по Востоку передано еще одно предприятие, а именно - Акционерное общество по производству резиновых изделий в Лодзи "Джентльмен". И это было сделано не без помощи фюрера СС Паккебуша, о чем свидетельствуют документы.
Владельцам лейпцигского концерна, впрочем, не понадобилось при "покупке" принадлежавшего раньше еврейской фирме "Джентльмен" раскошеливаться, вернее, предприятие им досталось бесплатно. Они позаботились о получении государственного кредита "на строительство", для формального обеспечения которого была достаточна лишь стоимость домов и участков, принадлежавших к наличному имуществу, так называемому активу Акционерного общества "Джентльмен". И так как этот весьма необременительный кредит точно соответствовал размерам покупной цены, установленной для "аризируемого" лодзинского предприятия, все в общем и целом было практически внушительным подарком концерну, поскольку стоимость одного лишь станочного парка "Джентльмена" составляла уже тогда несколько миллионов марок.
Концерн "Флюгель и Польтер" переименовал свое дочернее предприятие "Джентльмен" в завод резиновых изделий "Вартеланд", а эсэсовский фюрер Паккебуш "обеспечил" для него несколько тысяч согнанных на принудительные работы еврейских женщин, и выпуск продукции очень скоро возрос в десять раз. Второго августа 1944 года было дано указание о "перебазировании" всего завода "Вартеланд" в Бад-Фрейенв а льде на Одере. Оттуда, собственно, все дорогостоящее оборудование должно было транспортироваться в Криммитшау (Саксония). Но некий высокий покровитель - Фретш не назвал его имени - предложил другой план и, учитывая военное значение станочного парка, назначил новый, гораздо более удаленный к западу пункт "перебазирования" - Хойя на Везере.
Здесь Фретш оторвался от записей и взглянул на своих собеседников покрасневшими глазами, в которых мелькнуло что-то вроде удовлетворения собой. Затем он откашлялся, полистал свою обтрепанную записную книжку и заявил деловито:
- Теперь я перехожу к третьему комплексу расследования.
Параллельно своим непрямым и поглотившим много времени розыскам в Лейпциге предприимчивый Фретш хлопотал и в другом, так сказать, противоположном направлении, а именно в "Союзе изгнанных". Посещая собрания "землячеств" и "вечера родины", давая объявления в соответствующих органах печати и интенсивно опрашивая пожилых дам и мужчин, которых он пренебрежительно назвал "беженцами по призванию", Фретш разыскал наконец некую Марианну Будвейзер.
Шестидесятилетняя, страдающая артритом женщина жила на скромную пенсию где-то поблизости от Ингольштадта; она родилась в Братиславе (бывшем Прессбурге) и в 1943–1944 годах подвизалась в Тшебине в качестве экономки или - как она сама сказала - компаньонки.
Первое время она вела холостяцкое хозяйство у господина штандартенфюрера Паккебуша - "красивого, внушительного мужчины и настоящего сорвиголовы". "Его звали Герберт, - сказала эта дама. - Я заботилась об этом человеке, которого все так боялись". Затем она перешла, по ее утверждению нехотя, от Паккебуша к другому высокопоставленному господину из дирекции Верхнесилезского завода резиновых изделий и с тех пор вплоть до октября 1944 года управляла виллой, принадлежавшей раньше Зелигманам.
"Высокопоставленный господин", о котором она заботилась тогда с помощью двух польских девушек и одного украинца (последний был садовником и шофером), прибыл в Тшебиню позже других, а до того был "важной птицей" в органах по надзору за резиновой промышленностью. На Верхнесилезском заводе он был заместителем директора по производству. Очевидно, этот новый ее хозяин уступал по ухарству штандартенфюреру CG Паккебушу и не очень был во вкусе фрау Будвейзер. Она никак не могла припомнить, как его звали. "В его имени была буква "и"…" - сказала она, добавив, что, кажется, он имел звание то ли доктора, то ли барона, но она лично должна была называть его "господин директор".
Господин директор и другие руководящие господа из заводоуправления были не единственными гостями на зелигмановской вилле. Время от времени приезжал туда из Лейпцига "господин доктор, генеральный директор" всего резинового концерна. Поздним летом 1944 года он здесь бывал чаще, чем обычно, всегда в дорогом автомобиле и, между прочим, неизменно в сопровождении одной молодой дамы по имени Дора Апитч. Фрау Будвейзер потому так хорошо запомнила ее имя, что еще в Прессбурге, до своего мимолетного несчастливого брака с господином Будвейзером, состояла в близких отношениях и даже была "почти помолвлена" с неким Оттокаром Апитчем. При первой же встрече с Дорой Апитч она осведомилась, нет ли у нее родственников в Братиславе, на что получила весьма надменный отрицательный ответ…
Все разговоры господ, бывавших на вилле - самого директора, "господина доктора" и сопровождавшей его Доры Апитч, так же как и появлявшегося здесь иногда Герберта Паккебуша, - начиная с лета 1944 года почти все время вертелись вокруг одного вопроса: удастся ли "Ивану" прорвать стремительно приближавшийся немецкий фронт и как бы поскорее и понадежнее обезопасить себя вместе со всеми накопленными в Польше ценностями.
