Один из охранников включил на щите внешнее освещение и вокруг дома, на подъездной дорожке и на лужайке, зажглись круглые шары фонарей, очертив границу непроглядной лесной темени мягким желтовато-белым светом.
Дети поели, и Диана снесла посуду вниз в кухню, навела порядок. Сделала бутерброды, чай и без слов отнесла их в гостиную. Лукьяненко проводил ее насмешливым, одобрительным взглядом и у Дины внутри все задрожало от бешенства. Дети возились с игрушками, на экране включенного телевизора разыгрывалось очередное воскресное шоу.
Диана посидела на диване, бездумно глядя на экран, достала из сумочки ключи от "Астры", переложила их в нагрудный карман ветровки, и снова уселась перед телевизором, подобрав ноги.
Не забыть дать Дашке перед сном таблетку транквилизатора. Укладывая сына, тихонько с ним поговорить. Он смелый мальчик, он все поймет и сделает, как надо. На секунду у Дины мелькнула мысль бежать с детьми до плотины, но она тут же отмела ее в сторону.
Дети пойдут одни, она даст им время удалиться на нужное расстояние и поднимет шум, уводя погоню за собой. Пока они будут ловить ее, Даша и Марик будут уже далеко, Лукьяненко и в голову не придет, что десятилетний мальчик и четырехлетняя кроха ночью переплыли реку, и, в кромешной мгле, бредут по лесу, к плотине. В начале они будут ловить ее, потом, если поймают, искать детей на этом берегу - это будет трудно ночью, а утром - уже поздно. Надо будет, чтобы Марик взял с собой арбалет, на всякий случай, если эта четверка окажется сообразительней, чем она предполагает.
Диана опять спустилась вниз и попросила у Лукьяненко разрешения спуститься в подвальное помещение, к холодильнику.
Он кивнул, но один из охранников пошел с ней и сверлил взглядом спину, пока она доставала продукты. Зайдя в кладовку, где они хранили старые коробки от игр и аппаратуры, она сразу же нашла коробку от арбалета. Три коротких, тяжелых стрелы лежали в ней и Диана благословила Костину педантичность и любовь к порядку. Она положила стрелы на дно небольшой коробки, закрыла сверху двумя упаковками йогуртов и другой снедью, а потом, под бдительным оком Зомби, поднялась в кухню.
Разложив все по полкам в холодильнике, она, пользуясь безнадзорностью, прикрепила стрелы пластырем на голень под джинсами и поднялась наверх. В спальне Диана отыскала кусок целлофана и, замотав в него "Филипс" со свежими батарейками, запечатала пакет пластырем, прихваченным на кухне. Теперь в фонарик вода не попадет, и Марк сможет им пользоваться на ночной тропинке.
Самое сложное - переправить детей на ту сторону реки. Дашка будет заторможена или, вообще, будет спать, а он должен проплыть почти тридцать метров. Большой риск. Значит, поплыву и я, решила Диана, правда пловец из меня, как из топора, я и днем через эту речку переплывать боюсь, но как-нибудь доберемся. Эврика! Диана бросилась к шкафу и достала с верхней полки, из самого угла, маленький круг для плавания и детский надувной жилетик. Дашка училась в нем плавать на море, в прошлом году и несколько раз купалась здесь. Как хорошо, что она вспомнила об этом. Они доплывут, буксируя дочку и пакет с одеждой. Потом Диана вернется обратно, оденется и, выждав время, угонит собственную машину с как можно большим шумом. Отличная мысль - порезать им шины! Может быть, она улизнет, если удача будет на ее стороне. Но только, если удача будет на ее стороне.
И Костя, и Диана понимали, что быть молодыми, здоровыми и бедными лучше, чем старыми, больными и богатыми. Но понимание этой сложной жизненной сентенции не закрывало дыры в семейном бюджете. Если бы не Костина специфическая работа им было бы совсем тяжело.
Диана дипломировалась с небольшим животиком, который тщательно скрывала. Она плохо переносила первые месяцы беременности и, по общему мнению, за короткий срок показала все дурное, что есть в характере на пять лет вперед.
