Во-вторых, Ингушетия поступила так единственная из всех других близлежащих республик, и в противовес им. Самый показательный пример прокремлевского поведения окрестных Чечне территорий – Кабардино-Балкария. По приказу президента Валерия Кокова, полностью подконтрольного Москве человека, в сентябре 1999 года на границах КБР просто-напросто выставили заградительные кордоны, и обезумевшие от всего пережитого, уставшие и голодные люди, с младенцами и стариками на руках, нуждающиеся в срочной медицинской помощи, вынуждены были поворачивать назад… Но куда? В Чечню дороги не было, и
беженцы шли все в ту же Ингушетию, принявшую на себя главный удар чеченского исхода.
Наконец, в-третьих, Ингушетия и дальше совершала этот свой подвиг, как могла. Заботилась о беженцах почти три года, несмотря на нападки подконтрольных Кремлю СМИ и на беспрецедентное давление и шантаж из Москвы, которому подвергался все это время президент Аушев, что и привело, в конце концов, к его отставке в январе 2002 года, внеочередным президентским выборам, череде тяжелейших испытаний и воцарению в апреле 2002 года в Ингушетии в качестве президента генерала ФСБ Мурата Зязикова – ставленника и Кремля, и лично Путина, и в целом отечественных спецслужб, к этому времени окончательно, по проииюму советскому образцу, окрепших во всех властных щелях нашей страны…
Однако пока – конец февраля 2000-го. До смещения Аушева еще очень далеко, и мы разговариваем в Магасе – недавно отстроенной ингушской столице, в президентском дворце. Наш разговор происходит на фоне льющегося через СМИ потока кремлевских бредней о том, что теперь, после штурма Грозного и ухода оттуда боевиков во главе с Масхадовым и Басаевым, – наступает "конец войне". Как известно, конца войны нет до сих пор… Но тогда мы же этого еще не знали.
– Так конец войне или нет?
– Нет, конечно, – все только начинается. Боевые действия продолжаются по всему периметру. В Грозном – боевики. В селах – тоже… А где террористы? В моей системе координат "антитеррористическая операция" может заканчиваться только тем, что заложники выходят на свободу, а террористы задержаны, наказаны или уничтожены.
– Но ведь часть заложников уже освобождена? Военные показывают их по телевизору.
– Это те, кто мог быть вызволен из неволи и без крупномасштабных боевых действий. Более того, я уверен: без войны они бы вышли из плена еще быстрее.
– Так как бы вы назвали нынешний этап войны?
– Я не знаю, потому что вообще никакого этапа не вижу. Базы террористов не уничтожены – они по-прежнему по всей территории Чечни. Объявленная партизанская война продолжается.
– Однако мирная жизнь, уверяет Кремль, кое-где в Чечне налаживается?
– Где? Покажите! У нас в Ингушетии по-прежнему более 200 тысяч беженцев! Все южные районы – здесь. Грозный – тоже. Почему люди так и идут из Чечни к нам? Почему вместо возвращения домой – новые потоки беженцев? Лично для меня это главный признак, что ситуация нестабильна.
Вспомните первую войну. Когда шли интенсивные бомбежки Самашек, Ачхой-Мартана и Грозного, в Ингушетию тоже пришли тысячи людей. Но это продолжалось совсем недолго, мы даже палатки не развертывали. И только бои прекращались – люди двигались к себе домой. Мы их не гнали – они сами так хотели, потому что тогда ощущалась хоть какая-то элементарная стабильность. Люди верили, что пусть плохо, но жить можно. Сейчас ничего этого нет, люди не надеются на лучшее – и поэтому продолжают оставаться в Ингушетии. При этом некоторые из них делали попытки вернуться, но попадали под бомбежки и "зачистки" и опять приходили к нам.
