- Думаю, что все. У нас был семейный совет, и наш домашний врач продолжает надеяться, что мы сможем преодолеть гнев и горе. Он чувствует, что мигрени Тони частично связаны со стрессом - они что-то вроде показателя его нежелания или, может, неспособности - более точное слово - преодолеть свою потерю. Интересно было бы узнать, скольким я пожертвовала ради этого. Я не имела никакого отношения к смерти Абби, но и это ему не может помочь.- Она замолчала и потом слегка покачала головой, как бы в смущении.- Я знаю, это поворот на 180 градусов. Думаю, мы были излишне резки с вами, и я очень сожалею об этом.
- Вам не нужно извиняться,- сказала я.- Что касается меня, я была бы очень рада, если бы вы забрали чек. По крайней мере, тогда я могла бы чувствовать себя выполнившей свои обязательства. Если впоследствии вы измените свое решение, вы всегда сможете оказать благотворительную помощь любому стоящему делу. Таких сейчас много вокруг.
- А как его семья? Даггетта? Вы не думаете, что они считают, что тоже имеют право на эти деньги? Я хочу сказать, что я не возьму их, если существуют какие-либо законные претензии с их стороны.
- Вам лучше поговорить об этом с адвокатом,- сказала я.- Чек выписан на имя Тони, и Даггетт нанял меня, чтобы вручить чек Тони. Я не думаю, что есть какие-либо вопросы насчет его намерения. Но могут быть другие правовые вопросы, о которых я не знаю, поэтому, конечно, вам нужно прежде всего с кем-нибудь поговорить об этом.- В глубине души, я хотела, чтобы она взяла этот проклятый чек, и дело было бы окончено.
С минуту она смотрела в пол.
- Тони сказал… Вчера вечером он упомянул, что, может быть, захочет пойти на похороны. Как вы думаете, ему следует это делать? Я имею в виду, вам это кажется хорошим намерением?
- Я не знаю, миссис Уэстфолл. Это вне моей компетенции. Почему бы не спросить об этом его врача?
- Я пыталась, но его до завтрашнего дня не будет в городе. Я не хочу, чтобы Тони расстраивался еще больше.
- Ему придется пережить то, что он переживает. Может, это как раз то, через что ему необходимо пройти.
- Феррин говорит то же самое, но я не уверена.
- А что это за история с мигренями? Как долго они продолжаются?
- С момента аварии. Собственно говоря, мигрень была у него и прошлой ночью. Но это не ваша вина,- добавила она поспешно.- Голова у него начала болеть примерно через час после возвращения домой. Он вскакивал каждые двадцать минут или около того с полуночи до четырех часов утра. В конце концов мы были вынуждены отвезти его в кабинет неотложной помощи в Св. Терри. Они сделали ему укол, и это помогло, но недавно он проснулся и говорит, что собирается на похороны. Он говорил с вами об этом?
- Вовсе нет. Я сказала ему, что Даггетт мертв, но в тот момент он на это не среагировал, не считая того, что сказал, что рад этому. Он себя достаточно хорошо чувствует, чтобы пойти?
- Думаю, он будет в порядке. Мигрени эти очень странные. Иной раз думаешь, что он никогда от нее не избавится, а он уже через минуту на ногах и умирает от голода. Так случилось ночью в прошлую пятницу.
- В пятницу,- повторила я. Ночь, когда погиб Даггетт.
- Он чувствовал себя на грани приступа. Мы пытались применить лечение, чтобы сбить его, но безуспешно. Тем не менее, через некоторое время он выкарабкался из приступа, и все закончилось тем, что в два часа ночи я готовила ему на кухне два мясных сандвича. Он чувствовал себя прекрасно. Конечно, у него еще был приступ во вторник и еще в прошлую ночь - два за неделю. Феррин считает, что, может быть, его желание пойти на похороны имеет символическое значение. Вы понимаете - покончить с этим и освободиться.
- Это очень возможно.
- Барбара Даггетт не будет возражать?
- Не вижу причин для этого,- сказала я.- Думаю, она чувствует себя такой же виноватой, как и ее отец, она ведь предлагала помощь.
- Когда я приду домой, посмотрю, как он себя чувствует,- сказала она и взглянула на часы.- Мне пора идти.
- Позвольте мне дать вам чек.- Я вытащила из нижнего ящика сумку, достала чек и передала ей его через стол. Так же, как и ее муж в предыдущий вечер, она разгладила складки и пристально его рассмотрела, как будто это могла быть какая-то нелепая подделка. Затем она его снова сложила, опустила в сумку и поднялась. Мы с ней так и не притронулись к своему кофе.
Я сказала ей о времени и месте службы и проводила ее до дверей. После ее ухода, я села снова за стол, еще раз обдумывая то, что она сказала. В какой-то момент мне захотелось повидать Тони Гаэна и узнать у него, сможет ли он подтвердить ее присутствие в доме в ночь убийства Даггетта. Трудно было представить ее убийцей, но меня так много раз обманывали.
ГЛАВА 17
Похороны Джона Даггетта проходили на кладбище, прилегавшем к мрачной, ничем не примечательной церквушке. Она представляла собой одноэтажное, покрытое желтой штукатуркой здание, лишенное каких-либо лепных украшений или орнамента, расположенное в стороне от дороги. Нечто вроде маленького храма, легко просматривавшегося сквозь кусты и заметного всем проезжающим мимо. Я приехала поздно. Слишком много времени заняли бесконечные неурядицы в магазине автомобильных стекол. Машина была готова только к двум часам дня. К счастью, новое стекло легко открывалось и закрывалось. Моросящий дождь грозил обернуться ливнем, оставалось только радоваться надежному укрытию в машине.
Когда я добралась до автомобильной стоянки позади церкви, там припарковалось уже с полсотни машин, хотя место было рассчитано не более, чем для тридцати пяти. Некоторые упирались носами в дверцы соседних машин, другие облепили забор, огораживавший стоянку. Свободных мест в этом столпотворении не оказалось, пришлось проехать дальше, в конец длинной вереницы автомобилей и пешком возвратиться назад. Уже была слышна мелодия электрического органа, по стилю более подходившая для атмосферы катка, чем для встречи с Богом. Удивляло и озадачивало, что исполнителя обряда называли пастором, вместо общеупотребительного "священник". Было это случайно, или с особым смыслом? Пастор Говард Боуэн. Название церкви тоже было каким-то странным, оно состояло из длинной цепочки слов. А собравшиеся напоминали группу религиозных фанатиков - из тех, что ходят по домам и раздают свои воззвания. Оставалось только надеяться, что их ажиотаж пока еще не достиг крайней точки.
На передних низких ступенях стоял сам мистер Шаронсон из "Уинингтон-Блейк". Он передал мне размноженную программу с нарисованной от руки лилией на первой странице, сопроводив это действие многозначительным взглядом. Шаронсон всем своим видом показывал, что духовная сторона этой церемонии второстепенна, для церкви это просто способ заработать деньги.
Я поднялась по ступенькам. Привратник открыл мне дверь, сдернув с кола длинную металлическую цепь. Собравшиеся встали для отпевания. Оставив мне место в последнем ряду среди других опоздавших. Стоявшая слева женщина предложила воспользоваться ее листком песнопений, и я бегло скользнула взглядом по странице, на которой повторялись четыре куплета о грехе и добродетели.
Мне пришлось произвести несколько звуков в надежде, что они сольются с общим хором и останутся незамеченными. Состав присутствовавших не внушал мне доверия, кроме того, я пела не слишком хорошо и боялась быть разоблаченной и в том, и в другом.
В первых рядах маячила белокурая головка Барбары Даггетт. Больше знакомых не наблюдалось. Все сели, шурша одеждами и скрипя ножками рассохшихся стульев. Пока пастор Боуэн, одетый в черное по случаю похорон, распространялся о никчемности существования, я рассматривала покрытый виниловой плиткой пол, изучала ряды витражей, изображавших загробные мучения в таких ужасных видах, что я невольно поежилась. Все здесь настраивало на покаяние.
Перед алтарем стоял гроб Даггетта. Он напоминал один из тех ящиков, которыми пользуются фокусники для распиливания человека пополам. Я взглянула в программу. К тому времени церемония уже одолела первую молитву, справилась с обращением к Господу, оставив без внимания один из гимнов, и вошла в стадию рассуждений об искушениях смертных, напомнив мне о многочисленных случаях, когда я не смогла устоять перед соблазнами. Все это было очень занимательно и даже развлекательно.
Пастору Боуэну, лысому, невысокому человеку с напряженным круглым лицом, было лет шестьдесят. Казалось, что вставная челюсть мешала ему дышать. Теперь он читал отрывок из второзакония: "Господь покроет тебя болезненными, незаживающими ранами с головы до пят…" - доносились до меня совершенно бессмысленные слова, не позволяя, однако, заснуть. Впрочем, какие еще слова мог найти пастор в отношении Джона Даггетта, много нагрешившего и мало раскаявшегося. А пастор тем временем продолжал: "Он дает тебе взаймы, а не ты ему, он - голова, а ты - хвост". Абстрактная молитва, которая годится на все случаи.
Служба подходила к концу, когда я почувствовала на себе чей-то взгляд. Двумя рядами ниже стояла Мэрилин Смит в сопровождении мужчины. Очевидно, это был ее муж, Уэйн. Мэрилин была во всем красном. Казалось, сейчас она вскочит и начнет танцевать на крышке гроба. Присутствующие достигли наивысшего состояния духовности, богопочитания, и были готовы рвать на себе одежду. Да простит меня Бог, но у меня было другое настроение. Моя душа рвалась на воздух.
Стоявшая рядом женщина начала кланяться, закатив глаза и время от времени вскрикивая: "Слава тебе, Господи!" Я никак не относила себя к фанатичным приверженцам православия, поэтому начала пробираться к выходу, столкнувшись там с Билли Поло и его сестрой Корал. Билли отвел меня в сторону, так как служба подошла к концу, и люди начали толпиться у двери. Эсси Даггетт причитала, но чувствовала себя на высоте положения, как тренер футбольной команды после крупной победы. Барбара Даггетт и Юджин Никерсон находились по обе стороны от нее, готовые поддержать Эсси, как только это понадобится. Остальные оплакивающие по очереди подходили к Эсси, похлопывали ее, обнимали, поглаживали, как будто в ее горе они черпали жизненные силы. Последней вышла из церкви шестерка мужчин, которые должны были нести гроб. Вместо этого они толкали его впереди себя на тележке. Каждому из них было не менее шестидесяти пяти лет, и "Уинингтон-Блейк", наверное, побаивался, как бы кого-нибудь из них не хватил удар во время процессии, и они не растянулись бы вместе со своим грузом прямо между церковными рядами. Вероятно, по этой причине и была предусмотрена тележка. Гроб словно бы сам собою перемещался между рядами. Сопровождавшие пытались поддерживать скорбное выражение, что давалось им с некоторым трудом, хотя они старательно контролировали себя.
На мгновение я заметила Тони Гаэна, но он снова исчез, прежде чем мне удалось поговорить с ним. Подали катафалк, процессия медленным шагом направилась к нему вместе с гробом. За катафалком стоял автомобиль, на его заднее сиденье усадили Эсси. На ней был черный костюм, черная соломенная шляпа с широкими полями и опущенной вуалью. Она смахивала на пчеловода, ужаленного Святым Духом. На Барбаре Даггетт был пепельно-серый костюм и черные туфли-лодочки. Пара разноцветных глаз на бледном лице, казалось, излучала электричество. Дождь усиливался, и мистер Шаронсон раскрыл большие черные зонты, чтобы люди не вымокли по дороге от крыльца до автостоянки.
Машины начали двигаться одновременно, с урчанием выхлопных труб, шуршанием гальки под колесами, пока не выехали на основную дорогу и не выстроились в длинную процессию по направлению к кладбищу, расположенному милях в двух от церкви. Там мы снова припарковали машины, хлопая дверями и выходя на мокрую траву. Это было новое кладбище с редкими деревцами - широкое поле, на котором росли только сорняки. Могильные камни, квадратные и низкие, не были украшены ни каменными ангелами, ни какими-либо другими гранитными излишествами. Территория содержалась в относительном порядке и была покрыта сетью асфальтовых дорожек, вьющихся между могильными участками, заблаговременно приготовленными для новых покойников. Удивляло, что кладбище, как и площадки для гольфа, создавались специалистами с минимальным эстетическим эффектом. Кладбище напоминало низкопробный деревенский клуб с умеренной вступительной платой для вновь появившегося покойника. Богатые и уважаемые были захоронены в другом месте, куда не сочли возможным принять Джона Даггетта.
"Уинингтон-Блейк" соорудил один навес над самой могилой и рядом с ней еще один, в два раза больший, разместив под ним складные стулья. Казалось, никто не знал, кого еще надо ждать, куда идти, поэтому образовалась толчея. Эсси и Барбару Даггетт проводили под большой навес, предоставив им первый ряд стульев, соединенных по четыре между собой. Ножки постепенно вдавливались в размокшую от дождя землю, так что людям пришлось сидеть, неловко откинувшись назад. И они напоминали загнанных в капкан беспомощных животных, озирающихся по сторонам, почти падающих со стульев и не имеющих никакой возможности что-либо изменить. Почему горе всегда сопровождается такими нелепостями.
Мне удалось протиснуться под один из навесов, но пришлось стоять. Большинство скорбящих были старше меня, и стулья им оказались нужней. Складывалось впечатление, что выразить соболезнование Эсси Даггетт собрались все члены церковного братства.
Пастор Боуэн скинул плащ и стоял с непокрытой головой. Капельки дождя собирались на лысине, терпеливо дожидаясь "друг друга, а потом ручейками стекали за воротник. Я заметила слуховой аппарат в правом ухе пастора. Он осторожно трогал его, сохраняя выражение благостной отрешенности, чтобы не привлекать к собственной персоне слишком большого внимания. Очевидно, в аппарате отказала батарейка. Легкие постукивания указательным пальцем должны были вернуть его к жизни.
В дальнем углу навеса я увидела Мэрилин и Уэйн Смитов, за ними Тони Гаэна в сопровождении тетки Рамоны. Тони выглядел как примерный школьник, настоящий юный джентльмен: серые шерстяные брюки, белая рубашка, матросский блейзер, репсовый галстук. Как будто почувствовав мой взгляд, он поднял глаза, но взгляд был пустой, отсутствующий, как у робота. В нем не наблюдалось ни тихой печали, ни ярой ненависти. Билли Поло с сестрой стояли за навесом, раскрыв зонты. Корал выглядела несчастной и жалкой. Она простыла и теперь судорожно кашляла в кулак. Ей бы лучше было лежать в постели с горчичниками на груди. У Билли был утомленный вид, он беспокойно осматривал толпу. Я проследила за его взглядом, пытаясь установить, кого же он высматривает.
- Дорогие друзья,- властным голосом произнес распорядитель церемонии.- Печальный случай, смерть Джона Даггетта, собрал нас здесь, чтобы засвидетельствовать его возвращение в тот мир, откуда он вышел, чтобы отметить его вхождение в мир Господен. Джон Даггетт покинул нас. Он освободился от жизненных забот и печалей, освободился от грехов, от своей ноши, от своей вины…
Откуда-то сзади женский голос простонал: "О, Господи!" Вторя ему, таким же тоном другой женский голос произнес: "Скотина!" Ведущий, не расслышав как следует, принял оба восклицания за библейские изречения, за выражение духовного подъема присутствующих, что побудило его к еще большему красноречию. Громким голосом, с закрытыми глазами проповедник читал наставления против греха, безнравственности, разврата, оскверненной плоти, сладострастия и растления.