Ее постоянно тошнило, кружилась голова, донимали запахи. Каждое утро она с ужасом искала на теле пигментные пятна и осматривала зубы. Костя относился к ней прекрасно - она принимала это разумом, но, все равно, настрадался он от ее вспышек в полной мере.
Она стала ревнива, хотя ее положение не мешало им заниматься любовью с небольшими предосторожностями, и все время терзала себя мыслями о том, что он может изменить ей теперь, когда она стала некрасивой и толстой.
- Ди! Ты говоришь глупости! Где, в каком месте ты толстая!? По тебе ничего не видно!
- Не видно! - она надувала губы, как капризный ребенок. - Я сегодня смотрела в зеркало - у меня огромный живот.
- Ди, ты полчаса, как беременна. Живот будет виден на четвертом месяце и то чуть-чуть…
- Просто ты не хочешь видеть! Ты, вообще, меня не замечаешь!
- Диана! Я тебя прошу, будь умницей. Я от тебя не отхожу. Ну, хочешь, идем, пройдемся… Прекрасная погода, тепло…
- Ну, и иди, если хочешь. Так и норовишь убежать.
- Диана, я же зову тебя прогуляться. Я сам не хочу…
- Видишь, ты не хочешь со мной гулять. Меня тошнит, я скоро буду уродиной…
На ее глазах выступали слезы. К Костиной чести, он ни разу не позволил себе сорваться, хотя Диана могла вывести и святого.
- Терпите, Костя, - говорила теща, когда они заходили в гости. - Я вижу, что вам сейчас не легко, но это у нас наследственное. Я была еще хуже, падала в обмороки, третировала мужа, рыдала и так, простите, ела, чтобы не сказать, жрала, что мне не успевали шить платья. При этом меня еще и тошнило, так что был полный букет. До самого последнего дня, заметьте. Так что желаю вам лучшего, дети. Говорят самые тяжелые - первые три месяца.
Теща словно в воду смотрела. На четвертый месяц Диана стала спокойной, перестала жаловаться на тошноту, похорошела, и в семье стало спокойно.
Косте нравился ее маленький выпуклый животик, и он часто, когда она спала, легонько трогал его, стараясь проникнуть сквозь тонкую розовую кожу и увидеть того, кто там рос.
Они решили не проходить обследование на "УЗИ" - кто родиться, тот родиться, но оба были уверены, что будет мальчик. На седьмом месяце, когда Диана уже с гордостью носила перед собой острый, словно пристегнутый, живот, они уже знали наверняка, что родится сын.
Хотя до родов было еще далеко, в семье царила атмосфера ожидания. Неизвестный малыш, сидящий в Диане, был непоседой и крутился, особенно вечером и ночью, как юла, награждая будущую маму пинками. Иногда он пинал и Костю (у них с Дианой вошло в привычку спать, тесно обнимая друг друга) и, неродившийся, пока еще, член семьи, бил твердой пяткой в папину спину.
В ноябре освободилось место Первого в горкоме комсомола, и Костя, о котором сразу вспомнили, с удовольствием оставил райком КПСС и его идолоподобную хозяйку.
Его приход на комсомольскую работу совпал со странными событиями, разворачивающимися в стране.
Уже несколько лет, с момента прихода к власти Горбачева, государственный корабль начал делать странные маневры по курсу следования. Привыкшие к четким указаниям сверху, местные бонзы пребывали в растерянности. Зуда реформаторов они не испытывали за всю свою счастливую жизнь, да и двадцатилетнее правление вельможного земляка действовало расслабляюще.
В Москве провозглашались новые лозунги, комментаторы на экране захлебывались слюной от энтузиазма, рассказывая о новых факторах успешного строительства светлого социалистического будущего - перестройке и ускорении. Костя, питавший вполне понятное недоверие к высокопоставленным реформаторам, воспринимал события с иронией. Они говорили об этом еще до рождения Марка, в то время, когда Диана ходила беременная и имела много времени для того, чтобы ближе познакомиться с истоками мировоззрения собственного мужа.
- Пессимист - это хорошо информированный оптимист, - говорил он, просматривая газеты за ужином (От этой привычки Диана его избавить не сумела). - Я, Ди, очень хорошо информирован. Больше, чем хотелось бы.
