- Совершенно верно, Илья Дмитриевич. Поэтому проволоку натягивают в виде перевернутой буквы "Г". При этом короткое плечо пересекает дорогу, а длинное идет вдоль и вынесено на пятьдесят-сто метров вперед. Однако очень трудно угадать скорость машины и даже направление движения. Поэтому такого рода ловушку ставят редко. Как правило, у поворотов, где транспорт гарантированно снижает скорость… Методы противодействия: смотреть и слушать внимательно. При подозрении, что наскочили на проволоку, действовать по обстоятельствам. Либо резко тормозить, либо - наоборот - бить по газам. Но, повторюсь, такие растяжки ставят редко. Как правило, в темное время суток и на конкретный объект, маршрут которого известен… И последнее: довольно часто будут встречаться посты. Как югославские, так и "миротворческие". Если приказали остановиться - значит, беспрекословно выполняем. Потому что при невыполнении приказа запросто могут обстрелять, и на дипномера не посмотрят. Если же огонь ведется не пойми кем из леса - не останавливаться, пытаться вырваться на максимальной скорости. На трассе дистанция между машинами - сто метров, в населенных пунктах произвольная… Вот, собственно, и все. Есть вопросы?
Вопросов не было. Они выпили кофе, съели сладолед и, выкурив по сигарете, поехали дальше.
***
В городке Новска свернули с трассы и через четверть часа увидели щит "Костайница". У Мукусеева сжало сердце. Так, как сжимает его, когда ты приходишь на кладбище, где похоронены близкие тебе люди. По сути, так оно и было - он приехал на кладбище. Вот только на могиле нет ни креста, ни таблички. Да и сама могила неизвестно где.
Костайница оказалась маленьким городком, таким же, как десяток других, которые они видели сегодня. Фактически она состояла из двух параллельных улиц, соединенных переулочками. Всюду были следы войны… Мерзкие, но уже привычные глазу. На въезде в город стоял белый бронетранспортер. В его тени сидели в шезлонгах два капрала и пили колу. Машины с дипномерами они проводили скучным взглядом… Проехала телега, запряженная двумя лошадьми. Возница курил сигарету… Проехал велосипедист… Тихо в Костайнице - "гробна тишина". И только стук копыт, затихающий, затихающий… затихающий.
- Ну, куда поедем? - спросил Джинн. Мукусеев обернулся к нему удивленно: неужели не понять, куда поедем? Зачем мы сюда приехали? На капралов любоваться?… Ничего этого Мукусеев не сказал, но Джинн все понял. Он молча включил передачу, и машина тронулась с места.
- Ты знаешь, где? - спросил Мукусеев.
- Предполагаю. Там одна всего развилка. - Они медленно проехали пустынными улицами.
Мимо изувеченных домов, взорванной кирхи и полуразрушенной православной церкви в уродливых строительных лесах. На лесах сидели два подростка и плевали вниз. На голове у одного была пилотка защитного цвета.
Через пять минут дома кончились, открылись невысокие холмы справа и поля слева. Вдали синели горы… В полукилометре от крайних домов серая лента шоссе раздваивалась, как змеиный язык - развилка… Видимо, ТА САМАЯ.
- Другой поблизости нет, - сказал Джинн.
- Притормози, - попросил Мукусеев. В ушах зазвучал голос Стевана Бороевича: "Они подъехали к развилке и притормозили как бы. Как бы они думали: куда им поехать? Направо или прямо? И поехали прямо. Если бы они поехали направо…"
- Налево, - сказал Мукусеев. В горле у него пересохло и получилось хрипло.
…Человек со шрамом на щеке лежал, раскинув ноги и крепко уперев локти в землю. Он был спокоен. Он ждал, когда в оптике прицела появится синий "опель" с белым флагом и буквами TV на капоте… Виктор чуть повернул руль налево… и прогрохотала очередь. Стрелок вывел ее ровно, как строчку… как строчку…
- Наверное, здесь, - мрачно сказал Джинн. Мукусеев увидел впереди на асфальте правильной формы четырехугольное пятно.