- Джон Даггетт был самым большим мерзавцем из всех когда-либо живших на земле! - снова раздался тот же голос. Головы начали поворачиваться вокруг. И тут в задних рядах поднялась Ловелла. Все повернулись и удивленно уставились на нее.
Она была пьяна. Покрасневшие глаза выдавали наличие в ее организме еще и марихуаны вдобавок к спиртному. Левый глаз слегка припух, застарелые синяки немного обесцветились и пожелтели. Казалось, что Ловелла страдает больше от аллергии, чем от побоев лежавшего перед нами покойника. Волосы напоминали белый бесформенный куст, в глаза резко бросался глубокий разрез темно-красного рта. Лицо Ловеллы было залито слезами, черная тушь с ресниц размазана по лицу. Кожа покрылась пятнами, нос покраснел и хлюпал. Для этого случая она натянула черное, короткое платье с блестками, из-под которого как надутый шар, выпирала ее живописная грудь. Она была до дикости нелепой и смешной. Невозможно было понять, плачет ли Ловелла от ярости или от горя, да толпе и не было до этого никакого дела.
Я повернула голову назад и краем глаза увидела, что Билли Поло пытается пробраться к Ловелле по краю навеса. Проповедник понял, наконец, что ошибся в истинных чувствах Ловеллы и бросил недоуменный взгляд на мистера Шаронсона, который дал команду привратнику присмотреть за женщиной. Мы подошли к ней почти одновременно. Билли быстро обхватил Ловеллу сзади, скрутив ей руки. Она вырывалась, пиналась, кричала: "Скотина! Идиот!" Один из служителей поймал ее за волосы, второй схватил за ноги. Ловелла боролась и сопротивлялась все время, пока ее выносили к дороге. Оглядываясь назад, я пошла за ними. Барбару Даггетт заслоняли скорбящие, которые поднялись, чтобы лучше все видеть, но мне удалось заметить, что Мэрилин Смит с удовольствием наблюдает всю эту безобразную сцену, которую устроила Ловелла.
Когда мне наконец удалось добраться до Ловеллы, она лежала на переднем сидении "Шевроле" Билли Поло и плакала, закрыв руками лицо. Дверцы машины были распахнуты, и Билли суетился вокруг Ловеллы, утихомиривая и успокаивая женщину, поглаживая ее растрепанные волосы. Оба привратника обменялись взглядами, довольные тем, что Ловелла была теперь под присмотром. Билли рассвирепел от их бесцеремонности.
- Я присмотрю за ней. Убирайтесь! Она уже успокоилась.
Корал с зонтиком в руках обошла вокруг машины и, зайдя за нее, остановилась. Было заметно, что поведение Билли смущало Корал не меньше, чем выходка Ловеллы. И тем не менее все трое представляли собой странное единство, а у меня появилось мутное впечатление, что связь между ними была куда более тесной, чем Билли пытался меня убедить.
Погребальная церемония, участницей которой я оказалась, близилась к завершению. Из палатки доносились тонкие, высокие голоса плакальщиков, объединенные в общий хор для последних, прощальных песен. Всхлипывания Ловеллы были по-детски горьки и безутешны. Действительно ли ее так потрясла смерть Даггетта? Во всяком случае происходило что-то совсем непонятное.
- Что за дела, Билли? - спросила я.
- А никаких дел,- резко ответил он.
- Но что-то происходит. Откуда Ловелла узнала о смерти Даггетта? От вас?
Билли, не отвечая, уткнулся лицом в ее волосы.
- Корал взглянула на меня:
- Он ничего не знал.
- А вы, Корал? Не хотите ли вы что-нибудь сказать по этому поводу?
Билли метнул на нее предостерегающий взгляд, и она отрицательно покачала головой.
С кладбища доносились приглушенные голоса, чувствовалось оживление, обычно возникающее при окончании тягостных церемоний. Толпа рассыпалась, и люди двинулись в нашу сторону.