Диана была уже знакома с содержанием сейфа, стоящего в пустой комнате и прочла почти все. Но, наверное, ее женское восприятие было иным, чем у Веры Засулич. Поэтому, ужаснувшись, она осталась такой же безразличной к политике, какой и была всю свою предыдущую жизнь. Костя удивился ее реакции, но огорчен не был.
- Это к лучшему, - сказал он. - Двое раненых в одной семье - это уже перебор.
- Ты уж прости, милый, но я всегда знала, что плетью обуха не перешибешь.
- Народная мудрость.
- Да, народная мудрость. Сейчас ты скажешь, что народ имеет то правительство, которое заслуживает.
- Ах ты, маленькая, хитрая девчонка!
Она подошла сзади и обняла его за плечи.
- Костик, ты у меня мудрый, ты у меня хороший, ты мне нравишься такой, как есть.
- Намек понял. Ты тоже мне нравишься такая, как есть. Это хорошо?
- Это очень хорошо. Давай думать, что мы на необитаемом острове.
- Ди! Этот остров обитаем!
- Ну и бог с ними со всеми. - Она осторожно прижалась к его щеке щекой. - У меня есть ты и этого мне хватает.
- Я куплю тебе стопку женских романов…
- Купи, милый…
- Штук десять…
- Очень хорошо.
- Ты можешь вывихнуть себе челюсть от зевоты…
- Беременным нужен покой.
- Договорились. В субботу…
- Что в субботу? - она добралась до уголка его губ
- В субботу… - сказал он менее решительно.
- Мне что, ждать до субботы? Я умру с голода.
- Опомнись, беременная женщина!
- А если ты будешь очень осторожен…
- Ты так думаешь?
- И очень нежным…
- Хм.
- То зачем ты тогда говоришь о субботе?
- И действительно - зачем?
Когда они устали заниматься любовью и лежали в постели, влажные от пота, еще с неровным дыханием, все остальные проблемы казались далекими, как экватор. И тогда Диана впервые поняла, что любовь не только великая радость, но и убежище, которое люди дают друг другу. И может быть это самое надежное на свете убежище - тот необитаемый остров, о котором они говорили.
У Кости не было друзей, в обычном понимании этого слова. У Дины не было подруг. Но приятелей и приятельниц у них было превеликое множество. Диана, правда, по телефону, общалась с некоторыми из своих соучениц. В гости приходила Оля Кияшко, и все время поддевала Костю в свойственной ей фривольной манере.
Диана подозревала, что Кияшко вполне могла "положить глаз" и на ее мужа, просто так, из любопытства, но Оля была сдержана, как никогда и дальше невинных издевок не заходила. Себя она считала "крестной матерью" их брака и, в общем-то, была недалека от истины.
О своей личной жизни она отзывалась с иронией - последнее ее увлечение было усатым черноглазым грузином с анекдотическим именем Гиви, и проживало в Тбилиси. О своей работе не Гиви ничего Кияшко не говорил, но почти каждые выходные прилетал за ней и увозил ее то в Ялту, то в Сочи.
Диана, которая первое лето за много лет никуда не ездила, поинтересовалась:
- Ну и как там Сочи? - в ответ на что Оля махнула рукой.
- Как в анекдоте "А что, тут и море есть?" У него темперамент, как у африканца. Он меня на руках носит - от постели к постели. Говорит, что у него в Тбилиси дом, а женщины нет. Замуж зовет.
- А ты?
- Что я? Он мужик, конечно, ничего. Я его пыталась насмерть затрахать - чуть наоборот не получилось. И ласковый. Но замуж за него я не выйду.
- Почему?
- Потому, что не люблю.
- Ты ему об этом говорила?
- Да, говорила дураку. А он - "Гиви нельзя не любить!"
Привез перстень - обручиться хотел. Я не взяла - он плакать. На усах слезы… Анекдот!
- Стерва ты, Кияшко! Он к тебе со всем сердцем…
- У него сердце в штанах! - отрезала прямая, как портновский метр, Кияшко. - Мне свобода дороже. Он меня в своем Тбилиси запрет в клетку. У них там и из дому одна не выйдешь.