Он не верил своим глазам. Он не предполагал, что ЭТО ПЯТНО может сохраниться. Но оно было. И именно на том месте, которое указал Бороевич: в ста метрах от развилки на западной окраине Костайницы, напротив высотки, которую занимали бойцы Стевана Бороевича.
Четверо русских вышли из машин, встали молча рядом с пятном… От него тянуло смертью и ненавистью. Владимир Мукусеев понял вдруг, что это пятно сохранилось не потому, что асфальт спекся от жара горящего автомобиля. Не потому, что в его поры проникла сажа от сгоревших покрышек, пластмассы и человеческих тел… Пятно сохранилось потому, что в него навсегда вплавилась ненависть.
- Похоже, здесь, - сказал Зимин. - По размерам соответствует габаритам легкового автомобиля.
Ему никто не ответил. Они стояли молча вокруг черного пятна. Оно было абсурдней, чем "Черный квадрат" Малевича.
Они стояли и смотрели, как смотрят на дверь, которая ведет в преисподнюю… Если, конечно, такая дверь где-нибудь есть.
Они понятия не имели, что на них тоже смотрят глаза, усиленные оптикой шестикратного полевого бинокля "Карл Цейс Йена".
***
Пансионат - целый, нетронутый войной - стоял на берегу реки, посреди виноградников. В пансионате было двенадцать номеров и все пустые.
- Раньше, до войны, такого не было никогда, - говорила хозяйка. Она распахивала одну за другой двери незапертых комнат. - Нет, такого не было никогда. До войны и жили по-другому… Кому нужна эта война?
- Мы можем занимать любые комнаты, Мария? - спросил Джинн.
- Конечно. Я покажу вам лучшие. Они на втором этаже. Там и поселитесь. Четыре лучших комнаты рядом, дверь в дверь.
- Спасибо, - сказал Джинн. - Рядом нам не нужно. Нам нужно врозь и на разных этажах.
Мария посмотрела удивленно, но сказала только: как вам будет угодно, господа… Мукусеев тоже удивился, но не сказал ничего.
- Как вам будет угодно, господа. Выбирайте, что вам понравится. Пока вы будете обедать, Сабина наведет порядок. Сабина - моя дочь. Обед будет через двадцать минут.
Джинн быстро выбрал четыре комнаты. Одну - наиболее близкую к входу - "зарезервировал" за собой. В противоположном конце коридора поселил Широкова. Мукусеева и Зимина он направил на второй этаж. И тоже "разогнал" по разным концам коридора.
Мукусеев забросил свою сумку и камеру в шкаф, осмотрел хоромы: широкая кровать-сексодром, два кресла, шкаф, стол со стулом и тумбочка. Видимо, под телевизор, но самого телевизора нет. Телефон есть, но не работает. Есть туалет и душ, но нет горячей воды. На стене - картина маслом. В нижнем углу надпись фломастером: "Православна црква Св.Архангел". Он присмотрелся и вдруг узнал ту самую церковь, мимо которой они сегодня проехали. Но на картине "црква" стояла без лесов. Купол ее сиял, сиял крест… "Кому нужна эта война?" - спросила Мария… Кому-то нужна. Кому-то она очень нужна. Настолько, что он готов превратить в руины эту прекрасную страну. Разрушить дома, мосты, церкви, убить многие тысячи людей. Виктор и Геннадий, убитые и сожженные возле Костайницы, - всего лишь один эпизод этой войны. Один из многих… Кому нужна эта война?!
Раздался стук в дверь.
- Входите, - крикнул Владимир, ожидая, что войдет кто-то из своих - скорее всего Зимин. Но вошла молодая женщина… Она была красива! Ее красота бросалась в глаза.
Яркая, но не "фотомодельная". Пронзительная… Он даже растерялся.
- Здравствуйте, - сказала она по-русски с легким, милым акцентом, смещая ударение. - Меня зовут Сабина.
- Владимир. Очень приятно.
- Мне нужно убраться здесь, - произнесла она с улыбкой. Только тут Мукусеев обратил внимание, что Сабина прижимает к груди стопку постельного белья, а в коридоре на полу стоит пылесос.
- Да, да, конечно, - почему-то засуетился он. - Я сейчас уйду.
