…Вот и сейчас сигнал произвел необходимый эффект.
Все собаки, как по команде, умолкли, на крыльцо дома вышла женщина лет пятидесяти пяти, недоуменно оглядела окрестности и, заметив над забором мою голову, настороженно спросила:
- Что нужно-то?
- Семенкин Степан Прохорович здесь живет? - осведомился я.
- Здесь, - ответила женщина, вытирая руки о фартук. - А вы по какому делу к нему? Если за картошкой, то мы уже всю продали.
- Нет, я не за картошкой. Я из Комитета госбезопасности.
Мои слова произвели нужное впечатление: женщина сразу засуетилась, хотела вернуться в дом, но потом спохватилась и пошла открывать калитку, приговаривая на ходу:
- Я сейчас, сейчас…
Впустив меня во двор, она снова закрыла калитку и пошла впереди по сделанной из битого кирпича дорожке.
- Он там, за домом, - объяснила она мне, - с соседом дрова пилит на зиму. Одному ему трудно, он ведь инвалид войны, руки у него нет, вот и попросил соседа помочь…
Все это она говорила каким-то извиняющимся тоном, словно было нечто предосудительное в том, что один человек попросил другого помочь ему по хозяйству, а инвалидность как-то оправдывала просьбу ее мужа.
В полутора метрах от дорожки, ведущей на противоположную половину приусадебного участка, металась на цепи здоровенная псина. Хозяйка прикрикнула на нее, и собака, пытавшаяся, видимо, взять реванш за пережитое после дяди Гениного сигнала потрясение, виновато поджав хвост, попятилась к конуре и продолжала рычать оттуда.
- Да вы проходите, не бойтесь, - успокоила меня хозяйка, - она не достанет.
Поверив хозяйке на слово, я безбоязненно прошел по дорожке мимо добротного, на кирпичном основании сруба, в котором было не меньше трех комнат, не считая всяких подсобных помещений, и, оказавшись на заднем дворе, увидел двух мужчин, пиливших у дровяного сарая старые шпалы.
Возле них вертелся мальчишка дошкольного возраста, который, пыхтя от усердия, оттаскивал уже распиленные шпалы к сараю.
Мой приход отвлек мужчин от работы. Один из них (судя по пустому рукаву телогрейки, это и был Семенкин) отпустил пилу и, разогнувшись наблюдал, как я пробираюсь между перекопанными картофельными грядками. Его сосед, по всем признакам отставной офицер, тоже распрямился и поглядывал то на меня, то на Семенкина.
- Бог в помощь, - подойдя к ним, сказал я первое, что пришло мне на ум, и затем обратился к Семеннику: - Степан Прохорович, прошу извинить меня за то, что приходится отрывать вас от работы, но мне нужно с вами поговорить.
- Говорите, раз нужно, - не слишком дружелюбно ответил Семенкин. Как мне показалось, он не очень удивился визиту незнакомого человека. Впрочем, если учесть систематически проводившиеся в то время по приусадебным участкам всевозможные проверки со стороны работников поселковых советов, фининспекторов, милиционеров в форме и в штатском, то в моем визите и в самом деле не было для него ничего необычного.
Перехватив мой взгляд в сторону его напарника по распиловке добытых где-то шпал, означавший, что я хотел бы разговаривать с ним наедине, Семенкин, предпочитавший, видимо, общаться с представителями власти (а по моему внешнему виду и несколько бесцеремонному появлению он, очевидно, сразу признал во мне представителя власти) при свидетелях, пояснил:
- Это мой сосед, фронтовик, подполковник в отставке, так что…
- У меня к вам личный разговор, - многозначительно сказал я.
- Личный, говорите? - окинул меня Семенкин внимательным взглядом. - А сами-то вы кто будете?
- Я сотрудник областного управления КГБ, - скромно представился я и полез в нагрудный карман. - Вот мое удостоверение.