- Между прочим, - вмешался Костя из кухни, - Тбилиси - очень даже европейский город.
- А ты не подслушивай бабий треп, - возмутилась Кияшко. - Тебе рано еще такие вещи слушать. Охмурил свою королеву, а меня - в Тбилиси. Ты лучше меня со своим замом познакомь.
- Так он женат.
- И лысый, - добавила Диана. - И противный, как теплое пиво.
- Класс. - Восхитилась Оля. - Ты где таких подбираешь, Краснов? У вас где-то склад?
- Мы их культивируем, - отозвался Костя. - Чтобы красавицы, вроде тебя, не отрывали их от общественно важной работы.
Кияшко фыркнула.
- Ничего достойного в этом городишке. Брошу все и в Тбилиси.
Они еще потрепались, похохмили, вспоминая прошлое, Диана выслушала все последние новости в юморном, чисто Кияшкинском, варианте. После чаепития Ольга ушла, оставив после себя крепкий аромат духов.
- Мне ее жаль. - Сказала Диана. - Никого у нее нет. Она одна. Гиви этот, из анекдота.
Костя улыбнулся.
- Она, Ди, по-своему, очень счастливый человек, и жалеть ее не надо. Она кошка, которая гуляет сама по себе. Веселая, умная и гордящаяся своей независимостью.
- Глупый, на кой черт ей ее независимость? Все мы независимые - до тех пор, пока никого не любим. Ты, вот, у меня был независимым, и я была. Ты, что жалеешь, что мы зависим друг от друга?
- Ди, люди разные…
- В чем-то все одинаковы, Костик. Все хотят счастья, покоя и любви.
- Принято. Но они по-разному понимают счастье, покой и любовь. Так что, нос не задирай! Ты соей логикой меня не задавишь! Ты у меня мудрая старая змея, но и муж у тебя тоже - старый мудрый змей.
- Очень старый.
- Молчи уж, детеныш.
- И очень мудрый. Как чукча: "Умный-умный, а дурак". Ты что, думаешь она не хочет иметь любимого мужа, детей, дом.?.
- Не уверен, Ди. Она никому не верит, кроме себя. В общем-то, и так жить можно. У меня, например, получалось. Но это грустно. И его мне тоже жаль.
- Ты об этом Гиви?
- Да, детеныш! Я знаю многих грузин. Они очень мужественные и сильные люди. Если грузин плачет, то он очень сильно огорчен. Даже не огорчен - у него большое горе. Думаю, что наша подруга Кияшко для него очень много значит. И мне он вовсе не показался смешным по ее рассказам. Мне его слезы даже симпатичны.
- Но она его не любит…
Костя хитро блеснул глазами.
- А ты не думаешь, что она приходила советоваться.
- Мне это, если честно, в голову не приходило… - сказала Диана задумчиво.
- И посмотреть, как живешь ты. Ты ведь, по ее мнению, теперь тоже женщина несвободная.
- Глупости!
- Естественно, глупости! Глупее не бывает. Но Кияшко любит все пощупать, рассмотреть. Ей советы, вроде бы, как и не нужны. В жизни не спросит. Только мы с тобой ей этот совет уже дали.
- Быть того не может!
- Может, Ди. У тебя подруги такие же хитрые как ты. Увидишь, что будет. Ты что делала, когда со мной познакомилась?
- Пила шампанское и танцевала.
- Это я и сам видел. Но я не об этом… Ты видела во мне врага, но я тебе нравился?
- Еще чего!
- Отшлепаю.
- С удовольствием. Прямо здесь?
- Ты - прятала свои положительные эмоции под враждебностью, а она - под бравадой…
- Ты самоуверенный тип, Краснов.
- Конечно, именно поэтому мы муж и жена. Спорим, что эта история с продолжением?
- И спорить не буду. Ты, почему-то, всегда выигрываешь. Это не честно!
- Это потому, что я старый мудрый змей.
Через месяц вечером, в двери позвонили и румяная Кияшко возникла на пороге с бутылкой шампанского. За ее спиной маячил высокий, худой молодой человек - с буденовскими усами и великолепными, черными сверкающими глазами. От него так и веяло теплом и общительностью.