Она улыбнулась. Мукусеев подхватил со стола сигареты и вышел. Проходя мимо Сабины, ощутил легкий аромат духов - странный, волнующий… Он спускался по лестнице, усмехаясь: что это ты, как мальчик, смутился? Ну, девка. Ну, красивая. Ну, молодая. Лет восемнадцать-девятнадцать… Может быть, двадцать. А ты-то мужик на пятом десятке. Депутат Верховного Совета. Женат. Дочке скоро пятнадцать… Ай-яй-яй!
- Устроились, Владимир Викторович? - окликнул его сверху Зимин.
- Спасибо, а вы?
- Э-э, я, голубчик, по командировкам столько намотался, что устроюсь всегда и везде… Пообедать бы, а то что-то мой гастрит притих.
Они вышли на улицу. На мощеной камнем площадке с большой клумбой стоял стол. За столом уже сидели Джинн и Широков. Клумба полыхала цветами. В маленьком вольере прогуливались два павлина, распускали "глазастые" хвосты.
- Дочку видели? - спросил Широков.
- Видели, - ответил Мукусеев.
- Высший класс, - сказал Широков.
- Мамаша тоже вполне ничего, - отозвался Зимин. - Интересно, муж у нашей Маши есть?
Мукусеев вдруг подумал: а есть ли муж у Сабины? Не может быть, чтобы у такой женщины не было мужа или, по крайней мере, парня.
- Кстати, - сказал Зимин, - а что ты, Олег Иваныч, по углам нас разогнал, как тараканов?
- Элементарная мера безопасности, Илья Дмитриевич. Если мы собьемся в одну "могучую кучку", нас всех можно накрыть одним выстрелом из гранатомета.
- Занятные вещи вы говорите.
- Боитесь? - спросил Джинн, глядя на павлинов.
- В меня уже дважды стреляли. В Узбекистане, в восемьдесят пятом. Я работал в группе Гдляна. Так что я, извините, дядька обстрелянный. Поздно уже бояться-то.
На крыльцо вышла Мария:
- Обед, господа. Прошу к столу.
***
Мария захотела поднять тост за русских гостей, но Владимир не дал. Наверно, это было невежливо, но тостов не хотелось.
- Извините, Мария, - сказал, - но сегодня не стоит… Сегодня особый день, когда здравицы не уместны - годовщина смерти наших товарищей.
- Господи! - сказала Мария и перекрестилась. - Извините, я не знала.
- Давайте помянем.
Они выпили… Ветер шевелил белый шелк шторы и солнечный прямоугольник лежал на полу. Белоснежные плыли облака в небе. Во дворе на теплых камнях дремала кошка… Кому нужна эта война?
- Могу я спросить, - сказала Мария, - что случилось с вашими товарищами?
- Их убили.
- Господи, помилуй нас.
- Их убили два года назад в километре отсюда… потом сожгли.
- Русские журналисты! - вырвалось у нее. И взгляд стал тревожным.
***
Вечером постояльцы и хозяйки сидели на терра пили вино и беседовали. Солнце почти зашло, длинные легли тени. Виноград - темно-синий, дымчатый - светился в солнечном луче.
- Зря вы сюда приехали, - сказала Мария.
- Почему, Мария? - спросил Джинн.
- Зря вы сюда приехали, - повторила она. - Мне позарез нужны постояльцы… Если бы вы прожили здесь недели две или больше, нам с Сабиной это пришлось бы очень кстати. Мы едва сводим концы с концами. Нам нужны постояльцы. Но я говорю вам честно: уезжайте. Уезжайте завтра же.
- Но… почему?
- Могилу своих друзей вы не найдете - никто не будет вам в этом помогать. А вот сами вы рискуете… Уезжайте.
- Разве жители Костайницы сами не хотят узнать правду?
- Правда, друже, бывает горькой.
- Но даже горькая правда лучше неизвестности. Верно, Мария?
Мария покачала головой и встала:
- Я понимаю, что каждый русский в душе ИЗМЕННИК, но тут вы ничего не добьетесь… Извините, я устала сегодня. Пойду спать. Спокойной ночи, господа.
Мария вышла. Оставшиеся за столом недоуменно молчали.
