- Я очень за нее рада. - У двери ванную она обернулась. - Ты знаешь, если бы он был хоть чуть-чуть другим, Оля так и осталась бы - одна.
- А зачем, по-твоему, в мире существует судьба? - спросил он серьезно.
Супруги Водачкория писали им часто, звали к себе, но Красновы так и не выбрались. Они перезванивались, обменивались фотографиями в конвертах, но повидаться им было не суждено. Диана направила несколько безответных писем и получила ответ от родителей Гиви.
Ни его самого, ни Оли, ни их близнецов - Артура и Давида, не было в живых. Во время боев в столице новой независимой Грузии, в окно их квартиры на проспекте Шота Руставели бросили ручную гранату. Шеварднадзе и Гамсахурдиа выясняли свои отношения, а гранату, почему-то, бросили именно в это окно.
Диана весь день проплакала, А Костя молчал, и курил сигарету за сигаретой.
Но тогда, в 1985-ом, до этого печального дня было еще так далеко. Они были молоды, счастливы и любимы. Сегодня. И кто знал, что завтра может быть не быть, а судьба не всегда бывает счастливой?
Костины приятели были удивительно разношерстной компанией. Наверное потому, что круг его знакомств не ограничивался студенческой, университетской братией, и сословной академической спеси он подвержен не был. Общался тесно он только с теми, с кем не был связан по работе, но не потому, что держал себя заносчиво с подчиненными, а вполне искренно полагал, что подобное положение вещей может повредить служебным отношениям.
Диана была с ним не согласна, но особо не настаивала. Ребята, работавшие в горкоме ей, в принципе, нравились, но виделись они только на протокольных мероприятиях. Костя называл это - держать дистанцию.
У них в доме часто бывали: Андрюша Тоцкий - бывший капитан КВН Университета, очаровательный еврейский юноша, злой и остроумный, хотя, по Дининому мнению, больше злой, так как ни одной обычной остроты она от него не слышала.
- Добрая шутка, - говорил Андрюша, - удел сытого общества. Я так не умею. С детства чувствую себя так, будто мне кое-что зажали дверью, а теперь меня же через эту дверь выгоняют. Вот тебе бы, Костя, понравилось, чтобы тебе кое-что зажали дверью?
- Мне бы это не понравилось! - вмешивалась Диана.
- Вот! Голос народа! - радовался Тоцкий. - Хотя, прошу заметить, Диане в дверях зажать нечего!
- Тебе бы в дверях язык зажать, - добродушно огрызался Костя, - договоришься. На тебя досье, как "Капитал" толщиной. Ты остановись, пока не поздно.
На Андрея был "зуб" у главного городского идеолога - Лидии Матвеевны Равлюк, но он относился к неприятностям философски, считая их почетными и неизбежными. А Равлюк называл "главной жопой города" (надо сказать, что для удобства Лидия Матвеевна действительно должна была сидеть на двух стульях, как минимум) и, Костя подозревал, что ей, об этой шутке Андрюши, рассказали прихлебатели.
Он предупредил Тоцкого, но тот только отмахнулся.
- Нашел, кого бояться!
- Ты хоть иногда задумывайся, что говоришь и где. Вышибут из Универа, а тебе полгода осталось.
- Ничего. Вышибут - отращу себе большую - большую жопу и пойду в идеологи. Слушай, Костя, а тебе идеологи не нужны? У меня и фамилия подходящая, только букву "р" вставим.
Он таки дошутился. Его срезали на госэкзаменах по марксистско-ленинской философии и научному коммунизму. Равлюк добралась до него через ректора и друзей по кафедре.
Тоцкий, однако, головы не опустил и, сообразив, что его валят намеренно, устроил комедию прямо на экзамене, перед комиссией.
- Меня, понимаешь, просто понесло, как Остапа. - Рассказывал он потом, когда Диана и Костя отпаивали его коньяком у себя дома. - Я остановиться физически не мог. Сидят за столом эти суконные, пардон Дианочка, хлебала, с глазами дохлых котов и слушают, как я отвечаю. Причем, выражение у них на мордах одинаковые. Типа "Пой, ласточка, пой". Ну, я пою… Тут председательствующая склоняет так, по-ленински, свою голову на бок, и цедит сквозь зубы:
- Вы, Тоцкий, по нашему мнению неправильно понимаете политику партии…
- А я, Костик, как ты понимаешь, к экзамену готовился и чесал, как по учебнику, с цитатами и прочей, пардон Дианочка, вашей херней.
