- Нас у телецентра там расстреливают, Аля! Скоро начнут убивать и здесь. Слышишь? Умоляю тебя, уходи, пока не поздно! Трофим здесь, его люди тебя выведут через подвалы к Смоленской. Давай прощаться! Не забывай меня, Аленька!
Он охватил оцепеневшую Алевтину за плечи и быстро отступив, побежал не оглядываясь.
- Савва, да куда же ты? Я с то-бооо-ой! - завопила она, очнувшись.
- И не вздумай! Я - в Останкино! Прощай! - уже издали прокричал он, скрывшись во тьме коридора.
Маше удалось усадить подругу на чудом пустовавший подоконник:
- Не отчаивайся! Не все еще потеряно! Сама подумай, кто же будет по безоружным-то стрелять - по депутатам, журналистам, женщинам? Ты думаешь, эта банда не побоится мирового скандала?! Иностранцы же все снимают, по CNN все показывают, да и "наши" немцы снуют кругом. А возле спикера - и советники иностранные остались, говорят, что они никуда от него не ушли. Гм… ну не танками же на нас двинут?
- Конечно, нет. Но в Останкино тогда что? Там ведь убивают…но, может, там все иначе, - слабо возразила Аля, напрочь утеряв нить рассуждения.
Внезапно к ним подлетел Золотов:
- Девицы, срочно вниз! За мной! Не понимаете, что ли? - ведь убьют же вас!
- Нет-нет, Трофимушка, мы остаемся до конца! - тихо, но решительно возразила Аля.
- Мы же не крысы, чтоб с тонущего корабля сигать! Ну а если умрем - значит, воля Божия такова будет, - спокойно поддержала подругу Мимоза.
- Ну, девицы! Я же головой за вас перед Вадимом… Ну, что стоите? Бегом к журам, оттуда - ни ногой! Ясно? И без меня - ни шагу в сторону! Ясно?! - героическая решимость подруг потрясла Трофима, но не удивила.
* * *
В стенах дворца стало холодно. И тягостное ожидание все сильнее давило на "затворников".
- Мы же в мышеловке, Мими! Ну невыносимо больше, пойдем на воздух, а?
И нарушив приказ Золотова, они выбрались на опустевшую ночную площадь. Невдалеке у спящих палаток заметили едва уловимые силуэты, слегка колебавшиеся в свете догоравшего костерка. Двинулись в сторону баррикады, туда, где колючая проволока обрывалась - вот здесь был свободный проход, рядом - никого. Лишь вдалеке просматривалось сильно поредевшее оцепление. Отсюда прямо сейчас можно незаметно исчезнуть во мгле.
Они огляделись вокруг застывшего в полумраке Дома Советов.
- Вон с той стороны костры, видишь? Савва сказал, что там приднестровцы - какие ребята самоотверженные, на его призыв откликнулись! - с волнением прошептала Аля.
Они прошли еще несколько шагов вперед и услышали голоса у казачьей заставы, среди которых выделялся добродушный бас:
- Эх, ребятки, дорогие! Неужели вам не ясно, что вас-то и убьют в первый же момент?
- Как не ясно, дяденька! Все мы понимаем, но у нас приказ - мы должны в первый же миг дать знать, когда противник на штурм пойдет. Но дядя, не переживай! Штурма не будет - армия не позволит!
Подруги собрались было идти назад, но что-то вдруг заставило Алю остановиться:
- Слышишь, Мими? Голос вроде знакомый. Ну, этого "дяденьки". Пойдем-ка посмотрим!
И они вновь приблизились к баррикаде: это был действительно он, в деревенской телогрейке и резиновых сапогах.
- Алевтина?! Это вы?!
- Я. Мефодий? Давно вы здесь? Вы что, остаться тут хотите? Пойдемте лучше с нами вовнутрь, а? Ведь это - знак судьбы, что мы с вами в такой момент столкнулись! Идемте! - пробормотала Аля, ошеломленная встречей.
- Нет, девушки, спасибо. Я уж здесь с ребятами останусь, их так жалко, ведь такие молодые еще… А мне-то самому терять уж нечего…
Потрясенные решимостью художника умереть у костра и жертвенностью неизвестных добровольцев-защитников, подруги медленно, в молчаливом оцепенении повернули к подъезду. Аля горько, наконец, вздохнула:
- Мефодий-то - чистая душа. Беден, одинок, но не за свой интерес, а за народ болеет - за Россию готов на смерть, как те ребята, - и тихо заплакала…
* * *
Около пяти утра у отсека журналистов снова появился Трофим. Он сообщил, что Совет обороны Парламента решил принять неравный бой! - так просто и сказал: неравный бой!
В ответ послышались реплики:
- Это что же - пойти на самоубийство? Неслыханно!
- На самопожертвование - это совсем другое, дамы и господа! - раздался вдруг голос депутата, известного своим неиссякаемым красноречием и склонностью к сарказму:
- Господа офицеры, видимо хотят, чтобы о них вспоминали потомки как о героических защитниках Брестской крепости, убитых или захваченных, но не сдавшихся врагу! Что ж, браво, господа офицеры!!!
- А нам-то что делать? Куда нам? - раздавалось кругом.
- Тем, кто решил остаться - подготовиться к переходу в Зал Совета Национальностей, - громко объявил Золотов.
- Но наши солдаты не будут в нас стрелять - это абсурд! - издалека донесся смятенно-наивный женский голос.
И ни снаружи у костров и палаток, ни внутри - среди "белодомовцев" в эту ночь никто по-настоящему не верил в нависшую над ними смерть…
На рассвете к Трофиму подошли трое офицеров-десантников и сообщили: час назад на Арбате закончилось Заседание ельцинского совета безопасности - штурм Белого Дома решено начать в 6–6.30 утра… Золотов сразу провел их к Руцкому…
Но в 6.00 за окнами царила тишина.
Подруги задремали, прикорнув на освободившемся диване. Над Москвой слегка рассвело, когда Маша, услышав монотонный гул, вскочила и подошла к окну. Стала всматриваться в темные силуэты огромных зданий. А взглянув вверх, заметила какие-то странные красноватые всполохи. Что это? Мистика? Предзнаменование?
Гул все усиливался. На лицах окружающих - смятение.
- Может, это нам на подмогу идут? - неуверенно спросил кто-то.
И вдруг раздался истошный крик:
- Это же танки!!!
В тот же миг застрекотала короткая автоматная очередь, потом еще… еще… еще…
Когда подруги в общей сутолоке пробирались к залу Национальностей, пол внезапно качнулся под ногами. Взглянув за окно, Аля судорожно схватила Машу за плечо:
- Смотри, там убитые лежат, не может быть! А вдруг и с Мефодием что?
Вздрогнув и резко повернувшись, она побежала назад к выходу, расталкивая встречных перед собой. И выскочила наружу под шквальным огнем. Мария, не успев опомниться, устремилась за нею, но… было поздно. Алевтина уже пыталась втащить вовнутрь раненого бородача, приподнявшегося на локтях, - ей действительно показалось, что это - Мефодий. Но не протянув его ни на шаг, упала ничком на асфальт, сраженная пулей наповал. Все случилось так стремительно, что Маша, бросившись ей вдогонку, не успела ничего понять, как снова засвистели пули. Склонившись над Алевтиной, она вдруг пронзительно закричала, зовя на помощь столпившихся у выхода казаков. Те, чуть замешкавшись, все же выпрыгнули на улицу и кое-как волоча по земле Алевтину и бородатого, втащили их в вестибюль.
- Врача, умоляю, скорей! - заголосила Мимоза вне себя.
Подоспевший эскулап лишь бегло приложил руку к сонной артерии Али да, приоткрыв ей веки, тяжко вздохнул.
- Спасите ее. Она выживет… умоляю. Она сильная, крепкая… Она спасала раненого - вон того, видите? Она - святой человек! Прошу вас, помогите. Она - родственница Золотова, - знаете его?! Союз офицеров… Да что же это, Господи, помоги! - взывала Маша в беспредельном отчаянии, стоя на коленях у матраца, на котором распласталось бездыханное тело Алевтины. На ее боку все сильнее расплывалось кровавое пятно.
- Отойдите в сторону. Вы здесь не одна! - жестко произнес врач.
Но обессиленная Мимоза никак не могла подняться на ноги. Тогда чьи-то сильные руки подхватили ее и приложили спиной к стене. В этот миг над ней раздался голос санитара:
- Пусть Золотов срочно придет, разыщите его, слышите меня? - и он помог кое-как подняться задыхающейся от рыданий Маше…
При появлении Трофима Алю куда-то понесли. Марию же в этот миг словно током пронзило и, внезапно вскочив на ноги, она закричала:
- Стойте! Слышишь, Трофим, останови их! Она же православная… Там священник на втором этаже, свечи… Ее необходимо отпеть! Умоляю, Трофимушка, помоги!
Золотов, не размышляя, тут же развернул санитаров с носилками…
То, что предстало перед глазами Марии и Трофима у самодельного иконостаса, заставило их вздрогнуть. Кругом лежали убитые. Посреди них стоял седой священник в полном облачении. Шла панихида…
По окончании Трофим подошел к нему под благословение. Алевтину, бородача - того самого, которого она спасала, и двух совсем юных защитников перенесли в центр. Отец Алексий, еле державшийся на ногах от бессонных ночей, тихо начал отпевание.
В эти мгновения все померкло кругом, отошло в неведомую даль. Вся жизнь предыдущая показалась бессмысленной и ничтожной. В эти великие и страшные минуты Мария неотрывно смотрела на восковое юное лицо подруги: оно заворожило ее абсолютной недоступностью - Аля была уже за гранью земного бытия, между ними разверзлась пропасть. И Маша почувствовала в этот миг нечто, никакими словами необъяснимое, как душа Али воспарила ввысь - к Небесному Иерусалиму…
Когда все кончилось, она уже не отчаивалась так беспробудно, как в первые минуты после гибели подруги, нет. Ее сокрушение постепенно переходило в скорбь. И с этой скорбью в душе необходимо было жить дальше… После того как подоспевшие санитары подняли Алевтину на носилках, Мимоза попыталась увязаться им вослед. Но Трофим схватил ее за плечи и силком потащил к Залу Национальностей, куда по внутреннему радио призывали спасаться всех "затворников". А за окнами БТРы беспрерывно строчили из крупнокалиберных пулеметов по безоружным, по тем, кто просто стоял на баррикадах, по походной часовне и палаткам, по беззащитным защитникам Дома Советов. Безжалостно расстреливали тех, кто дни и ночи подряд живым кольцом пытался защитить поруганную справедливость…
* * *
В безоконном Зале национальностей царил полумрак. При мерцающем пламени свечей можно было узнать Сажи Умалатову, космонавта Севастьянова, Светлану Горячеву, Олега Румянцева, Иону Андронова… Вот еще знакомые лица: Бабурин, Исаков, Павлов, актриса Нина Кочубей…
В 9 часов утра депутат Челноков открыл Заседание. Поначалу пытались обсудить, есть ли возможность компромисса… Но разговоры быстро иссякли. Наступила гробовая тишина. И вдруг кто-то тихо запел. Зал подхватил "Вихри враждебные", потом "Вьется в темной печурке огонь", "Подмосковные вечера", "Гори-гори, моя звезда".
За стенами пальба не прекращалась. Вскоре кто-то воскликнул:
- Настал час. Дорогие товарищи, не грянуть ли нам всем "Варяга"?!
Огонь резко усилился, зал качнулся от взрыва. Под ноги поющих свалилось знамя. Маше почудилось, что на крышу упала бомба. В эти секунды перед ее глазами пронеслась вся прошедшая жизнь: дедушка Иван, Лопатинск, Аля… Потом представила лица родителей, когда им сообщат о ее, машиной смерти…
На Калининский проспект въезжали танки Таманской дивизии, открывая огонь по парламенту. Никто бы не мог в такое поверить, если бы это жуткое зрелище не транслировалось на весь мир. Тем, кто не был в эти минуты внутри Дома Советов и вблизи него, никогда не представить себе отчаянье и ярость благородную тех, кто пытался защитить Закон, тех, охваченных в эти минуты адским пламенем…Это забыть невозможно. Никогда!
Наконец, все увидели, как в одном из окон Парламентского дворца появилось белое полотнище…
Около 12 часов в зал вошел лейтенант. Он громко объявил, что в первой группе эвакуируются женщины и журналисты. Маша не двинулась с места. Она все еще не могла смириться с мыслью, что Али больше нет. Подумала: где же Трофим, жив ли он? Только он сможет найти Алю. И в мучительном ожидании просидела она еще несколько часов, периодически вспоминая и читая про себя псалмы.
Кругом неприкаянно бродили оставшиеся "затворники". Кто-то из них присаживался на минуту, чтобы написать прощальную записку своим близким, кто-то искал собеседников то ли из страха, то ли от жажды излить душу… Проходивший мимо невысокий парень остановился возле нее как вкопанный:
- Ты здесь?! Какими судьбами, Машер?!
- Я - с друзьями.
- С какими, если не секрет?
- Ты все равно не знаешь их, Леня! А ты-то сам как здесь очутился, а?
- Я же - за Конституцию, обижаешь, Машер! Решил до конца остаться и на все собственными глазами взглянуть. Но видно, судьба у меня такая - не в тот час родился, не в том месте очутился… Гм… да все мы здесь такие, смертники - нас всех все равно расстреляют! Будем вместе теперь, Машер, до конца?
- Прости, Лень, не могу… Алю убили, - и Мими глухо зарыдала, вскочив с кресла и удаляясь от Метельского в сторону иностранной группы.
- Вот изверги! - ужаснулся он, но преследовать Машу не решился….
Наконец в Зале появился бледный спикер - пришел проститься со всеми и просил прощения за все, что случилось… Пока шла проверка списка оставшихся, депутаты аплодировали друг другу. Мимоза, словно очнувшись от страшного сна, с удивлением смотрела на их лица, ставшие ей родными. Она готова была обнять их, навсегда остаться рядом с ними. Вместе с ними принять смерть. Да, спокойно и даже радостно…
Но они уходили, покидая Парламентский дворец… Потом - снова тишина внутри, а снаружи полыхал огонь, не переставая ни на минуту. Когда она уходила с последней группой журналистов, все окружающее казалось ей затянутым пеленой тумана. Запомнились лишь зеленоватые сферические шлемы бойцов "Альфы", выстроившихся вдоль парадной лестницы. Они выглядели как пришельцы из Космоса…
Очутившись на площади, Маша оглянулась назад и на миг остолбенела: что-то запредельное померещилось ей в огромных крыльях огня, вздымавшихся изнутри окон верхних этажей. И представшая перед ее глазами картина осталась незабываемой в памяти миллионов, навсегда став символом великой народной трагедии: Дом Советов утопал в зловещих, розовато-алых лучах заходящего солнца…
* * *
Рядом с Машей шла молоденькая журналистка Ольга. У Дома кино на Васильевской они, прощаясь друг с другом, не могли даже заплакать - от будущих известий веяло глухим ужасом.
"Их уже расстреляли, наверное, а может, кто-то все-таки в живых остался?" - думала она о Трофиме и Савве Сатинове, бредя как сомнамбула по улицам. А в этот момент Золотов вместе с офицерами Добровольческого полка еще продолжал обороняться на 6-м этаже. Электричества не было, сверху неистовствовал огонь. И они пытались открыть пожарные гидранты, когда вдруг из темноты возникли несколько силуэтов: шлемы, как у космонавтов, а вдоль автоматов - лучи прицелов, словно лазеры.
"Альфовцы", - мелькнуло в разгоряченном мозгу Трофима, уловившего резкий окрик:
- Не стрелять! Мы пришли для переговоров!
Предложив добровольцам поехать с ними в Лефортово, офицеры "Альфы" вежливо провели их сквозь первый этаж к выходу и неожиданно сами стали заскакивать в автобусы. А Трофим мысленно прощался с близкими, безо всяконо страха сознавая неминуемый скорый конец. Но тут случилось чудо: со своими ребятами он успел выскочить на набережную. Затем они всем скопом повернули в сторону мэрии и наткнулись на оцепление омона. И в эту минуту произошло вообще нечто странное: омоновцы почему-то не просекли, кто перед ними, и даже не подумали их задержать! Так группа Золотова чудесным образом вышла из осады без единого выстрела, сохранив при себе знамя Добровольческого полка и офицерскую честь, и растворилась в вечернем лабиринте московских переулков…
После полуночи на Старосадском раздался звонок:
- Алевтина? Жива?!
- Это вы, Савва Константинович? Я подруга Али, приходите, вы адрес знаете, - прошептала Маша, пытаясь сдержать слезы.
- А где она-то сама, может, ранена?
- Приходите, здесь вас никто не найдет, по телефону не могу больше, понимаете?
Через полчаса на пороге стоял кто-то - вроде и не Сатинов, а лишь отдаленно похожий на него, какой-то истерзанный и помятый пожилой человек с потухшим взором. Заметив замешательство Ивлевой, он тихо произнес:
- Я… Простите, где Алевтина?
- Ее убили у самого подъезда, на площади…
Сатинов, зашатавшись, медленно вошел в комнату и застонав, рухнул в отчаянье на диван… Прошло немало времени, когда он снова обрел дар речи. И Маша поведала ему о последних минутах Али…
- Она была такой беззаветно смелой, хотела спасти знакомого художника. А ведь этого Мефодия она всего один раз в жизни-то и видела. Но для Али не было чужой беды - сразу кидалась на помощь!.. А я… я не успела, - и Маша, зарыдав, продолжала, - не смогла ее остановить: она вырвалась наружу так стремительно. А я… нет, как мне жить после этого?! Ведь я виновата, бежала за ней, но удержать не успела…Надо было изо всей силы кричать, хватать ее - ведь оттуда пальба разносилась немыслимая!
- Но вы, Мария, и не могли такого представить, - тихо проговорил Савва, внимательно взглянув на нее.
- Вообще-то могла. Ведь она еще на первомайской демонстрации бросилась защищать мальчика от озверевшего омоновца. Но тогда я успела затолкнуть ее в метро, еще и поругала за этакое безрассудство, к благоразумию призывала! Но это понятие - не для Али. Ведь она каждого, кто за народ борется, считала своим братом по духу!
- Да я это видел, особенно в последний день. Да знал бы, что это последний! - то взял бы ее с собой - она ведь требовала, чтоб со мной в Останкино поехать, кричала. Но я не мог того допустить - там ведь всех подряд… ну вы знаете…
- А как вам-то удалось оттуда выбраться
- Очень странно, едва я к выходу подошел, когда депутатов выводили вслед за Хасбулатовым, остекленевшим каким-то. Тут и подскочил ко мне эдакий "терминатор сферический": пойдемте, говорит, со мной, вам в автобус с ними не надо! Я вас провожу! - И представьте себе, так плавно-плавно меня из окружения на свободу вывел. Ну я и бросился бежать как ошпаренный. Слышал - со дворов шла пальба, неслись жуткие крики - там наших в упор расстреливали! - Зачем теперь жить, не знаю! Аля, Аленька!!! Где она сейчас? Я должен ее видеть! Вы проводите меня к ней?
- Я сама не знаю, где она. У меня одна только надежда, что Золотов жив. Тогда обязательно найдем ее, Савва Константинович!
Сатинов опять замолчал надолго, хлебнув предложенный Машей коньяк. Потом вдруг сказал:
- А знаете, где страшней всего было? В Останкино. Там детей расстреливали, подростков… И это я виноват, я! Но ведь никто из нас там о нападении на телецентр не помышлял - в основном же туда народ безоружный подъехал, мы только скандировали: "Эфир народу!". Но меня почему-то никакая пуля не взяла! Лучше б убили, и поделом бы мне было! А сколько я "усатого" убеждал, ведь безумие это - с безоружными ребятами окружать Останкино, да и Макашов возражал ему тоже…Но вот я же сам призвал туда людей, а сколько убитых - там никого не щадили… и ведь из-за меня! Как жить-то дальше? У меня теперь права на жизнь нет…