- Спокойно, джентльмены, - сказал Джинн. - Слово "изменник" по-сербски не носит никакого оскорбительного смысла. Изменник по-сербски - реформатор, человек, которому не живется спокойно и он хочет что-либо изменить.
Все рассмеялись…
***
Первый визит они нанесли в местный совет - Скупщину. В помещении Скупщины сидел один председатель. На вид ему было лет шестьдесят. Он был тучен и несколько растерян от того, что к нему прибыла целая делегация.
Мирослав Зданович - так звали председателя - первым делом поставил на стол бутылку ракии. Он достал ее из "сейфа" - большого железного ящика со скрипящим замком. Когда он доставал ракию, Джинн разглядел внутри АКМ и стопку порножурналов.
- За знакомство, - сказал, разливая ракию в рюмки, Зданович.
Мукусеев посмотрел на спиртное с сомнением - часы показывали половину одиннадцатого. Вроде бы рановато. Но и отказываться неловко. Они выпили и Зданович спросил, что же привело сюда, "в провинцию", "высоких русских гостей".
- Мы расследуем гибель русских журналистов два года назад, - ответил Мукусеев. Лицо Мирослава изменилось, посуровело. Он сжал в руке рюмку, повертел ее и произнес:
- Проклятые усташи.
- Усташи?
- Усташи. Ваших подписников убили усташи. Кто же еще?
- Мирослав, - осторожно сказал Мукусеев. - Извините, Мирослав, но… Но не могло быть так, что наших убили сербы?
- Не. Серби не. То я гарантира. Абсолутно, - уверенно ответил Мирослав и снова налил ракию. - Чем я могу вам помочь, братушки?
- Нам бы хотелось пообщаться с людьми. Поездить по окрестностям, посмотреть на старые окопы… Есть версия, что трупы наших товарищей закопаны на бывших позициях сербского ополчения.
- Это опасно, - сказал Зданович. - Там полно мин, неразорвавшихся снарядов… Я вам не советую. Недавно подорвались два подростка. Я очень вам не советую, друзья. От души говорю это.
Примерно также прошла встреча с местным милиционером. В Костайнице он был один, на плечах носил погон с большими звездами, на поясе рыжую, изрядно потертую кобуру, под горбатым носом - усы. Местный Анискин, которого звали Марко Живичем, встретил делегацию в своем "участке". Он находился в том же здании, где и Скупщина. От кабинета мэра его отделяла всего лишь стена. В отличие от мэра шериф никакой радости от встречи с русскими не показал и потчевать ракией, к счастью, не стал. В остальном разговор повторился: ваших убили усташи… Вокруг полно мин и уголовной хорватской сволочи. Опасно здесь у нас, опасно. Я бы на вашем месте вернулся в Белград. Хорваты не могут простить, что их вышвырнули отсюда - проникают через границу группами и даже поодиночке. Ставят фугасы, обстреливают машины. Я вас охранять не могу, я один. А вы для усташей хорошая добыча… Лучше бы вам вернуться в Белград.
- Спасибо, друже команданте, - сказал бравому шерифу Джинн. Когда вышли на улицу, сплюнул и добавил:
- До чего им всем хочется от нас избавиться!
- А на хрен мы им тут нужны? - отозвался Зимин. - У них тут своя жизнь. Может, и не совсем райская, но более-менее устоявшаяся. Помощи мы от них не дождемся.
- Бог с ней, с помощью, - сказал Мукусеев. - Лишь бы не мешали.
***
В маленькой Костайнице весть о появлении группы русских, которые вновь вспомнили о трагедии двухлетней давности, разнеслась быстро. Два года назад, когда здесь обнаружили изувеченный и сожженный автомобиль русских журналистов, в Костайнице перебывали десятки, если не сотни, корреспондентов ведущих мировых агентств, газет и телеканалов. С тех пор прошло много времени, произошло очень много событий. Они заслонили ту, давнюю трагедию. Никто больше в Костайницу не ездил. И вот появились русские. Братья по крови… Костайница насторожилась. Она хотела забыть о тех страшных делах, но снова приехали братья. Они приехали бередить рану.
Никто их здесь не ждал, но в каждом доме русских встречали приветливо. На столе появлялась ракия и закуска. С ними говорили охотно на любые темы - об урожае, о погоде, о детях, о войне - будь она проклята! Но стоило разговору коснуться гибели Виктора и Геннадия, жители Костайницы замыкались. Получалось, что никто ничего не видел и не слышал… Даже те, чьи дома смотрели окнами на место трагедии и отделяло их от этого места сто пятьдесят-двести метров, говорили: нет, не видели, не знаем.
Неискренность была очевидной. В маленькой Костайнице нет тайн, здесь все знают всех. Все знают все. Русских журналистов расстреляли практически на глазах у Костайницы… Но добиться правды было невозможно.
Владимир рассказывал сербам о семье Виктора - о жене и двух дочках. О том, что они вот уже два года ничего не знают о судьбе мужа и отца. И даже никакой компенсации от государства получить не могут, потому что факт смерти Виктора не доказан. А люди они не богатые, все их "сокровище" - старенький "москвич"… Во всех сербских домах его слушали, кивали и непритворно сочувствовали. Люди есть люди, они понимают чужое горе. Тем более в стране, где чумой прокатилась война. Они сочувствовали, но ничем не помогали.
Душно было в Костайнице, душно. По ночам Мукусеев часто просыпался, курил у окна. Слушал, как звенят цикады - безостановочно, пронзительно, угрожающе… Из окна его комнаты был виден изгиб реки. Вода в лунном свете казалась потоком жидкого серебра. Она выглядела неподвижной, распространяла над собой неживое свечение. И звенели цикады.
Прошло три дня. Три дня бессмысленного шатания по Костайнице. С бессмысленными разговорами под ракию… Вечером, как всегда, сидели на террасе в обществе Марии и Сабины, неспешно беседовали "за жизнь".
- А где ваш муж, Мария? - спросил у хозяйки Зимин.
- А если я не замужем? - кокетливо ответила она.
- О, если бы вы были не замужем!… - пылко сказал прокурорский важняк. Он уже изрядно "принял на грудь". Вообще, невзирая на разговоры о гастрите, артрите и гипертонии, Илья Дмитриевич выпить мог изрядно и при этом не особенно пьянел. Ерунды, во всяком случае, не порол, держался в рамках. - Если бы, Мария, вы были не замужем!
- Что тогда?
- Тогда я бы упал к вашим ногам.
- Да ведь у тебя, Илья Дмитрич, - сказал ехидно Широков, - жена в России.
- Правда? - сказал Зимин. - А я и забыл… Склероз, однако.
- Я замужем, друже Илья, - с улыбкой произнесла Мария. - Мой муж в Германии, на заработках.
- Дороги бюргерам мостит? - спросил Зимин.
- Нет. Мой муж - художник… В ваших комнатах висят написанные им картины.
Мукусеев сразу вспомнил холст "Православна црква Св.Архангел".
- Не судьба, - вздохнул Зимин, наливая себе ракии. - Всю жизнь мечтаешь об одной женщине, а живешь с другой. А жизнь проходит.
- Это славянская болезнь, Илья, - сказала Мария.
- О, да. Это - славянское… "Цивилизованные" нации живут по брачному контракту, а мы по Достоевскому… Не судьба, Мария, не судьба. А то я бы бросил к чертям собачьим Москву, жену, прокуратуру и упал к вашим ногам.
Широков подмигнул Мукусееву, Мукусеев ухмыльнулся.
- Я уже старая, Илья. Замужем. А вот дочка у меня молодая и незамужняя, - с улыбкой произнесла Мария.
- Для Сабины я уже стар, - махнул рукой Зимин. - Зато вон какие у меня орлы. - И он показал рукой на Мукусеева. Мукусеев посмотрел на Сабину… Но Сабина бросила взгляд на Джинна. Ревность, похожая на полет мотылька, задела Владимира слабыми крыльями. Он принужденно рассмеялся и спросил, меняя тему:
- А церковь у вас, Мария, работает?
- Церковь? Вы - верующий?
Ответить он не успел - за поворотом затарахтел мотор и выкатилась старенькая "Застава" с двуглавым орлом и словом "милищца" на дверце.