Ну, я и говорю:
- Простите, а откуда у вас это информация? Из моего ответа по билету? Или может быть, рассказывал кто? Тут вступает Коляда, ты его знаешь…
- Да знаю, знаю…
- Вы, Тоцкий не умничайте, у нас уже сложилось о вас вполне определенное мнение. Вы идеологически вредный тип и, мне лично, не понятно, как вы доучились до пятого курса.
- Что тут непонятного, - говорю, - учился-учился и доучился. Я, если вы помните, Иван Федорович, физик по образованию.
Тут опять Калмыкова, уже злее…
- Вы, Тоцкий, человек без образования, пока. И имеете шанс его так и не получить.
Я сделал невинные глаза и спрашиваю:
- Из идеологических соображений?
Она величаво, так царственно, кивает.
Ну, думаю, сейчас я устрою бенефис, мать вашу, я вам запомнюсь, как кошмарный сон.
- Можно, - спрашиваю, - узнать, в чем, собственно меня обвиняют?
- Можно. - Говорит Коляда. - Вы, Тоцкий, постоянно позволяете себе идеологически опасные высказывания, в неприглядном свете выставляете уважаемых всеми людей, критикуете политику партии и правительства. Я считаю, что среди советских студентов вам не место. Вы, Тоцкий, неблагодарный человек. Страна вас вырастила, выкормила, дала вам возможность учиться, а вы о нас неуважительно отзываетесь.
Тут меня замкнуло. Копец! Планка упала - и все.
- Во-первых, говорю я, вы мне ничего не давали. Вырастили и выкормили меня мои собственные родители - на две инженерные зарплаты. А, что касается образования, то моя семья платит налоги и, как известно из курса экономики, оплачивает этими деньгами социальные программы.
Калмыкова стала слегка багроветь, а Коляда не унимается:
- Ваше образование стоило государству сорок тысяч рублей…
- А оно могло сэкономить эти деньги, - говорю, - на вашей зарплате. Я физик, а не идеологический работник.
Тут Калмыкова, как заорет. Пасть открыла, красная вся, слюна летит…
- Вы, прежде всего советский студент!
- А можно, - отвечаю, - без титулов. Просто - студент, мне, честное слово, хватит.
- Вы ведете себя вызывающе!..
- Не может быть, а я и не подозревал.
- Вы мыслите не по-социалистически!
- Вы мне льстите!
- Вы не получите диплома…
- Вот это, действительно, огорчает.
- И у вас будут неприятности!
- Они у меня уже есть.
- Вы отдаете себе отчет, - вкрадчиво так говорит Коляда, в том, что только что заработали "волчий билет"?
- Да оставь его, Иван, - рычит Калмыкова, - он теперь и дворником не устроится, я ему обещаю.
- Таких как вы, - говорит Коляда, - надо лечить или гнать из страны в три шеи.
- Пройденный этап, Иван Федорович, устаревшие методы. У нас теперь гласность, ускорение и перестройка.
- Ну, что ж, - отвечает Коляда, - поживем - увидим. Вы свободны.
- Это я и так знаю. Разрешите зачетку?
- А она вам больше не понадобится, Тоцкий. - заявляет Калмыкова. - Вы бы ехали в свой Израиль, там вам выдадут новую. Вам там самое место.
- Мадам, - говорю, - я счастлив, что вы антисемитка. Если бы вы были еврейкой, я бы повесился от стыда.
И иду к дверям. Потом, уже на выходе, не выдержал, и добавляю:
- Привет от меня Лидии Матвеевне. Передайте ей, будьте так любезны, что некоторые ее черты я запомню на всю жизнь.
- И дверью, небось, хлопнул? - спросила Диана.
- Ага. Штукатурка посыпалась.
- Дурак ты, братец. - Сказал Костя. - Настоящий, круглый дурак. Они тебя затравят, как зайца.