Вторая причина, почему беженцы не идут домой в Чечню, – там нет никакой реальной власти. Например, ответьте на вопрос: кто вам в Чечне гарантирует жизнь? А ведь эта главное конституционное требование человека к государству! Ответ прост: никто не гарантирует! Кто будет отвечать, если придет боевик и убьет вас? Никто. А если пожалует контрактник и ограбит? Никто. Вот почему до последнего люди намерены сидеть в Ингушетии, где есть стабильность и власть. Если у нас кого-то оскорбят или обидят, тут же работают все положенные государственные структуры – милиция, прокуратура, суд…
– Тем не менее и в лагерях беженцев на территории Ингушетии прекращена раздача горячего супа и бесплатного хлеба…
– Нам очень трудно, это правда. Хотя большинство беженцев продолжают находиться в Ингушетии, средств на их содержание мы из федерального бюджета не получаем. При этом Москва знает: наша кредиторская задолженность по беженскому содержанию – 450 миллионов! Как она образовалась? Чтобы кормить пришедших к нам голодных людей, мы в долг (а как еще могли мы поступить?) закупали продукты, пекли хлеб и т.д. Вы ведь по нескольку раз в день едите и пьете? Так и они. В результате мы – должники своим хлебозаводам, тем поварам, которые варили обеды, поставщикам продуктов. Дальше так продолжаться не могло. Если бы не помощь гуманитарных организаций, я и не знаю, что бы мы сейчас делали… Кроме того, я уверен, большинство ингушей, живших до войны в Чечне, обратно туда уже не вернутся. Останутся здесь и многие чеченцы и русские. И мы должны их обустраивать на постоянное жилье! За счет каких средств?
– Федеральный центр пока видит, как известно, лишь один выход из беженского тупика – в насильственном переселении людей обратно.
– Если человек хочет, создайте ему условия и он переедет. Это моя позиция. И главные слова здесь – создайте условия. Однако подавляющее большинство чиновников слышать о подобном повороте не желает, а силовыми методами ничего не добиться. Перед нашим, ингушским, правительством я поставил следующую задачу: выяснить реальную картину, кто же в лагерях беженцев куда хочет ехать, и доложить ее мне. Если окажется, что, например, 40 тысяч человек намерены остаться в Ингушетии на постоянное жительство, значит, у нас необходимо закладывать новые города и поселки, финансируя это из денег на восстановление Чечни после проведения "антитеррористической операции". Или, например, выяснится, что 20 тысяч решили перебраться в другие регионы России. Так вот, в зависимости от того, куда они отправятся, тот регион и должен получить под них средства, обеспечивая жильем. Это будет справедливо.
– Почему такой работой занимается не федеральное правительство, начавшее войну, результатом которой всегда бывает беженский исход, и, значит, несущее ответственность за ее последствия, – а ингушское правительство?
– Я не знаю, почему. Они не делают – и все. А для меня очень важна такая ревизия, чтобы видеть ясную картину и в зависимости от этого действовать.
– Как вам кажется, когда будет конец войне?
– Силового решения чеченской проблемы нет и не будет. Надо искать только политический выход. И он – тот же. Надо договариваться с Масхадовым. А что мы продолжаем слышать? Он – нелегитимный, возбудили уголовное дело, подали в международный розыск… Это ставит крест на политическом процессе, и тогда придется воевать до последнего, терять солдат, офицеров, мирных людей. Результат – заплатим за войну втридорога.
– Хорошо, сели за стол переговоров. И о чем беседуем?
– Сначала о прекращении огня. Потом – о базах террористов, незаконных формированиях и т.д. И по всем вопросам вместе работаем…
– Но вряд ли Масхадов уже на это согласится. Он скажет: "Нет".
– Ну почему вы так считаете? Позиция Масхадова была такой с самого начала.
– При любых переговорах уже ясно: Масхадов не будет президентом Чечни. Люди его не хотят.
– Вы правы. Но и это вопрос политического диалога, хотя следующий после военного. Не хочет чеченский народ Масхадова, пусть изберет себе другого, и Москва будет разговаривать с тем, новым. Однако пока чеченцами избран Масхадов, надо сидеть за столом с ним… Не исключено, что после всего происшедшего Масхадов и сам примет какое-то решение. Но дайте сделать ему это с достоинством.
