- Каюсь!
- Принимается!
Проходя обратно в комнату, она увидела в прихожей телефон с длинным проводом и, почему-то, с волнением подумала, что во время их ночных разговоров, а болтали они иногда до поздней ночи, он говорил с ней уже лежа на диване. Эта мысль подействовала на нее возбуждающе и она, усмехнувшись про себя, решила, что если так и дальше пойдет, придется просто спасаться бегством. Совершенно без повода, если конечно не считать поводом ее приход в холостяцкую квартиру, в ней опять появилось что-то, напоминающее сжатую пружину. Конечно, она понимала, что насилия с его стороны просто глупо ожидать (о чем это вы, мадемуазель? Что за странные мыслишки приходят к вам в голову? Кто в этой комнате подумал о насилии?) , но эта внутренняя напряженность… Он был напряжен, так же, как и она… Точно! Интересно, можно ли его спровоцировать? (на что, мадемуазель? Вас-то уже и провоцировать не надо! Что бы подумала ваша мама, если бы она могла читать мысли? Мысли то у вас, как у мадам, мадемуазель, честное благородное слово. И это еще мягко сказано! Насилие… Чушь! Вас просто невозможно изнасиловать - вы не будете сопротивляться).
Стоп, сказала себе Диана. Это еще, что за штучки. Точно, Маруська возомнила. Он и целовал-то меня только в щеку. Так что - без глупостей. Тоже мне - Клеопатра. (Сейчас выпьешь коньяку и запоешь по-другому). Пошлая распущенная девчонка!
Костя налил в рюмки золотистый коньяк и передал одну Диане.
- За что пьем? - спросила она, устраиваясь по удобнее.
Костя пожал плечами.
- Давай, просто выпьем за этот вечер. За тебя. За то, что мы с тобой сидим здесь, в тепле, а за окнами уже вьюга. - Он внимательно посмотрел на нее. - Выпьем за то, чтобы в нашей жизни не было одиноких вечеров. Прозит!
Они соприкоснулись рюмками, тихо звякнул хрусталь.
- Прозит!
Коньяк был крепким, и у Дианы из глаз брызнули слезы.
- Ой! - вскрикнула она.
- Лимон! Лимон бери! - посоветовал Костя. - Он с сахаром!
От лимона стало легче, а от коньяка теплее.
- Теперь поешь, - приказал Краснов. - Пить ты не умеешь, и на голодный желудок будешь буянить. Колбаса хорошая. - Он усмехнулся, кривовато. - Специальная партийная колбаса.
Диана решила не ломаться и впилась зубами в удивительно вкусный, после коньяка и лимона, бутерброд. На кухне забурчал чайник. Диана представила себе белую струю пара, бьющую вверх, подпрыгивающую горячую крышку, и окончательно согрелась.
Костя принес горячий кофе, и, некоторое время, они ели молча, бросая друг на друга украдкой настороженные взгляды.
(Мадемуазель, да он вас боится! М-да… Веселое положеньице… Он вас, вы его… Ну, с вами-то все понятно, а он - мягко говоря - странный факт. Не хотите ли сказать, что он - девственник!? Вот уж, точно, будет не до смеха!)
- Ди! - сказал он улыбаясь. - Давай, я сразу поставлю точки над "i". Расслабься, я клянусь, что не буду до тебя дотрагиваться, пока ты сама этого не захочешь. Держишься ты, конечно, героем, но, по-моему, трусишь, как заяц.
(Браво! Он ждет, что ты прыгнешь ему на колени!)
- С чего ты взял? - она проявила выдержку и не подавилась от неожиданности. - Я что, выгляжу как-то не так?
- Выглядишь ты превосходно. Очень румяная. Но боишься. А мне не хотелось бы, чтобы ты меня боялась.
- Ну, вот что, Краснов, могу тебя заверить, что на сексуального психопата ты не похож.
- Согласен. Для того чтобы относиться к тебе, как очаровательной женщине, вовсе не надо быть сексуальным психопатом. Достаточно просто быть мужчиной.
- Опять читаешь мне лекции?
- Вот уж нет, Ди! Просто хочу, чтобы ты знала: вне зависимости оттого, что я думаю и о чем думаю, все зависит только от тебя.
