- Генерал повесил трубку. Прекратил разговор. Основная посадочная полоса у них на ремонте, а запасную размыло дождем. Вода стоит по колено. Только что пытался взлететь ЯК, но не смог…
- Кому подчиняется генерал?
- Начальнику штаба ПВО страны.
Забродин позвонил в штаб ПВО. Ему ответил дежурный:
- Я позвоню в Орел.
Полковник ходил по комнате и лихорадочно думал: "Как быть?" Он давно не испытывал такой злости. "Перестраховщик, - ругал он генерала. - Что же делать? Уже шесть часов… Срывается операция!.. Звонить дежурному по КГБ. Или в Министерство обороны? И даст ли это какой-либо результат, если командир части принять не может?"
Спутники Забродина давно уже стояли у двери и прислушивались к переговорам.
Снова затрещал телефон.
- Вас, товарищ полковник. Из Орла.
Забродин схватил трубку.
- Говорит генерал Жарков, - услышал он раздраженный голос, - что вы поднимаете шум?!
- У меня очень важное дело, товарищ генерал!
- Если вы разобьетесь, так от этого дело не выиграет!
- Я понимаю. Нужно искать выход…
- Я только что возвратился с летного поля. Ноги вязнут! Сейчас, кажется, дождь стихает… Через час, вероятно, смогу вас принять. Передайте трубку командиру корабля.
- Слушаю вас, товарищ генерал! - лихо отрапортовал Светлов. - Да, да… Знаю хорошо. Ваш аэродром знаю, как свою ладонь. Много раз там бывал… На бугорок? Смогу… Есть!
Светлов положил трубку и, повернувшись к Забродину, обрадованно проговорил:
- Товарищ полковник, генерал разрешил! Я этот бугорок хорошо знаю. Вы не беспокойтесь… Я посажу самолет на одну точку!
Забродин сейчас не думал ни о какой точке. "Хоть на одно колесо, хоть на брюхо… Как угодно. Лишь бы в Орел".
Снова прогрели моторы. Самолет мелко дрожал, как норовистый конь, готовый сорваться с места.
В салоне не было привычных кресел. По обе стороны привинченного в центре прямоугольного стола стояли мягкие диваны, на столе лежали газеты и журналы.
Присев к столу, Ромашко перелистывал какой-то журнал. "Крепкие же нервы у этого парня", - позавидовал Забродин.
День занимался пасмурный, навстречу быстро неслись тяжелые темно-серые тучи. Вскоре полил сильный дождь. Летчик сбавил высоту, повел самолет ниже туч, над самыми верхушками деревьев. Дождь все усиливался. Забродину по временам казалось, что они сидят в трюме корабля. Корабль плывет по бурному морю, и высокие волны заливают иллюминаторы. Вода и воздух смешались в одну пенистую струю, которая хлещет по бортам…
Вскоре в тучах появились просветы, а вслед за тем Забродин вдруг почувствовал, что самолет остановился. Прекратилась равномерная дрожь, сотрясавшая до этого самолет. Из кабины вышел Светлов, улыбнулся и спросил:
- Ну, как?
- Что? - удивился Забродин.
- Долетели!
Теперь тот же вопрос повторил Забродин:
- Как долетели?
- Я обещал посадить вас на одну точку, и мы уже на бугорке.
- Ну, знаете!
Забродин поднялся, полагая, что его разыгрывают, и выглянул в окно. Где-то вдалеке сквозь туман он увидел маленьких человечков, которые спешили к самолету. Они как-то неестественно вытаскивали из земли ноги, и казалось, что танцуют на одном месте.
"Чудесный парень!" - подумал Забродин о Светлове, который в это время открывал дверь. В салон ворвался насыщенный влагой прохладный воздух. Они спустились на землю. Пожилой майор, пожимая Забродину руку, объяснял:
- Мы ожидаем здесь уже три часа. Беспокоились, что вас не смогут принять. Пойдемте к машине.
- Вот как бывает. Проклятая погода чуть не сорвала все планы!
На размокшей глине ноги разъезжались в разные стороны, и их нужно было с силой вытаскивать. Идти было трудно.