Как и большинство бывших сотрудников органов, в подобных ситуациях доверяющих больше своему личному впечатлению, чем документу, Семенкин, удостоив мое удостоверение мимолетного взгляда, еще раз осмотрел меня с головы до ног и, по каким-то только ему известным признакам убедившись, что я действительно тот, за кого себя выдаю, сказал:
- А, теперь понятно! Ванек, - окликнул он мальчишку, - беги-ка к бабуле, узнай, скоро ли обед будет готов.
Отправив с заданием одного нежеланного свидетеля, он обернулся к соседу:
- Ну что, Петрович, раз такое дело, давай перекурим, пока я с молодым человеком потолкую.
Сосед снял форменную фуражку с черным околышем, вытер ладонью пот с лысеющей головы, потом протянул Семенкину пачку "Беломора".
Семенкин достал из пачки папиросу, прикурил ее от зажженной отставным подполковником спички.
- Вам не предлагаю, - сказал мне сосед. - Вы, поди, сигареты предпочитаете?
- Я вообще не курю, - ответил я.
- Ну ладно, - сказал сосед, - вы тут беседуйте, а я пока схожу к себе, посмотрю, как там да чего. Крикнешь мне, - обратился он к Семенкину, - как закончите…
Когда Петрович ушел и мы остались одни, Семенкин спросил:
- Ну что, пойдем в дом или здесь покурим?
Обстановка вполне располагала для интимной беседы, и я принял второе предложение:
- Можно и здесь.
Тогда Семенкин сел на шпалу, глубоко затянулся и указал мне на такую же шпалу, лежавшую рядом:
- Садитесь, коли не боитесь испачкаться. А то мешок постелите.
- Спасибо, - ответил я и, выбрав место почище, сел на предложенное мне место.
- Так о чем будем говорить? - настороженно спросил Семенкин.
- Мне необходимо задать вам несколько вопросов, относящихся к событиям тридцать седьмого года, - как можно безразличнее, не акцентируя его внимание ни на слове "события", ни на времени, к которому они относятся, ответил я.
Но моя уловка не удалась.
- Что же это, значит, допрос будет? - недобро посмотрел на меня Семенкин.
- Нет, пока это будет только частная беседа, - вспомнил я совет Осипова. - Но если окажется, что вы располагаете интересующими нас сведениями, мы вас допросим официально, как свидетеля.
- Говорите, беседа? - переспросил Семенкин. - В таком случае, если я не захочу, то могу не отвечать на ваши вопросы?
"Ах ты, "законник", - с неприязнью подумал я. - Не забыл, выходит, еще уголовно-процессуальный кодекс? Или почитываешь на досуге на всякий случай, чтобы знать, как отвертеться от нежелательных для себя разговоров?"
А вслух совсем другим, совершенно спокойным тоном, в котором не было и намека на неприязнь к этому человеку, я отпарировал:
- Конечно, можете. Это ваше право. Только имейте в виду, что я расценю это как стремление уклониться от беседы, и тогда нам придется сразу допросить вас. А как свидетель вы будете обязаны отвечать на наши вопросы, иначе вас могут привлечь к ответственности за отказ от дачи показаний!
- Значит, хоть в лоб, хоть по лбу? - невесело усмехнулся Семенкин. - Да, против закона не попрешь!
- По-моему, во все времена это квалифицировалось как обязанность каждого гражданина содействовать установлению истины!
Произнося эту фразу, я не столько хотел блеснуть перед Семенкиным своими познаниями в юриспруденции, хотя и это было нелишне, чтобы отбить у него охоту прибегать к всевозможным уверткам, сколько хотел намекнуть, что и в его, и в наше время закон был один, только вот применяли его по-разному.
- Истины? - воскликнул не без сарказма в голосе Семенкин. - А кто ее знает, эту истину?!
Я сразу разгадал его попытку увести наш разговор в сторону от интересующей меня темы и предложил:
- Давайте оставим на время философские рассуждения и приступим к делу!
Семенкин крякнул, но ничего не сказал.
- Итак, - продолжил я, - до апреля тридцать девятого года вы были сотрудником органов НКВД?