- Интересно, а о чем ты думаешь!?
(Мадемуазель, это - провокация!)
- Я думаю, - сказал он, и Диана увидела в глубине его глаз тот же отблеск, тот же клубящийся черный дым, что и во время их первой встречи. - Я думаю о том, какой у тебя нежный рот. Яркий и нежный. Как хорошо было бы коснуться его губами. Вначале чуть-чуть. Потом поцеловать его, а когда он чуть приоткроется, и я услышу твое дыхание и почувствую твой горячий, быстрый язык… Продолжать?
(М-да, мадемуазель… Похоже, мне уже не долго вас так называть. Ну, чего ты молчишь, тебя же спрашивают?)
- Если тебе интересно, то, как понимаешь, я знаю что такое целоваться.
- Я догадываюсь. Но это только малая часть того, о чем я думаю. Мне продолжать?
(Ну? Решайся! Имей только в виду - это пока только разговоры. Вдруг он тебя действительно пальцем не тронет, без твоего разрешения, трусиха!?)
- Мне даже интересно.
- Вот и прекрасно. Потом я поцелую твою шею, чуть ниже розового хитрого ушка и ты услышишь мое дыхание, а не мой голос. Оно будет теплым, и это тепло пойдет по твоим плечам, спустится на грудь и в живот. Глаза твои прикроются…
(Ого! Похоже, мадам, простите, мадемуазель, что это тепло уже начало спускаться и без поцелуев. Вы рискуете и вам, кажется, это по нраву!)
- … а я начну целовать твои плечи, ямку у основания шеи, ключицы. Сгибы твоих рук…
- Ты смотришь на меня, как кролик на удава, - сказала она. - Ну, хорошо убедил… Я действительно боюсь.
- Не надо. Не надо бояться, - сказал он. - Во-первых, я тебе обещал. Во-вторых, ничего страшного в этом нет.
- Я боюсь не тебя и не того, что все равно, рано или поздно, произойдет. Я боюсь себя.
- А вот этого, Ди, делать не нужно никогда. Бояться себя, своих чувств, своих эмоций. Неужели, ты не веришь сама себе?
- Перестань. - Она внезапно разозлилась. - Если бы я не боялась своих эмоций, я бы уже давно и ничего не боялась. Ты просто рассуждаешь, как мужчина.
- Ну, так я, действительно, не девочка! - улыбнулся он. - Но, поверь, прекрасно понимаю, что такое быть молодой привлекательной девушкой. Ди, не злись! Я действительно догадываюсь, что вы, женщины, в этом плане совершенно на нас не похожи, и рад, что ты не всеядна. Я вовсе не хотел тебя обидеть и не смеюсь над тобой. В конце концов, каждый решает это для себя, и без ошибок не обходится. Извини, что я заговорил об этом.
- Да. - Сказала она решительно. - Наверное, ты зря заговорил об этом, но если уж мы начали говорить, давай закончим. Я не стыжусь того, что я такая, как есть. Мне нравиться, что мужчины обращают на меня внимание. Мне нравиться, что они меня хотят. Я так устроена. Я - женщина. И никогда не смогу думать и чувствовать иначе. Я хочу любви. Сейчас, когда ты так говорил обо мне, мне было очень приятно тебя слушать. И ты прав - я боялась. И сейчас боюсь. Знаю, что надо относится к этому проще, но не могу. Это как войти в темную комнату. Тебе странно это слышать?
- Нет. Просто я знаю, что войти в темную комнату легче, если ты уверен в том, кто идет рядом с тобой. А ты еще этого не знаешь.
Она махнула рукой.
- Женский роман у нас, а не разговор. Прости, Костя, я дура, что его начала. Принято?
- Нет. Ты не дура. И извиняться нечего. У нас с тобой прекрасный вечер, нам тепло, мы вместе, а на все остальное - наплевать. Все равно, Ди, самые главные в жизни проблемы - это твои и близких тебе людей. Их надо решать в первую очередь.
- Ты закоренелый эгоист. - Она улыбнулась. - А как же судьбы мира?
Что с того, что ей хотелось разреветься?
- А нет никаких судеб мира, Ди. Есть миллиарды людских судеб. Твоя, моя, твоих родителей, моей матери. Это и есть мир. Нужно просто не делать зла, и не жить за чужой счет.