– А с кем-то, кроме Масхадова, сейчас возможны мирные переговоры?
– Нет. Пока он – президент республики.
– Республики, которой фактически нет?
– Есть республика или нет, а он – президент, юридическое лицо. Плохой, хороший, слабый, но первое лицо
для переговоров – Масхадов. Не надо повторять наш российский дурдом с презрением к закону. Представьте, вы приходите на завод, он весь разбит, зарплаты нет, кругом воры. С кем вы будете разговаривать?
– С директором.
– Так о чем же вы меня в который раз спрашиваете?! У Масхадова – печать, флаг и все остальное. Какую еще силу вы желаете найти в Чечне? Конечно, можно еще какого-нибудь чеченца привезти из Москвы и посадить в большое кресло – но он будет нелегитимным.
– Много разговоров об отсчете нового времени с 26 марта 2000 года, с выборов президента в России. Что будет значить для Чечни этот рубеж?
– Ничего. Абсолютно. После 26 марта наступит 27-е, 28-е… 1 апреля. Солнце, тепло – а значит, интенсивность боевых действий увеличится в два-три раза.
– Это ваша теория?
– Нет, практика 1996 года. Тогда было не более трех тысяч боевиков на всю Чечню. 800 человек вошли в Грозный и решили всю проблему. До нынешней войны, если послушать военных, бойцов бандформирований насчитывалось 25-26 тысяч. Если уже пять тысяч уничтожено (хотя у меня другие цифры, меньшие), куда делось 20 тысяч? Где остальные?
– Растворились…
– Правильно. Они ждут своего часа.
– Но с пустыми руками воевать нельзя. Откуда боеприпасы у боевиков?
– Им помогают…
– Кто? Ведь все окружено? Так по телевизору сказали.
– Продолжайте слушать телевизор, а реальность в том, что полного кольца нет. Все, что требуется, они получают. Оружие и боеприпасы у них есть.
– Как вы относитесь к информации о беспрецедентной жестокости федералов по отношению к гражданскому населению?
– Ненависть в этой войне с обеих сторон – просто бешеная, ошеломляющая. Военные люто ненавидят чеченцев и при первой возможности делают, что хотят. Чеченцы в ответ также ненавидят федеральные войска.
Я не представляю, как дальше они будут говорить друг с другом.
– Как сбить эту волну взаимного отвращения? Жить-то дальше надо? Причем рядом?
– Это не сегодняшний вопрос, я убежден. Но пока будут воевать, ненависть только увеличится. Сбить волну сейчас можно только одним способом – перестать убивать друг друга и прекратить болтологию по телевидению о всех чеченцах как о бандитах. Хватит оскорблять народ скопом! И еще – не надо больше обманывать свой народ. Если в течение месяца антитеррористическая операция не удалась, оказались невыполнены поставленные задачи – то все! Ну не бывает антитеррористических операций на протяжении семи месяцев…
– Вы – часть политического истеблишмента страны. Знаете ли вы сейчас кого-то из политической элиты России, кто исповедует здравомыслие в чеченском вопросе?
– Что-то здравое говорит лишь Явлинский. У всех остальных – националистический угар. В том числе и у народа, который говорит: "Бомбите". Что касается Ингушетии, то мы людей в беде не бросим. Но главное для меня по-прежнему – убедить власть, что военного решения в Чечне нет. Будут переговоры – будет стабильность – рассосется беженская проблема. Вот принципы здравомыслия.
Остается добавить немногое: все, о чем говорил тогда Аушев, сбылось – все так и получилось.
За одним исключением: Аушева нет в президентском кресле. И, так и не сумев справиться с беженской проблемой, в мае 2002 года, когда преграда в виде президента Аушева окончательно пала с воцарением в Ингушетии нового президента – генерала ФСБ Мурата Зязикова, Москва просто-напросто стала насильно переселять беженцев обратно в Чечню, на пепелища и под пресс "зачисток", похищений и бессудных казней.