- Ну и что из этого? - все с той же недоброжелательностью в голосе спросил Семенкин.
Я сделал вид, что не уловил, с какой интонацией вопросом на вопрос ответил Семенкин, и, как ни в чем не бывало, голосом, в котором не было ни неприязни, ни раздражения, спросил:
- За что вас уволили из органов и исключили из партии?
- А ни за что! - с вызовом ответил Семенкин. Он явно не был расположен вести разговор на предложенную мной тему.
- Как это "ни за что"? - удивился я, хотя удивляться мне было нечему, потому что я знал, за что Семенкин был уволен и исключен, и этот вопрос мне понадобился для того, чтобы постепенно подвести его к основной части беседы.
- А так! - не разгадав моей тактической уловки, попытался предложить мне свою версию Семенкин. - Тех, кого было за что, тех расстреляли! А таких, как я, которые не замарали свои руки кровью, тех исключили из партии и уволили, как скомпрометировавших себя во время репрессий. Только какая это компрометация, если мы выполняли приказы?!
Знакомая песня! Как часто люди, наделенные властью и превысившие полномочия, данные этой властью, по своей собственной воле или под влиянием созданной этой властью общей атмосферы беззакония и произвола, пытаются оправдывать свои неблаговидные поступки тем, что они действовали "по приказу", то есть по своеобразному принуждению, которое должно избавить их от ответственности, хотя бы в собственных глазах. Впрочем, оправдание в собственных глазах для многих людей намного важнее, чем в глазах остальной части общества!
Вот только всегда ли это может служить оправданием и может ли служить вообще - вот вопрос, на который не ответила еще самые известные юристы!
Изложив собственную точку зрения на причину своего увольнения и исключения из партии, Семенкин жадно затянулся папиросой и замолчал.
- Ну, хорошо, - прервал я затянувшуюся паузу, - вернемся к тридцать седьмому году… Вам фамилия Бондаренко о чем-нибудь говорит?
- Бондаренко? - переспросил Семенкин, хотя, судя по имеющимся данным, должен был сразу вспомнить этого человека. Да и как можно было забыть фамилию того, кто возглавлял городскую прокуратуру в тридцать седьмом году? - Нет, - внезапно ответил Семенкин и, чтобы, как ему казалось, окончательно убедить меня в том, что он говорит сущую правду, на всякий, так сказать, случай уточнил: - А кто он был такой?
- Почему вы считаете, что он "был"? - спросил я и посмотрел ему прямо в глаза.
Семенкин понял, что допустил явную оплошность. Он заметно смутился и, как бы оправдываясь, ответил:
- Я не считаю… Просто спросил.
- Вы правы - он действительно "был", - с упором на последнем слове сказал я. - Бондаренко Григорий Федорович был прокурором города и в тридцать седьмом году исчез. Вот сейчас мы и выясняем обстоятельства его исчезновения.
Семенкин уже оправился от допущенной оплошности и самым безразличным тоном, на какой был способен в этой ситуации, спросил:
- А я-то здесь при чем?
Я не ответил на его вопрос. Я только внимательно смотрел на него, стараясь понять, как долго и насколько квалифицированно может лгать человек, лгать даже в том случае, если не получает от этого никакой выгоды, потому что событие, о котором мы ведем беседу, не имеет к нему непосредственного отношения, и поэтому наш разговор не может иметь для него неприятных последствий. И тем не менее он продолжает лгать просто по инерции, раз и навсегда постаравшись вычеркнуть из своей жизни тот период, когда это событие произошло, а из своей памяти - все факты и имена, потому что только таким образом он может избавиться от воспоминаний, будоражащих его уснувшую совесть.
То ли не выдержав моего взгляда, то ли разгадав ход моих мыслей, Семенкин помялся немного и спросил:
- Прокурор, говорите?.. Припоминаю, ходили тогда слухи, - выдавил наконец из себя Семенкин и снова умолк, соображая, продолжать ему свой рассказ или нет и куда этот разговор может его завести.