- Какие будут указания! - спросил майор, когда наконец все собрались у машины.
- Сколько времени нужно ехать к площадке? - спросил Забродин.
- Около получаса…
- Времени в обрез. Побыстрей!
Поляна, покрытая кое-где мелкой травой и опавшими листьями, была окружена елями.
Стал накрапывать дождь. Радиоаппаратуру разложили на сиденьях машины. Все делали наспех: Ромашко готовил передатчик, Лунцов и майор растягивали антенну. До сеанса оставались считанные минуты.
У Ромашко что-то не ладилось. Он никак не мог вставить нужные кварцы. Наконец с трудом вогнал и вздохнул. Подключил аккумулятор, взял в свою большую ладонь телеграфный ключ. Забродин кивнул: пора!
Ромашко утопил кнопку. Сигнальная лампочка не загорелась: что-то не в порядке. Потрогал провода - никакого эффекта. А время идет… Подвигал кварцы - без перемен. Прошла минута…
- Давайте позывные, - сказал Забродин.
Ромашко посмотрел на лежащий перед ним листок с позывными, стал выстукивать ключом. "Как дрова рубит! Быть бы ему дровосеком, а не радистом!" Забродин вспомнил слова Краскова, что в разведывательной школе Ромашко считался плохим радистом, не было у него тонкости и изящества, необходимых в любом деле, связанном с техникой.
Ромашко переключился на прием и тут же покачал головой: его не слышат.
А времени для передачи всего пять - семь минут. Больше нельзя. Вызовет подозрение. Да и принимать не будут. Минуты летят, вот уже пошла третья.
Руки Ромашко дрожат, он нервничает. Забродин его успокаивает.
- Не торопитесь… Ничего страшного. Что-нибудь перепутали…
Ромашко потрогал подключение антенны, аккумуляторов - все в порядке. Опять застучал на ключе: точки - тире, точки - тире, секунды, секунды… И снова прием.
Пусто! Ничего нет! Это сразу видно по его напряженному лицу. Он вытирает рукавом пот и вопросительно смотрит на полковника, словно спрашивает, нужно ли делать еще попытки! Но Забродин не специалист по радиотехнике. В жизни нельзя освоить все специальности. А решать надо сейчас, немедленно, мгновенно, пока еще не прошло время, он обязан. Продолжать ли бесполезные попытки установить связь или прекратить?
- Передайте всю радиограмму! - решительно скомандовал он.
Ромашко неумело-топорно отстучал морзянкой цифры, написанные на бумаге. Закончил и со злостью сбросил на сиденье наушники.
Забродин отошел в сторону. Он не чувствовал дождя, который мелкими струйками лился за воротник плаща. "Столько сборов, столько шума, и все впустую. Виновата неумелость Ромашко. Он не мог делать так нарочно". Забродина тревожит и другое: не окажет ли эта попытка отрицательное влияние на все дело… На Краскова? Затрачено столько времени и сил. Неужели все напрасно?!
Ромашко отключил аккумуляторы и с поникшей головой вышел из машины. Полковник подошел к нему.
- Всякое бывает, Пантелеймон Васильевич! Не падайте духом, - пытался успокоить его Забродин, хотя у самого на душе повис тяжелый груз неудачи и сомнений. - Будем надеяться, что следующий сеанс окажется более успешным.
Оставив Ромашко на попечение Орловского управления, Забродин выехал в Москву.
- Вам не кажется, что это маневр? - спросил Забродина генерал Шестов, выслушав доклад полковника.
- Я думаю, что это произошло чисто случайно. Нет, умышленно поступить он так не мог! Не за чем ему, да и сыграть бы так не сумел…
- Когда следующий сеанс?
- Через неделю.
Спустя неделю Забродин снова приехал в Орел. Ромашко хоть и "рубил дрова", но на этот раз получил подтверждение, что телеграмму приняли. Когда закончилась радиопередача, Ромашко не проявил радости, но по его глазам Забродин видел, что он доволен.