Больше всего они беспокоились об обстановке и внутреннем убранстве зелигмановской виллы - коврах, красивой старинной мебели и картинах, столовом серебре, постельном белье, фарфоре, огромных запасах продуктов и вина.
Рассказав все это, Фретш заметил, что "по психологическим соображениям" он не стал расспрашивать фрау Будвейзер сразу же о той картине; ему представлялось, что из тактических соображений надо выждать, пока она сама заговорит об этом.
Некоторые ценности - по какой причине и по чьему указанию, этого фрау Будвейзер припомнить не могла - отправлялись тогда в качестве подарков высокопоставленным и влиятельным лицам. Так, например, привезенный, по всей вероятности, из Германии "красивый мейсенский кофейный сервиз на двенадцать персон", который ей самой пришлось упаковывать, был послан какой-то "важной птице" в канцелярию фюрера. Эсэсовцы, которые частенько наведывались сюда, также прихватили кое-что, в частности большой ящик с вином и коньяком, а может быть, и с каким-нибудь другим ценным содержимым - он отправлен в некий "пункт экономического контроля" в Праге, хотя разговоры велись о том, что "перебазировать" в Протекторат, в район Эгера, надо лишь некоторые станки и машины. Две ценные картины, а также несколько персидских ковров эсэсовцы увезли в рейх.
Тут Фретш позволил себе осведомиться о том, что это были за картины. На фрау Будвейзер, однако, большее впечатление производили вычурные золотые рамы картин, чем то, что на них было изображено. Но все-таки она помнит, что на одной из картин, которую взял с собой сам "господин доктор", были изображены "совсем голые женщины", а на другой - мертвый фазан.
Фретш отважился наконец спросить фрау Будвейзер о картине с романтическим горным ландшафтом. Она ничего не могла вспомнить, но, когда он спросил, не было ли среди картин на вилле также и картины художника Каспара Давида Фридриха, фрау Будвейзер вдруг вспомнила о маленькой медной пластиночке, на которой было выгравировано имя этого художника; ей приходилось каждую неделю напоминать польским горничным, чтобы они хорошенько полировали эту таблицу.
- Ах да, - сказала она после некоторого размышления, - это была такая печальная картина развалившегося замка, я ее терпеть не могла, и Герберт Паккебуш тоже не захотел ее взять.
При этом выяснилось, что картину художника Каспара Давида Фридриха кто-то собирался вручить в качестве прощального подарка господину штандартенфюреру Паккебушу перед его отъездом. Но он отнюдь не пришел от этого в восторг, заявив, что ящик с французским коньяком пришелся бы ему куда больше по вкусу.
Фрау Будвейзер поначалу совсем не была уверена в том, что "печальную картину", как она ее называла, вообще "перебазировали" куда-нибудь. Но потом она вспомнила, что, уезжая, она напоследок прошлась по комнатам и осмотрела все помещения виллы. Дом был полностью очищен; была составлена длинная, снабженная многочисленными служебными печатями опись с несколькими копиями для соответствующих компетентных органов. "Печальная картина" должна была быть тоже упакована - для кого, этого она, естественно, не знала, но, во всяком случае, увезена была картина с каким-нибудь из самых последних транспортов, направленных в Баварию или в Северную Германию. И местом назначения в Баварии следует определенно считать Эггенфельден, так как ей, фрау Будвейзер, было тогда, в середине октября 1944 года, предложено поехать именно туда. Она было уже согласилась, но затем все-таки предпочла не бежать "домой, в рейх", с другими немцами из Тшебини, а искать свои пути отступления. Она поехала к родной тетке, жившей в двадцати километрах севернее Братиславы, в маленьком имении, где было достаточно еды и никаких бомбардировок. И она больше никогда и ничего не слышала о бывших господах. Правда, один случай был. Это произошло лет десять назад, на собрании "изгнанных" в Кёльне. Там она встретила неожиданно немку - фольксдойче из Тшебини, которая сказала ей: "Твой бывший начальник теперь важная птица в Бонне!.. Даше в бундестаге заседает, а недавно он произнес речь на нашем собрании…"