- Это ты сам придумал?
- Нет. Это придумал один тридцатитрехлетний еврей чуть меньше двух тысяч лет назад.
- Да. Но за это его распяли…
- Распяли. - Согласился Костя. - Но с тех пор, почему-то, никто не выдумал другого рецепта, чтобы жить в согласии со своей совестью. Ты знаешь, Ди, - он подошел к балкону и, отодвинув занавески, посмотрел на кружащий за окнами снег. - Я понял, что скажу тебе это сегодня. Я хочу, чтобы ты была счастлива и всегда была рядом со мной. Ты близкий мне человек и я хочу заботиться о тебе. Я хочу, чтобы ты родила нам ребенка. Двух. Трех. Сколько захочешь. Я хочу, чтобы мы были вместе.
Она молчала. Ей признавались в любви еще в первом классе, а он не сказал "Я люблю тебя". Он не сказал само слово - "люблю". Он словно избегал его. Но он сказал все, что в нем содержится - раскрыл его смысл. Быть рядом, заботиться друг о друге, быть счастливыми, рожать детей. Но ей хотелось услышать это истертое, затасканное, банальное "люблю", ведь это слово было, когда еще ничего не было.
Из него возник мир.
- Я люблю тебя, Ди. - Сказал он, отвечая на ее мысли. - Наверное, это было надо сказать в первую очередь. Я люблю тебя.
- Да, милый. - Она говорила тихо. - И больше ничего не надо было говорить.
- Я все испортил, да?
- Нет. Ты все исправил, глупый. Я тоже люблю тебя. Но девушке нельзя говорить об этом первой.
Он сел в кресло напротив нее и их взгляды встретились.
- По законам жанра ты должен сейчас сказать, что никому до меня этого не говорил.
- Я никому до тебя этого не говорил.
- Это, конечно, не правда, но мне почему-то хочется поверить.
- Ди, это правда. Я прекрасно обходился без этого.
- Тогда - я тебе верю.
- Ты веришь, потому что это правда.
- Я верю, потому, что хочу верить. Это не играет никакой роли, Костя. Я тебе верю.
Они опять замолчали.
- По законам жанра ты должен меня целовать уже пять минут назад.
- Это будет не просто поцелуй.
- Я знаю. Ты уже рассказывал.
- И ты меня уже не боишься?
- Я тебя никогда и не боялась. Я боялась себя.
- А теперь?
- Теперь - нет.
Он прикоснулся к ее губам чуть-чуть, нежно, как обещал. Они на мгновение замерли, словно перед тем, как броситься в ледяную воду, и Диана услышала в тишине гулкие удары своего сердца.
А дальше… Дальше она забыла о страхе, и ничего не слышала, кроме своего и его дыхания. Он был так мучительно нетороплив.
Это было лучше, чем все, о чем она мечтала. Его губы, руки делали именно то, что хотелось ей в ее девичьих снах, переполненных током горячей, пульсирующей крови. Как долго она ждала, как много теряла…
Он оторвался от нее, и они посмотрели друг на друга мутными от желания глазами.
- Милый… - сказала она. - Если я скажу, что меня еще никто так не целовал, ты мне поверишь?
- Это, конечно, неправда, но мне почему-то хочется верить.
- Но это правда. Хотя я не могу сказать, что прекрасно обходилась без этого.
- Вот теперь я тебе верю.
Они рассмеялись.
- Я пойду в ванную, а ты постели постель.
- Хорошо. Полотенца чистые.
- Ты это уже говорил.
- Да?
- Ты ведь знал, что этим сегодня кончится?
- Этим все начнется.
- Я верю, потому что хочу верить.
- Ты веришь потому, что знаешь, что это правда.
Она стояла под струями теплой воды и наслаждалась ожиданием. Это было восхитительно - знать, что через несколько минут тебя обнимут теплые нежные руки, то сегодня вечером рядом с тобой будет любимый человек. Это чудо. Еще год назад она не знала его, никогда не видела. А сегодня - ближе его у нее никого нет. И, даст Бог, она уже не будет одинока. Она не боялась показаться неопытной, разве это имеет значение? Разве что-нибудь имеет значение, когда происходит Чудо?