"Что же помешало первый раз? Что-нибудь соединил не так? А сигналы… Были они в эфире или нет?" - это так и осталось загадкой. После сеанса Забродин впервые уловил на лице Ромашко какое-то подобие улыбки. Серо-зеленые глаза его сияли откровенно, по-детски. Он даже в какой-то мере утратил свою медлительность.
Расставаясь, Забродин приободрил его:
- Молодчина! Скоро, вероятно, мы поселим вас на квартире… А пока придется потерпеть. Я буду навещать вас.
В центре Мюнхена, недалеко от того здания, где в полдень на мраморном пьедестале больших курантов вслед за последним ударом колокола разыгрывается рыцарское сражение и посмотреть на него собирается толпа зевак, стоит трехэтажный особняк с колоннами.
Сзади к особняку примыкает небольшой тенистый парк, высокая металлическая ограда которого сплошь увита плющом. Красиво разделанные газоны радуют глаз яркой зеленью.
По вечерам и в ранние утренние часы, когда особняк пуст, тишину парка нарушает треск бензинового моторчика: садовник-немец подстригает траву и ставит автоматические лейки.
Когда горячее солнце накаляет каменные мостовые и в домах становится душно, в парке все так же прохладно. Там иногда прогуливаются люди. Но никогда не бывает женщин, не слышно веселого беззаботного смеха детей…
- Дорогой майор, а ведь я был прав! - с чувством внутреннего превосходства произнес солидный пожилой мужчина, одетый в светлый легкий костюм. - Теперь они будут валить на нас все…
Тот, кого назвали майором, хотя на нем не было военной формы, отшвырнул носком ботинка подвернувшийся камешек:
- А вы не уступайте, мистер Корвигер! У нас своих дел хватает.
Майор потянул вниз яркий галстук, как бы освобождая шею.
- Они получили сведения… Это распоряжение Вашингтона…
- Я не могу рисковать. Такое задание поручать ребятам еще рано. Они не прошли период легализации… А после провала четверки они должны притихнуть.
- Это приказ…
Майор с недоверием покосился на говорившего.
- Срочно?
- Чем быстрей, тем лучше! И обязательно - маяк.
- День "икс"?
- Нет. Но должна быть готовность.
- Приказ я обязан выполнять. Но предварительно нужно провести проверку. Хотя бы простую…
- В чем дело?
- Работа Дика на ключе мне показалась весьма странной. Первую телеграмму не приняли. В эфире были какие-то обрывки, которые все время пропадали.
- Он дал сигнал опасности?
- Нет, но…
- Почерк?
- Его, но бессвязный!
- Гм… Какой смысл? Я больше подозреваю тех, у кого все идет ровно и гладко. Не станут же русские делать сами себе помехи?
- Вы правы. И все же я хотел бы проверить.
- Я поставлю условие. А что другие?
- Маяк только у Дика…
- Благодарю вас.
Пожилой распрощался с майором и направился к зданию. Майор через калитку в зеленом заборе вышел на улицу.
- Входи! Входи! - с этими словами пожилой мужчина, с седыми, торчащими в разные стороны усами, отворил дверь и пропустил Ромашко. Потом он громко позвал:
- Хозяйка, принимай гостя!
Гость осмотрелся. Большая светлая горница с крашеным полом, чистые занавески на окнах.
Из соседней комнаты вышла моложавая женщина, в пестром сарафане, с мокрыми по локти руками. Она вытерла руки о передник.
- Здравствуйте. Очень рады! - Женщина подала руку, и Ромашко, смущаясь, ее пожал.
- Наш новый квартирант, - пояснил мужчина. - Покажи, Лукерья, комнату.
- Ну, что же. Очень даже приятно… Проходите. А где ваши вещи?
Ромашко хотел что-то ответить, но хозяин его опередил:
- Вещи потом…
Легко, ступая, хозяйка повела Ромашко в другую половину дома и, отворив дубовую дверь, показала:
- Вот тут…
Ромашко вошел следом за ней в комнату. Кровать под белым покрывалом, тумбочка, небольшой столик со скатертью. У Ромашко захватило дух от домашней обстановки и уюта. Но его не покидало ощущение, что он во сне. Проснется - и снова решетка, серый бетон тюремной камеры.