- Это Гиви, - представила его Кияшко. - Мы к вам, ребята, познакомиться и попрощаться.
Гиви протянул Дине огромный букет.
- Не попрощаться, Оленька, - заявил Гиви густым тенором, заполнившим всю прихожую. Он говорил по-русски совершенно без акцента. - Только познакомиться! С хорошими людьми не прощаются! Гиви! - он протянул руку Косте. - Гиви Водачкория.
Пока мужчины беседовали в комнате, Оля с Диной, на скорую руку, мастерили ужин. Кияшко была взволнована и цвела, как пион.
- Ну, мать, все, отгуляла… Не могу больше. Я его два раза выгоняла, не уходит.
Диана улыбнулась, как можно незаметнее.
- Значит - уступила.
- Он меня взял, как Суворов Альпы.
- Суворов Альпы не брал. Он их переходил. Он брал Измаил.
- Какая разница, мать! Значит, как Измаил. Завтра в Тбилиси. На свадьбу не зову, с твоим пузом не полетаешь, но летом, чтобы была обязательно.
- Ты давай, сначала замуж выйди.
- Если я за него не выйду, он меня зарежет!
- Врешь, подруга. Сама аж пищишь от счастья, но врешь.
- Вру. - Призналась Кияшко. Я так подумала - подумала-подумала и решила: "Нахера мне эта независимость?"
Они рассмеялась. Уже не только, как подруги, но и, как сообщницы.
- Детей нарожаю. - Сказала Оля. - Он хочет троих. Кстати, он по профессии - юрист. А юрист в Грузии - очень уважаемый человек. И судя по тому, сколько он зарабатывает - он хороший юрист.
- Какая разница, - Диана внимательно посмотрела на подругу, - пусть он хоть отары пасет. Я тебя, дурища чертова, ни разу такой не видела. У тебя счастье из ушей лезет. Гиви из анекдота… Сама ты - из анекдота. Хватай тарелки и пошли в комнату, мужчины заждались.
Они выпили весь коньяк в доме и съели все, что было в холодильнике. Диана, правда, не пила, но тоже была весела и радостна. Водачкория оказался прекрасным рассказчиком, веселым интеллигентным парнем, а пел так, что заслушаешься. Кияшко смотрела на него влюбленными глупыми глазами и Диана не могла поверить в это превращение. Куда делись кияшкины грубоватая речь и ехидство? Милая, образованная девушка. Сама невинность. Костя уловил удивление Дианы и хитро подмигнул.
В прихожей они долго целовались и обнимались. Подвыпившие мужчины хлопали друг друга по плечам. Гиви своим громогласным голосом приглашал их в гости летом, а Кияшко щебетала, как канарейка. Диана, целуя Гиви в гладко выбритую щеку, шепнула ему на ухо, так чтобы Оля не слышала.
- Береги ее.
И услышала ответный шепот, причем совершенно трезвый, будто бы и не было выпито ничего.
- Не волнуйся. Спасибо вам.
- Ну, шельмец, - подумала Диана. - Обо всем догадался ведь.
Она расцеловала подругу. Дверь закрылась.
И внезапно стало тихо. Только лязгал старый лифт, увозя будущую чету Водачкория, вниз, в аэропорт, в Тбилиси - далекий и солнечный город.
Они с Костей остались вдвоем.
- Что я тебе говорил?
- Ты старый змей.
- Я мудрый. И именно я скормил яблоко твоей пра-пра-пра-бабушке.
Он обнял ее.
- А теперь пошли спать. Тебе уже час положено быть в постели, гулена.
- А убирать весь этот раскардаш?
- В постель. Я сам уберу.
- Тебе понравился Гиви?
- Мне симпатичны мужчины, способные настоять на своем. И способные плакать от неразделенной любви.
- От неразделенной? Да он - хитрюга!
- Значит, мне нравятся хитрюги.
- Потому что ты сам такой!
- Да. Я тоже такой.
- Но поешь фальшиво.
- Я, вижу, тебе тоже понравился Гиви.