Диана вышла из ванной и скользнула под легкое одеяло, всей кожей ощущая свежесть накрахмаленных простыней. Она всегда любила спать обнаженной, но сейчас воспринимала свою наготу по-другому. Это было женское ощущение. Он никогда не видел ее тела и сейчас увидит впервые. Повинуясь порыву, она убрала одеяло и забросила руки за голову. Ей хотелось, что бы он увидел ее, когда войдет.
Бра освещало комнату не равномерно и кровать в изножье тонуло в сумерках, темнота затаилась в углах и за окнами.
- Словно покрытый снегом остров, - подумала Диана, - и на этом острове мы вдвоем.
Они лежали крепко прижавшись друг к другу. Переплетясь ногами и не размыкая объятий.
- Я счастлива, - сказала Диана, - что у нас это случилось. Я счастлива, что ты мой первый мужчина, я счастлива, что было так хорошо. И просто потому, что ты есть.
- Я не сделал тебе больно?
- Нет. Я почти ничего не почувствовала. Но мы испачкали кровью твое белье.
- Ерунда. Так, маленькое пятнышко.
- И не только кровью. В комнате просто пахнет сексом.
Она тихонько рассмеялась.
- Мне нравится этот запах. Мне нравишься ты. Мне очень понравилось то, что мы с тобой делали.
- Я обещаю тебе, что будет еще лучше.
- Ты врешь. Лучше не бывает.
- Бывает, Ди. Для нас с тобой каждый раз будет еще лучше. Я люблю тебя.
- Я люблю тебя тоже. Мне кажется, что я летала. У меня совсем нет сил.
- Ты останешься у меня сегодня?
- Надо позвонить маме.
- Ты останешься у меня завтра?
- Да. Но мама будет ужасно огорчена.
- Чем?
- Моим поведением. И папа тоже.
- Может быть, они будут за тебя рады. Давай завтра я с ними познакомлюсь.
Она засыпала.
- Милый, у меня нет сил. Я не в том состоянии, чтобы думать о завтрашнем дне. Я хочу думать только о сегодня. Который час?
- Восемь пятнадцать.
- Разбуди меня через час, милый.
Через час она позвонила домой и сказала, что ночует у подруги.
Через неделю переехала к нему.
Через месяц они стали мужем и женой, а к концу года на свет появился Марк Константинович Краснов. Горластый, толстощекий малыш с живыми, как ртуть глазами. Родители были молоды и счастливы. Жизнь была прекрасна. Впереди был новый, 1986 год. Год больших перемен.
Часть 2
День казался бесконечным. Диана чувствовала себя постаревшей на добрый десяток лет.
Солнце падало за лес, еще отсверкивая на речной глади, но свет его уже стал нежно золотистым, и в нем появились первые красноватые блики. Ветер перед закатом словно умирал - у него не было сил тревожить тяжелые кроны сосен, и он трогал ветви совсем тихо, лишь шевеля длинные, плотные на ощупь, иглы.
Чуть дальше, в чаще, темнота уже успела упасть на землю, покрытую толстым слоем осыпавшейся хвои. Лучи солнца сюда не проникали, запах подопрелых сосновых игл стелился над самой почвой, пряный и тяжелый. Это был первобытный лес, сохраненный военными, как заповедник. 200 тысяч гектаров чащи, болот, озер, лесных речушек, буйных кустарников отводились для охоты генералитета, для вельможных забав которого был выстроен охотничий домик и несколько легких коттеджей.
В этих местах было несчетное множество кабанов, оленей, лисиц и прочей живности, озера полны жирными ленивыми карасями, а осенью, хвойный ковер приподнимали крепкие, яркие головки грибов. Удивительней всего, что в лесных озерах, тихих и мрачных, прижился лотос, настоящий лотос - и в июле - августе Княгиня, Три Собаки и Кабанье укрывались, потрясающим воображение, розово-перламутровым ковром.
В лес было страшно заходить и зимой, и летом - так величественен, могуч и дик он был. А по ночам, он казался особо таинственным и злым, и пах, как зверь в засаде - мускусом, страхом и свежим острым запахом опасности.