Погром по национальному признаку
– Они заставляли нас раздетыми ползать по полу из комнаты в комнату…
– Они ходили по нашим кроватям прямо в ботинках…
– Они называли нас обезьянами, черными тварями…
– Они плевали нам в лицо…
– Они били нас по голове книгой "Судьба чечено-ингушского народа"…
– Они драли у нас волосы…
– А вы?…
– Лично я? Я – Труффальдино. Который из Бергамо. У меня сейчас эта роль. А вообще-то я – Бес. Беслан Гайтукаев, староста группы. Сам из Грозного.
– И вы тоже ползали по полу?
– Да. Они мне кричали: "Задний ход! Заползай в комнату!" И я полз… Потом: "Хватит! Двигай обратно в коридор". И я опять полз…
28 марта 2001 года студенты национальной чеченской театральной студии "Нахи", созданной при Московском госуниверситете культуры и искусства для подготовки ядра будущей труппы грозненского театра, впервые не вышли на занятия. В полном составе: 6 девушек, 19 юношей, художественный руководитель – профессор Мималт Солцаев, народный артист России, а также куратор – заслуженный артист и Кабардино-Балкарской, и Чечено-Ингушской АССР доцент Алихан Дидигов.
Это была не забастовка. В 5.30 утра на пятый этаж общежития, где все они, вместе с педагогами, живут в подмосковных Химках, без стука и звонков, орудуя кувалдами для взламывания дверей и замков, ворвался отряд крепких вооруженных мужчин в масках и с собаками.
Ловко, как при штурме захваченного террористами самолета, братва моментально рассредоточилась по комнатам, и уже через секунды у каждого "спящего" виска был автомат или пистолет.
Следующий акт последовал без антракта: полусонных студентов-актеров принялись стаскивать за волосы с кроватей, одновременно избивая, пиная и вопя всяческую непотребную нецензурщину.
Беслан-Труффальдино пришел в чувство первым – и зря. Он лишь еще больше разгневал захватчиков. Лежа в одном нижнем белье на полу, староста только и спросил: "А одеться можно?" И получил, во-первых, добротную зуботычину, во-вторых, витиеватый, с отборным матом, отпор в переводе: "А чайку не принести?…" После чего дюжий битюг в камуфляже распахнул балконную дверь.
Три с лишним часа студенты, разложенные в одних трусах по полу, "прохлаждались" на весеннем утреннем сквозняке. Пока длился погром по национальному признаку.
– Нас обзывали грязными чичами, обезьянами, черными тварями, быдлом, моджахедами, которых надо резать, чабанами… Говорили, что чеченцы всю жизнь пасли баранов и они нам устроят возврат к пастушьей жизни. Вопили, что раз мы чеченцы – значит, во всем виноваты… – вспоминает Шудди Зайраев, элегантный юноша с манерами героя-любовника. Он – Сильвио из "Труффальдино".
Шокирует, что в его рассказе нет ни тени изумления. Только констатация. Их эмоции перегорели еще в Чечне – студентов в студию "Нахи" набирали по беженским лагерям и в Грозном, а там ведь теперь живут особые люди – привыкшие к геноциду больше, чем к завтраку.
Самый младший в студии – Тимур Лалаев. Ему только что исполнилось семнадцать. Худющий, улыбчивый, юркий и смешливый, будто Купидон на модернистской картине.
28 марта его травили собаками: наверное, непоседливостью не приглянулся…
О своих переживаниях Тимур рассказывает скупо. Говорит о других:
– Шудци больше других досталось. Они спросили: "Есть тут кто из Старопромысловского района?" Шудци ответил: "Я". И началось!… "Мы туда, в Старопромысловский, в 95-м заходили… Сколько наших ребят там полегло…"
Шудди-Сильвио, у которого действительно в паспорте прописка на одной из улиц Старопромысловского района Грозного, исколошматили вдосталь. А потом сказали, что повезут в лес, расстреливать, и закопают там в яме.