Хозяйка ушла. Ромашко осторожно сел на деревянный табурет. Закурил. Через окно видна была зеленая лужайка с пестрой клумбой, дальше - яблони, высокая береза с завитушками коры на стволе, а там - кусты. Слишком разительной была перемена.
- Пантелеймон, обедать! - голос хозяина вернул его к действительности. И только тут Ромашко почувствовал, что действительно голоден. С утра ничего не ел. Сначала был на деревообделочной фабрике, куда его устроили работать плотником. Потом майор из КГБ познакомил его с Василием Петровичем Крупенниковым, мастером той же фабрики. И вот теперь здесь. Как в сказке. Да и в сказке так не бывает!
- Обедать, обедать, - повторила приглашение хозяйка.
- Иду…
Рано утром в комнату тихо постучали. Пантелеймон резко подскочил, как привык делать это в тюрьме. Не сразу вспомнил, где он.
- Фу, ты! - перекрестился.
Протер глаза, оделся.
Завтракали вчетвером: Василий Петрович, хозяйка, их дочь Надя и Ромашко. Надя, торопливо позавтракав, побросала в портфель тетради, и, помедлив у двери, громко сказала:
- Мама, я пошла.
Она спешила в техникум.
- Ты, как, Пантелеймон, по плотницкому? - Василий Петрович допивал чай.
- Все умею, Василий Петрович.
- И вязать?
- Все, что надо. Я учился два года.
- Ну, ну. Сейчас пойдем.
Потом они шли по пустынным в этот ранний час улицам города. Чем ближе к фабрике, тем больше людей. Трудовой день начинался. И Ромашко охватил подъем, словно он попал на большой праздник, который будет длиться бесконечно…
Как-то, вернувшись с работы, Ромашко снял скатерть, аккуратно расставил на столе блестящие коробочки аккумуляторов. Зачистил контакты, подключил их к приемнику. До приема радиограммы оставалось пятнадцать минут. Пантелеймон подошел к окну, открыл его. На него нахлынули запахи леса, свежести, появилось ощущение легкости.
У цветочной клумбы копошилась Надя. Она поправляла побитые дождем астры. "Уже осень! Как быстро!" - подумал Ромашко.
Услышав стук открываемого окна, девушка обернулась и, увидев квартиранта, почему-то смутилась.
От пьянящего свежего воздуха, от вида растерявшейся девушки, которая порывисто поднялась и стала поправлять упавшие на лоб волосы, на душе у Ромашко стало тепло. Он улыбнулся, отошел от окна и подсел к приемнику.
"Та… та… та…" - Ромашко уловил свои позывные. На этот раз трудился необычно долго. Телеграмма оказалась длинной и очень его удивила:
"Для твоей безопасности изменили расписание передач.
Новое возьми в тайнике. Полевая улица, до конца. Высоковольтная мачта. С правой стороны по ходу большой камень. Под ним в земле контейнер. Твой сверток № 1. Коробку № 2 не вскрывай. Переложи в другой тайник и описание сообщи.
С богом!
Друзья".
В тот же день Забродин получил с нарочным сообщение из Орла и два пакета. В записке Ромашко изложил свои предположения:
"Расписание изменили в связи с провалом четверки. Второй пакет предназначен для второго агента, для кого, не знаю. Можно выполнить указание центра, устроить засаду и схватить".
Забродин ознакомился со всеми материалами и задумался. "Тысяча и одна ночь! Прав Ромашко или нет? Кто заложил для него пакеты? Другой агент? Где он? Как его найти? Безусловно и другое: Ромашко проверяют. Почему? Чем он вызвал подозрение? Необходима крайняя осторожность! Особенно во время его встреч с местными чекистами!"
Вот пакет № 2. Забродин осмотрел его: белый, упругий сверток, упакованный в целлофан. "Что в нем? Шифры? Расписание работы другого агента? Инструкции? Хорошо бы вскрыть и посмотреть. Но даже в руки взять нельзя, чтобы не оставить отпечатков пальцев. Ни в коем случае!..
Заложить пакет в тайник, устроить засаду и схватить, как предлагает Ромашко? Будет ли это наилучшим решением? А что потом с Ромашко? Узнают о провале и ему перестанут доверять!
Да, вот это задача! Все запутано и сложно… Может быть, заложить в тайник и никого не трогать? Имеет ли он моральное право отпустить шпиона, когда тот сам идет в руки. Передать ему сверток, присланный иностранной разведкой. А если шпион потом совершит убийство или диверсию?"
Генерал Шестов и Забродин долго перебирали различные варианты, пока не остановились на одном.
Третий секретарь иностранного посольства в Москве Джим Кэмпбелл, элегантный человек тридцати шести лет, и пресс-атташе того же посольства Майкл Руни вместе с женами заняли места в мягком вагоне поезда Москва - Симферополь.
Получая билеты в кассе "Метрополя", клерк посольства громогласно объявил:
- Молодые дипломаты хотят посмотреть русскую природу в бархатный сезон.
Перед отъездом из посольства Джим и Майкл выпили виски, и теперь им было весело. Стоял сентябрь. Ночи в Москве пробирали холодком, и лица дипломатов раскраснелись на свежем воздухе.
Поезд набирал скорость. Что-то вспомнив, жена Джима наклонилась к нему и тихо сказала:
- Объясняться с проводником ты будешь сам…
- Здесь не нужно никаких объяснений… Спи спокойно… Только вот что, достань, пожалуйста, из чемодана мой старый макинтош.
Мадам Кэмпбелл, довольно энергичная молодая женщина, раскрыла чемодан, вытащила легкое пальто, свежее, хорошо отутюженное, но уже устаревшего фасона, и повесила его на крюк возле двери. Потом спросила:
- А свитер?..
- Положи мне на полку…
Проводник проверил билеты, постелил белье и, пожелав доброй ночи, удалился.
Укладываясь спать, Кэмпбелл обнадежил своих спутников:
- Будьте спокойны! Все будет о'кэй! В случае чего, объясните, как договорились.
В пять утра на руке Кэмпбелла забились, затарахтели, словно в пустую банку попала оса, миниатюрные часы-будильник. Дипломат поднялся и стал торопливо одеваться. Спустившись с полки, накинул приготовленный макинтош. Поцеловал жену и вышел в коридор. Небо за окном чуть посветлело. По полям стелился туман.
Из служебного купе вышел заспанный проводник, держа в одной руке фонарь, в другой - чехол с сигнальными флажками. Кинул рассеянный взгляд на непутевого пассажира, поднявшегося ни свет ни заря, молча вышел в тамбур.
Скоро за окном показались дома, наполовину скрытые длинными дощатыми заборами и фруктовыми деревьями. Они терялись где-то во мгле. Проплыли столбы с висящими на них потускневшими лампочками. Вагон стал замедлять ход. Колеса на стрелках застучали неровно, с перекатами. Скрипнули тормоза, с тихим звоном ударились друг о друга буфера, и состав остановился.
Выждав, пока проводник закончит свои дела, Кэмпбелл вышел из вагона. Высокая асфальтированная платформа была влажной, как будто ее только что вымыли.
Светлый фасад большого вокзала, на котором крупными буквами стояло: "Орел", порозовел, как и облака высоко в небе.
Кэмпбелл поежился. Не спеша зашагал по перрону, пристально всматриваясь в здание, словно что-то выискивая. Возле двери, ведущей в зал ожидания, оглянулся. Платформа пуста. Проводник увлекся разговором с кем-то из соседнего вагона.
Кэмпбелл с трудом отворил тяжелую вокзальную дверь. Зал ожидания окутал его застоявшимся теплом. Нервная дрожь постепенно утихла. Он прошелся между рядами больших скамеек, заглянул в буфет… Вот раздался гонг… Кэмпбелл поднес к глазам часы и решительно зашагал к выходу в город…
На привокзальной площади стояли две автомашины - такси. Кэмпбелл заглянул в кабины - никого нет, водители куда-то ушли. Прошелся по улице, время от времени оглядываясь в сторону перрона. Когда вдали промелькнули сигнальные огни последнего вагона, повернулся и пошел в ресторан. Посидел немного, выпил чаю.