- Какие слухи? - в предчувствии долгожданного признания выдержка несколько изменила мне, и мое нетерпение едва не погубило с таким трудом сдвинувшееся с мертвой точки дело.
- Да разные, - уклончиво ответил Семенкин и сделал еще одну попытку проверить мою квалификацию: - А что вам о нем известно?
Это меня развеселило, хотя веселье в этой ситуации было, конечно, неуместно. Я посмотрел на Семенкина с иронической улыбкой и спросил:
- Когда вы работали в органах, вы тоже отвечали на подобные вопросы?
- Да, действительно глупо, - смутился Семенкин. - Простите.
Этот маленький и по-своему забавный эпизод, как ни странно, расположил его к некоторой откровенности.
- Кое-что я и в самом деле помню, - начал он, но тут же словно спохватился, - да только вряд ли это вам много даст…
- Что именно? - не скрывая на этот раз своего нетерпения, поторопил его я.
Семенкин снова сделал глубокую затяжку и, тщательно подбирая слова, чтобы не сказать чего-нибудь лишнего, стал рассказывать:
- Был у нас заместителем начальника управления Вдовин Иван Михайлович. Он здешний, работал еще в губчека, потом уехал в Москву. В тридцать седьмом снова вернулся, но проработал недолго, чуть больше месяца….
Я опустил глаза, чтобы ничем не выдать своего волнения, которое охватило меня, когда Семенкин вдруг заговорил о моем отце.
- Так вот, - продолжал Семенкин, - подъехали мы с ним как-то к управлению, вышли из машины и тут видим - стоит у входа какая-то беременная женщина и плачет. Вдовин подошел к ней, стал расспрашивать, что да почему, она и говорит, что ее муж, этот самый прокурор… как его?
Этот вопрос мне откровенно не понравился. Когда переспрашивают очевидные вещи, значит, в следующий момент готовятся что-то утаить или солгать.
- Бондаренко? - подсказал я и инстинктивно насторожился.
- Он самый, - подтвердил Семенкин. - Пропал, говорит, пошел к вам в управление и с концами… Вдовин, значит, стал ее утешать, обещал выяснить, что к чему, ну и наладил ее домой… - Семенкин тяжело вздохнул и махнул рукой: - А муженек-то ее в это время, поди, уже на том свете был!
- Почему вы так считаете? - спросил я.
- Тогда на все это дело - от ареста до расстрела - трех дней могло хватить…
Я уже было подумал, что мои опасения были напрасными, что Семенкин не собирается от меня что-либо утаивать или тем более лгать, и сейчас я услышу новые подробности, которые прольют полный свет на судьбу прокурора, как совершенно неожиданно для меня он сказал:
- Вот и все, что я помню об этом Бондаренко.
- А слухи? - напомнил ему я.
Семенкин разогнал окутавший его табачный дым, подумал и ответил:
- Слухи - они и есть слухи! В вашем деле, насколько я понимаю, нужны факты. А я больше ни одного факта не знаю - сам-то я Бондаренко никогда и в глаза не видел, это точно, можете проверить!
Только теперь мне стало ясно, каким образом Семенкин решил уйти от серьезного разговора. Признав кое-какие мелочи, рассказав то, что никоим образом не могло его скомпрометировать, он наконец выложил абсолютно достоверный факт, используя его, как опытный картежник использует козырного туза.
Этот факт состоял в том, что он не был лично знаком с Бондаренко и не имел никакого отношения к тому, что с ним произошло! А то, что это было именно так, можно не сомневаться и не проверять - с такой уверенностью Семенкин привел этот аргумент в свою защиту! И вот, использовав этот факт, Семенкин пытается теперь скрыть от меня главное, что известно ему по этому делу: обстоятельства, которые свидетельствуют против него, или людей, которые, возможно, могут рассказать нечто такое, что ему очень хочется утаить.
В общем, все произошло именно так, как меня предупреждал многоопытный Осипов. Видимо, Семенкин определил во мне начинающего оперативного работника, что, безусловно, не так уж сложно было сделать, и своей вынужденной откровенностью попытался усыпить меня, как зеленого новичка.