– Вы о чем тогда подумали? Что просто пугают?
– Нет. Решил, конец мне… С другими тоже не шутили: Тимуру Батаеву и Орце Зухайраеву вырвали клочья волос…
Так, постепенно, выплыла разгадка страшного утра – кто же они, собственно, эти невменяемые, что ввалились к студентам "Нахи" на рассвете? И главное – зачем?
28 марта в Химках лютовал подмосковный РУБОП, 9-й его отряд, не раз и не два замеченный в подобных "подвигах". На сей раз отряд к тому же объединился "по интересам" с областным СОБРом. Прикрытие карательной акции – якобы проверка анонимного звонка в милицию о возможном местонахождении тротила. Настоящая цель – поразмять "душу". Истинный повод к мероприятию – национальность студентов.
– Вам было понятно, что же конкретно они хотят?
– Нет. Абсолютно. Били, крушили. И все.
По ходу "зачистки" выяснилось: большинство "масок" только что вернулись из боевой командировки в Чечню. Естественно, никакой реабилитации после боев они не прошли. И вот итог налицо: руки чешутся, головы шалеют, души, как только наступает рассвет, горят и требуют похода на "зачистку", совсем как наркоманские вены – иглу. Постчеченский синдром обуревает тех, кто прошел через все мерзости нынешней чеченской войны, и накал внутренних страстей еще очень надолго остается душевным вулканом, требующим выхода.
– Мы поняли, что им просто надо было на ком-то оторваться, – говорит грозненец Анзор Хадашев. Сейчас он репетирует мольеровского Сильвестра в "Плутнях
Скапена", и как полная противоположность виртуозно-утонченным сценическим реалиям – грубость окружающей действительности.
– В Чечне они – хозяева. Приехали сюда, и тут тоже хотят быть хозяевами. Мы – самая подходящая почва для этого, – продолжает Анзор. – А если серьезно, то у них просто "крыши поехали". Зачем у меня забрали семейные фотографии? Зачем они им? Зачем забрали у другого нашего студента даже телефонную карту? И еще сгребли студенческие деньги, собранные на еду, – мы питаемся, как и большинство студентов, в складчину. Я заметил: они боятся всего. Когда нас подняли с пола, чтобы везти в РУБОП на допрос, я заметил: как только посмотришь им в глаза – тут же крик: "Не смотреть! Хочешь запомнить? Отвернись!" Боятся, даже когда в масках. Разве это жизнь у себя дома?
Но даже в этих леденящих душу рассказах нашлось место для анекдота. Правда, вперемешку с кровью.
Тамерлан Дидигов – сын куратора театральной студии доцента Алихана Дидигова и выпускник Московской государственной юридической академии. Он живет вместе с отцом – тут же, в общежитии, в комнате № 37. В утро погрома отцу и сыну Дидиговым досталось больше всех. Быть может, потому, что Тамерлан не спал в тот момент, когда нагрянули камуфляжники, – уже встал, чтобы не спеша собраться на госэкзамен, в то утро он должен был сдавать гражданское право. И как только его попытались повалить на пол, он так и сказал: "Ну посмотрите мои бумаги! Какой я боевик? У меня сейчас экзамен по гражданскому праву!" Кто бы мог подумать, что бандитов это так разозлит: "Ах, ты еще и гражданское право изучаешь, обезьяна! Твое место – в горах. Отправляйся туда!" И дальше отца – 55-летнего доцента – стали избивать до потери сознания прикладами, ногами. Плевали ему в лицо. Ходили по спине. Рвали одежду, выкручивали пальцы. Когда сын попросил за отца, Тамерлану надели наручники, заведя руки назад, вставили между ними автомат – и стали прокручивать туда-сюда…
Что же анекдотичного посреди такого расистского ада?…
Вот рассказ Тамерлана: