* * *
Мария Силантьевна не ведала, что попала в круг аристократов по просьбе Вадима Ильича, и что для них сия просьба оказалась весьма кстати. Так, Карлу Бестрему был интересен стиль мышления фрау Лаурин, непривычный для немцев. А графиню Конси разговор "по душам" с иностранкой также развлекал немало.
Однажды Консуэло неожиданно заехала за Машей, предложив ей прогуляться по окрестностям. Оказавшись в живописной деревне Розенхайм, дамы расположились на террасе, выходящей прямо к берегу Дуная. Красота открывшихся перед ними далей и шум мягких речных волн способствовали доверительному настрою собеседниц. И Конси захотелось вдруг поведать профессорше сокровенную свою мучительную тайну, о которой она еще никому не решалась рассказать:
- Вы часто, дорогая Мари, восхищаетесь нашим Ильштеттом, мол, идиллия, да и только. Но на самом-то деле здесь все не так, как кажется, увы! Представьте себе, я даже пыталась отсюда, из рая этого, убежать в небытие, раствориться совсем.
- Как убежать? Куда?! - непонимающе воскликнула Мимоза.
- Очень просто - в мир иной.
- Значит вы… гм, Конси, вы собирались… покончить с собой?!
- Да, увы! Я узнала, что у Карла есть другая женщина, его бывшая студентка. И все… все потеряло для меня смысл - совсем! Даже дети, - тяжело вздохнула графиня.
- В это трудно поверить, Конси, может - сплетни завистников, а? Так ведь часто бывает, - сочувственно пробормотала Мими.
- Да нет. Не сплетни. Прежде чем снотворное принять, я проверила эти слухи. Увы! Но представьте себе, Мари, в тот момент, когда я достала таблетки, случилось необъяснимое! В комнате моей, наглухо запертой и темной, кто-то вдруг взял меня за плечо и четко приказал: не смей! Все пройдет. Этот голос был какой-то нездешний. Не из нашего мира. Гм, но он был! Можете поверить? Вот я и… не посмела. Теперь - все в прошлом. Только горечь осталась в душе. Никак не пройдет. Гм… иногда так больно! А Карлу я так ничего и не сказала, даже не знаю почему. Ведь он, наверное, обо всем догадался. Вы думаете, это правильно? - спросила графиня, смущенная собственной откровенностью.
- Мне кажется, да, Конси. Иногда нас, женщин, спасает от неверного шага наша интуиция. Со мной тоже случилось нечто подобное когда-то, - грустно заметила Маша.
- Вам тоже изменял муж?
- Это был не муж, а любовь моей юности. Я боялась выйти за него, уж слишком сомневалась. Но встречались мы долго. А когда стало ясно, что у него кто-то есть, ну, я тоже ему ничего не сказала, просто не смогла.
Теперь Консуэло посмотрела на Мимозу с сочувствием и, слегка помедлив, проговорила:
- А знаете, Мари, ведь участь наша решается вовсе не на Земле, нет. Вы-то верите в невидимые силы, ну, в мистику вообще?
- Я верю, что есть сила Божия. А мистические явления возможны, но толковать их боюсь, - тихо ответила профессорша.
- Слава Богу, Мари, что вы понимаете меня! Ведь с тех пор, как кто-то невидимый спас меня, я пытаюсь проникнуть в тайну судьбы. Это потрясающе интересно! И с друзьями мы говорим на подобные темы. Гм… я приглашу вас как-нибудь, не пожалеете!
- Спасибо, Конси. Но я-то далека от познания таинственных явлений. У меня ведь на первом плане - научный подход!
- Уж в этом-то я и не сомневаюсь, фрау профессор! Но не к судьбе же?! Можно ли загадку судьбы наукой измерять? - возбужденно спросила графиня.
И Маша засмеялась в ответ:
- Ни в коей мере, Конси! - И помрачнев, добавила: - Ведь жизнь любого из нас в руках Господа. А Промысел Божий не может открыться тленному уму человека, никогда…
* * *
В этот вечер граф Бестрем был возбужден в ожидании гостей. Среди них главную роль играла некая Лиз Лукель. Именно ей предстояло сегодня исполнить особый ритуал. Входя в гостиную, эта высокая цыганистая дама окинула присутствующих рассеянно-небрежным взором. Ее длинное иссиня-черное платье и зеленый блестящий тюрбан на крупной голове придавали ей экзотическую театральность. Легким кивком приветствуя собравшихся, она тихо промолвила:
- Благоденствие да будет с вами!
Засуетившийся хозяин усадил ее в огромное старинное кресло, как трон возвышавшееся над столом, со словами:
- Все готово, дорогая Лиз. Только Вилли и Фредди еще на подходе.
И в тот момент, когда издатель с юным Рабсбургом переступали порог, граф стал быстро занавешивать шторы, а Консуэло внесла длинную свечу, поставив ее на этажерку возле стены. Затем выключила люстру, с которой свисала цепочка с серебряными колокольцами. А на середине стола лежали какие-то странные фигурки, коробочки и кубики.
Освещаемая лишь бликами пламени от камина, гостиная погрузилась на миг в таинственную тишину, внезапно нарушенную предложением хозяина встать всем вокруг стола. Затем, слегка помедлив, он тихо, но с некоторым пафосом произнес:
- Возьмемся за руки, друзья!
И присутствующие, соединенные сплетеньем рук, медленно опустились в кресла. Тогда фрау Лукель поднялась со своего "трона", приблизилась к этажерке и зажгла свечу. Сам Бестрем в этот момент щелкнул пальцами, и по комнате поплыл туман, окутывая гостей ароматом ладана. Одновременно тихо зазвучала g-moll-ная баховская фуга из "Хорошо темперированного клавира".
Маша сидела между Консуэло и принцем Фредди. Интуитивно уловив смятение профессорши, графиня крепче сжала ее ладонь, а юный Рабсбург вообще застыл, будто окаменев. Мимозе на миг показалось, что она валится куда-то вниз. В глазах ее зарябило, и перед ней в полутьме поплыли мельчайшие, словно пылинки, огоньки и тихо зазвенели колокольцы, кубики зашевелились, а фигурки, к изумлению Мими, стали сами подпрыгивать над столом…
Напряжение, царившее в зале, постепенно возрастало. С высокого кресла наконец раздался глуховатый голос Лиз, сильно откинувшей голову назад:
- Уже скоро, сейчас, вот он… Альберт, скажи, что нас ждет?
На стене, противоположной камину, отразилась тень, воздух над столом всколыхнулся, и гостиную пронзил легкий, едва ощутимый порыв ветерка. А из уст фрау Лукель раздался басовитый голос:
- Мы, немцы, вместе будем, но не радуйтесь.
После долгой паузы Лиз опять вкрадчиво спросила:
- Скажи, Альберт, кому здесь угрожает что-то?
В этот миг блестевший на голове ее тюрбан еще сильнее качнулся назад, и она провещала басом:
- Тому, кто пришел издалека, издалече кто приплыл…
Наступила гробовая тишина. В неизъяснимом внутреннем порыве Маша стала вдруг произносить про себя: "Да воскреснет Бог, и расточатся врази Его, и да бежат от лица Его ненавидящие Его. Яко исчезает дым, да исчезнут…"
И сидевшие за столом внезапно расцепили руки, а Лиз писклявым голосом завопила:
- Он уходит… он, Альберт… ушел совсем!!!
Оцепенение, в котором пребывали гости, постепенно спадало. Лица их оживлялись и обретали естественное повседневное выражение. Наконец они стали медленно выходить из-за стола. Неподвижно сидела с закрытыми глазами лишь одна инфернальная Лиз. Все заметили это, когда Бестрем откинул тяжелые шторы и погасил свечу. К фрау Лукель осторожно подошла сердобольная Консуэло и, тронув ее за плечо, прошептала:
- Лиз, а Лиз? Очнись скорей, мы ждем тебя! Слышишь?
Но мадам-медиум оставалась невменяемой. И тогда граф Бестрем громко обратился к гостям:
- Дамы и господа! Прошу всех на ужин!
Гости охотно последовали призыву хозяина, дружно устремившись в столовую. Вслед за ними вяло поплелась и Лиз Лукель, с трудом очнувшаяся от транса.
* * *
За ужином Бестрем с любопытством взглянул на Марию:
- Что, фрау профессор, вы впервые на таком сеансе? Уж не подумали ненароком, что угодили в лапы оккультистов, а?
- Нет, граф. Я и задуматься не успела, когда чья-то неведомая тень повергла меня в трепет, и кубики взлетевшие, и колокольцы. Гм… вообще-то все потустороннее нам, простым смертным, недоступно, но… заманчиво. Однако меня поражает, что вы ничего не боитесь! - оживленно откликнулась Мими, наивно посмотрев на присутствующих.
- Как не боимся, фрау Лаурин? Мы все страшимся прикосновений к тайне бытия. Не правда ли, дамы и господа? - воскликнула Конси. - Но жажда хоть чуть-чуть приблизиться к этой тайне просто неустранима в нас. Такова уж наша грешная природа.
- Ах, дорогая Консуэло! Мне кажется, вопрос фрау Лаурин обращен к страху несколько иному, а именно - к опасности впасть в соблазн, т. е. через вызов духов и призраков всяких прощупывать тайны мироздания. А сие-то что значит, а? В конечном-то счете это означает - скатиться в тривиальный спиритизм, который кстати, Томас Манн столь презрительно называл "воскресным развлечением для кухарок". Уж простите меня великодушно! - с тонкой иронией заметил Вилли Герлинг.
- Да, Вилфред, ваша мысль мне близка. И даже более того, мне кажется, что сообщение с миром иным - душами умерших, вызывание духов и тому подобное - куда страшнее, чем безобидные "развлечения кухарок", это - игра с огнем! И ваш любимый Томас Манн, побывав на таком химерическом сеансе, кстати, заметил, что узрел там язычки гееннского пламени, но сыт ими по горло! - поддержала издателя Мимоза.
- Так как же, дорогая фрау профессор, вы отрицаете такие явления как телекинез, ясновидение, телепатия? Я-то слышал, что в изучении сего, именно вы, русские, - впереди планеты всей! А чему мы сейчас свидетелями были, а? Не соприкоснулись ли с загадочным, необъяснимым пока еще, но реально существующим миром? - пристально взглянув на Машу, спросил слегка взбешенный хозяин дома.
- Все названное вами, граф, бесспорно существует. Но приближение к нему простого смертного - залет птички в дьявольскую сеть! Есть такая русская поговорка: коготок увяз - всей птичке пропасть.
- Значит, вы, фрау Лаурин, принципиально против познания паранормальных явлений и вообще - всякой мистики?!
- Отнюдь. Но формы познания, как мне кажется, должны быть какими-то иными. Эта тема чрезвычайно сложна, и научный подход к ней вполне оправдан. Есть же такие лаборатории и во Франции - слышала я, - и у нас. Но изыскания должны проводиться на духовной основе - без этого все потеряет смысл.
- Абсолютно согласен с фрау Лаурин: если ученый приступает со своими приборами к таким объектам, как фантомы, призраки и т. п., то он должен быть человеком духовно просвещенным! - поддержал, в свою очередь, Марию издатель, и вздохнув, добавил, - уж если не совсем верующим христианином, то хотя бы религиозно образованным, ведь так?
- Что ж, дорогие гости! Все это чрезвычайно увлекательно, так волнует наше воображение. Но я предлагаю перейти снова в гостиную… гм, на кофе с коньяком! - бодро воскликнул хозяин дома.
* * *
Вспоминая подробности прошедшего вечера, Маша не могла отделаться от ощущения, что ее окунули там в какой-то липкий жуткий аквариум. А под утро ей приснился узкий монастырский двор, посреди него - огромный стол палисандрового дерева, на его поверхности - какие-то изящно прочерченные знаки, а вдоль них - волнистая линия: вот она зашевелилась и стала подползать все ближе и ближе к ней. Да это же змея! - от пронзившей ее догадки Маша мгновенно проснулась в холодном поту. "Где-то я все это видела, ну да, конечно, вчера у Бестремов! А этот сломанный крест на камине?", - и медленно приходя в себя, Мимоза осознала, в какой ярости был граф Бестрем от ее высказываний.
"Ах, зачем я выступила "на арене без намордника", навлекла на себя гнев начальства! Но можно ли было промолчать? Ведь эта черноокая ведьма Лиз не иначе, как бесов вызывала?! Ну а Вилли - вот молодец-то, уловил самую суть!"
Уже через день в его сопровождении Маша вошла в Регенсбургский собор. Потом они сидели в ресторанчике на дунайском берегу. Он поведал о своей юности, несостоявшихся мечтах и трагически погибшей Нанни. Говорили и о литературе, приятно удивившись, что любимым романом для них обоих был "Доктор Фаустус".
- А что побудило вас, Вилфред, учить русский? - спросила Мими.
- О, знаете, Мари? Меня подвигло к этому высказывание одного из героев Манна: есть только два народа на земле, которые способны достигать высшей духовной ступени - это немцы и русские. Ну и симфонии Чайковского, конечно. Потом я стал Достоевского читать: да, те пространства души, какие он раскрывает как никто другой - они меня заворожили…
Всеми силами пытался Герлинг растопить лед недоверия к себе со стороны рафинированной русской профессорши. Но она больше молчала, удивленно посматривая на него… К досаде влюбленного издателя, их беседа так и не вышла за рамки приятельского общения.
А Маша вспоминала их свидание все же с каким-то странным волнением. Она понимала, что очень нравится Герлингу. И ей приятно было осознавать, что сила ее женского обаяния еще не совсем утрачена…
Вскоре фрау Лаурин была вызвана на разговор профессором Бестремом, сделавшим ей обескураживающее предложение - лететь в Италию на конгресс, посвященный истолкованию мистических явлений:
- Я ведь не случайно позвал вас, фрау профессор, к нам на сеанс и убедился вполне, что у вас есть собственный оригинальный подход к оценке трансцендентного.
- Но я, - поначалу пыталась возразить она, однако, тяжело вздохнув, согласилась. Ведь отказ от командировки мог вконец испортить отношения с шефом, что было бы сейчас весьма некстати…
* * *
Приземлившись солнечным весенним днем в римском аэропорту, Маша впервые в жизни ступила на итальянскую землю и через два часа она уже стояла у крепостной стены древнего города Аквила. Отсюда, с высоты птичьего полета. открылась перед ней живописнейшая панорама - прямо дух захватывало! В долине простирались поля, покрытые коврами цветущих маков, а на востоке за кое-где разбросанными деревушками синела яркая полоска моря. А вечером в ресторане отеля участники Конгресса собирались на торжественный ужин. И Машу провели к столу немецкой делегации, где рядом с нею расположились двое - старенький профессор из Дармштадта и тучный господин средних лет из Гамбурга. Когда толчея улеглась, и публика расселась по своим местам, на середину зала бойко выскочил аббат Дженаро - главный устроитель сего грандиозного мероприятия. Приветствуя по-английски всех собравшихся, он весело призвал гостей отведать кулинарные шедевры местной кухни. Между столами засновали шустрые официанты, загудели на разных языках голоса. Вскоре Ивлева уловила и обрывки родной речи: справа от нее за длинным столом чинно восседали соотечественники. Но на их столе, кроме советского флажка посередине, ничего не было.
"Странно, - подумала Мими, - у нас вино по бокалам разливают, уже и лазанью принесли". А слева раздавались громкие реплики американцев, стол которых просто ломился от яств, и многие из них успели выпить и развеселиться. "Воррэй камбьярэ!" - кричали они. Справа же доносились жалкие возгласы соотечественников на плохом итальянском, отчаянно пытавшихся привлечь к себе официантское внимание. Но… русских явно игнорировали. Лишь в тот момент, когда из-за стола резко поднялся хмурый мужчина с надменным лицом и с презрением взглянув вокруг, демонстративно покинул зал, к советскому столу резво подбежал падре Дженаро с извинениями. Но… было поздно. Вслед за знаменитым художником Разуновым - его-то Маша вмиг узнала, - плавно вышла и его спутница, миниатюрная брюнетка.
- Это не интеллигентно, - промолвил гамбургский толстяк, утирая салфеткой рот, и добавил, - к русским можно по-разному относиться, но так примитивно демонстрировать игноранс? Гм, неужели Дженаро сам это придумал?
- Вполне возможно, - иронично прошепелявил старичок из Дармштадта, - кто их, этих иезуитов-то, разберет?!
"Надо было всем нашим вслед за Разуновым вскочить и уйти, громко хлопнув дверью, - с досадой подумала Мими: ну что они сидят-то как барашки на закланье? Ведь здесь смирение - ни к чему! Оскорбили-то не лично их. Нет, а как представителей великой державы! Да так по наглому, да еще на глазах у всех, и у соседей-американцев! Нет у наших никакого чувства достоинства - распинаются перед Западом, как Горби со своей Раисой! Да еще публика эта у нас выездная - всегда одни и те же лица!"
Наконец, взгляд Маши остановился на двух опустевших стульях, только что оставленных Разуновым и его дамой, облик которой кого-то мучительно напоминал. Поначалу Мимоза никак не могла сообразить, кого именно. Но сердце сжалось, когда в мозгу блеснула догадка: да это же Ника Редозуб!
Вмиг все смешалось в душе Марии: и страх быть узнанной Никой - приятельницей "монстра" Юрия Власовича. И ярость от возмущения поведением наших, униженных "принимающей стороной". И досада от собственного бессилия. Ведь Мимозе оставалось лишь одно - смиренно досиживать вечер в кругу немецких коллег.
В следующие, наполненные суетой дни, Маша не успевала ни о чем подумать. Лишь на обратном пути в самолете вспоминала она сухонькую маленькую монахиню в светло-голубом - это была сама мать Тереза, сказавшая несколько приветственных слов с высокого подиума - и зал взорвался аплодисментами. Кругом замелькали фигурки монахинь в бело-синих покровах, резко выделяясь на фоне коричневых сутан иезуитов и оранжевых одежд буддистов.