Лукьяненко и компания, как она и предполагала, расположились внизу. Один из охранников хозяйничал на кухне: звенела посуда, посвистывал на плите чайник. Они явно осваивались, но говорили, по-прежнему, мало, обменивались одиночными репликами, короткими фразами - ну, точно киногерои. В общем, следили за имиджем и старались не выходить из образа.
Диана не могла не отметить определенного рода наигрыш в их поведении, но уже не иронизировала, внутренне, по этому поводу. Они исполняли роль "крутых парней", а, значит, были ими. Желания проверить - действительно ли они вжились в роль, у Дианы не возникало, а при виде Лукьяненко она испытывала теперь такие приступы омерзения, что даже страх не шел с ними ни в какое сравнение.
Она воспользовалась тем, что Марик прилип к телевизору, а Дашка вытащила из шкафа домик Барби, и занялась уборкой. А, на самом деле, подбором вещей, которые могли бы понадобиться ей ночью.
Бейсбольные биты - большая и маленькая, стояли в стенном шкафу, среди одежды и игрушек Марка. Маленькую, легкую, Диана оставила на месте, а большую перенесла в стенной шкаф спальни, поставив ее за дверцы. Среди игрушек на полу Диана нашла мощный, тонкий, как палочка, фонарик "Филипс" и упаковку батареек.
В Костиной тумбочке лежали две зажигалки и запечатанная пачка сигарет, швейцарский армейский нож с немыслимым количеством лезвий и приспособлений, несколько блокнотов, ручки и упаковка "Алко-Зельцера". В Динину черную ветровку перекочевала свежезаправленная "Зиппо", пачка сигарет, нож, фонарик и, после короткого раздумья, Дашкина скакалка.
Нож "Самурай" с длинным тонким лезвием, похожий на кинжал, Диана незаметно принесла с кухни еще днем и расположила на верхней части лутки дверей спальни, на небольшой полочке, образованной наличниками.
Балконная дверь из спальни на веранду открывалась легко, без скрипа - замки и петли было под бронзу или бронзовые, с хорошими подшипниками - не чета хлипким отечественным, и Диана мысленно поблагодарила бывшего хозяина дома, за его стремление жить "по - богатому".
Закрыв за собой двери спальни, Диана примерилась к бите - тяжелая палка со свистом вспарывала воздух и была грозным оружием даже в ее слабых руках. Если обмотать ее полотенцем - свиста не будет и удар будет не слышен. При этой мысли Диана сглотнула подступившую тошноту, и поставила биту обратно в шкаф.
В конце концов, она может и не убить его, а только ранить, оглушить, покалечить. Вон, какие они - крепкие. И, вообще, пока об этом лучше не задумываться. Если она оглушит часового, то можно будет забрать пистолет. Штуку для нее малопонятную, только в кино виденную. Она плохо понимала разницу между револьверами и пистолетами и один раз в жизни стреляла из мелкокалиберного ружья. Если к ней в руки и попадет пистолет, то толку от него будет мало. В кино так лихо передергивают затворы - это она себе представляла. Надо потянуть за пистолет сверху, он щелкнет и тогда надо жать на курок. Или нет, там надо еще что-то нажать или повернуть, какая-то кнопка, чтобы пистолет не выстрелил случайно. А где эта кнопка? Придется искать. Попасть она не попадет, а вот шума будет много. Хоть страху на них нагонит. М-да… Она не Джеймс Бонд, к сожалению.
Окончив с уборкой, Диана спустилась вниз и прошла в кухню, стараясь не смотреть на Лукьяненко и его головорезов.
Двое смотрели телевизор, Лелек занял пост в прихожей, а сам шеф читал книгу, которую достал из книжного шкафа. Мирный семейный вечер у камелька. Диана на скорую руку приготовила детям омлет, разлила по чашкам томатный сок, нарезала молочной колбасы. На десерт, из холодильника, достала по тетрапаковской упаковке вишневого сока и печенье.
Ей самой есть вовсе не хотелось, более того сама мысль о еде вызывала тошноту, и желудок судорожно сжимался. Может быть, от дневного удара в живот. А, может быть, от волнения, точно она не знала.
Несколько раз звонил телефон, но Лукьяненко трубку не поднимал, и звонки умолкали.