Ну что ж, спасибо за науку, Степан Прохорович! Преподав мне этот урок, вы заставляете и меня поступать, как учили!
- Когда это было? - как ни в чем не бывало, словно и не было этих взаимных тактических просчетов и побед, спросил я.
- Что именно? - как будто не понимая, о чем идет речь, спросил Семенкин.
- Я имею в виду этот разговор с женой Бондаренко.
- Да где-то в начале лета, - уклончиво сказал Семенкин.
- А точнее не можете сказать? - настаивал я.
- Точнее не могу, - отрубил Семенкин, и я понял, что выдержка постепенно начинает изменять ему. - Записей не вел, сами понимаете.
Из-за угла дома выбежал его внук и закричал:
- Дед, бабуля зовет обедать. Спрашивает, ты скоро закончишь давать показания?
- Ну, дура баба! - с досадой сплюнул Семенкин и, явно желая использовать этот так кстати подвернувшийся предлог, чтобы закончить наш разговор, продолжение которого не сулило ему ничего хорошего, крикнул в ответ: - Скоро, Ванечка, скоро! Сбегай за Петровичем, пригласи и его обедать!
Это был откровенный намек на то, что мне пора сворачивать беседу и удаляться.
Но я сделал вид, что не понял этого намека, и спросил:
- А откуда вы с Вдовиным приехали, когда встретили жену Бондаренко?
- А какое это имеет отношение к вашему делу? - не понял Семенкин и снова насторожился. В его положении это было вполне естественно: настороженность допрашиваемого - а наш задушевный разговор как-то незаметно стал походить на допрос - есть адекватная реакция на любое непонимание тактики допрашивающего!
- Кто знает, может, и имеет, - многозначительно ответил я, еще сам толком не зная, куда заведет меня этот разговор, но понимая, что мне во что бы то ни стало надо попытаться вновь разговорить Семенкина. Более того, я интуитивно чувствовал, что на этот раз я иду по верному пути. - Так откуда?
- Не помню, давно это было, - с явным нежеланием развивать эту тему ответил Семенкин.
Его ответ только вдохновил меня на то, чтобы проявить еще большую настойчивость. Я с сомнением покачал головой:
- Вы так четко воспроизвели все детали кратковременного разговора с женой прокурора, а куда ездили с заместителем начальника управления - не помните?! Он что, с вами регулярно ездил?
- Да нет, один раз всего. - В голосе Семенкина звучала растерянность.
- Вот видите! - с укоризной сказал я. - А вы, значит, не помните?
- Не помню! - окончательно потеряв выдержку, почти прокричал мне прямо в лицо несговорчивый свидетель.
От его крика врассыпную бросились колготившиеся у наших ног куры. Видимо, услышав голос хозяина, за домом залаяла собака.
Стало ясно, что, попав в трудное положение и видя, что от меня не так легко отделаться, Семенкин ушел в глухую защиту и теперь любые мои усилия заставить его раскрыться просто бесполезны. Дальнейший разговор был пустой тратой времени.
- Ну ладно, не помните так не помните! - сказал я и встал. - Завтра будем вспоминать вместе. Придете к одиннадцати часам в управление. Надеюсь, не забыли, где оно находится?.. Скажете, что вы к старшему следователю Осипову.
- Это вы Осипов? - удивленно спросил Семенкин, у которого должность старшего следователя, видимо, не состыковалась с моим возрастом.
- Нет, не я, - успокоил я его. - Моя фамилия Вдовин.
Я заметил, как Семенкин аж привстал от неожиданности.
- Надо же! - поразился он. - Как у нашего бывшего замначуправления!.. Да, сильный был мужик, ничего не скажешь!
Даже спустя столько лет Семенкин с откровенным восхищением отозвался о моем отце, и, не скрою, мне это было чрезвычайно приятно.
- Выходит, однофамильцы вы с ним? - предположил Семенкин.