- Послушай, Краснов, - жестко сказал Тоцкий, - рано или поздно - это все равно бы случилось. Случилось сейчас. Ну и хрен с ним. Я же знаю, ты такой же верный коммунист, как я араб. Я от тебя запах соответствующий слышу. Ты умный и злой. Ты их враг. Но трус. И можешь на меня обижаться, если тебе угодно. Ты будешь молчать, а я молчать не могу. Я так устроен. Мне душно, Краснов.
- Андрей, - начала, было, Диана, но Костя положил ей руку на плечо и она замолчала.
- Давай по-порядку. Хорошо, ты, наконец, высказался. Я скажу тебе, что будет дальше. Диплома тебе не видать, как своих ушей. Это раз. Два. Работу тебе в городе не получить. И в другом городе тоже, вполне возможно. Три. Могут уволить с работы твоих родителей. Четыре. Ты у комитета в черных списках и, если не успокоишься, можешь загреметь в психушку - это не далеко, только Днепр переехать. А, в лучшем случае - в тюрьму. Отличный результат за пять минут удовольствия.
Я, как ты говоришь, трус. Не будем трогать мои убеждения, это мое личное дело, и я никогда и ни с кем, кроме жены, их не обсуждаю. Я коммунист, номенклатурный работник. Так?
- Так, - сказал Тоцкий.
- Теперь скажи, ты помнишь, чтобы я кого-то травил по идеологическим соображениям? Я кого-то заставлял работать в комсомоле, в стройотрядах? Я устраивал вам тягомотные политучебы? Я лгал? Ты просто не понимаешь, что, поднявшись на определенный уровень, я уже не обязан постоянно доказывать свою лояльность строю, имею право на свое мнение среди вышестоящих и могу навязывать его нижестоящим.
Они приходят работать в комсомол - я заставляю их работать так, как положено, и не даю делать пакости - в моем понимании. Ты уж извини, что я об этом напоминаю, но, пока я работал в Универе, тебя никто выгнать не мог. Ты комсомолец, значит, ты в моей епархии. И я решаю, что с тобой делать. Коммунисты у власти, хочешь ты того или нет. И, чем больше в партии порядочных людей, тем тебе же, дураку, лучше.
Тоцкий молчал.
- Так, значит… - сказал он чуть погодя. - Знаешь, Костя, может кому-нибудь и понравиться твоя позиция, но это буду не я. Я бы с ними на одном гектаре срать не сел, не то, что работать. Дай тебе Бог, здоровья! Выручал ты нас крепко и много раз. Но время людей меняет. Скурвиться не боишься?
- Не боюсь.
- Смелый ты, Костя, парень…
- Ты ж говорил - трус.
- А это с какой кочки на проблему глянуть. Прагматизм, Краснов, штука опасная, как граната в заднице. Вдруг кто колечко дернет?
- Значит - судьба. Что теперь делать будешь?
- Пока не решил. Похожу, подумаю, дождусь, когда желчь стечет.
Диана, которой был очень неприятен спор между ними, чувствовала себя неуютно. Она принимала позицию мужа, но и позиция Тоцкого ей была понятна. Каждый из них был в чем-то прав, но решения Кости были решениями пожившего на свете человека, а Андрей вел себя, как мальчишка - честный, смелый мальчишка. Его было жаль. И Диана почему-то подумала, что Костя, спокойный уравновешенный Костя Краснов, в чем-то чувствует себя обделенным, и в душе, завидует отчаянному КВНовскому капитану, его "сломанным тормозам", его "упавшей планке". Ведь Диана знала, что ее муж думает почти так же, как Тоцкий - только глубже понимая причины и возможные последствия. И, пожалуй, Андрей был бы приятно поражен, узнав о Костиных взглядах на окружающее. Но у них были разные пути, и разное понимание цели.
Они остались в нормальных отношениях, даже после этого разговора, и Андрей был частым гостем в их доме после рождения Марика. Работать он пошел грузчиком, в гастроном, но пить не начал, круг общения не сменил, стал мускулистее и еще злее. Но ни о чем не жалел. Если Тоцкий, по своей сути, был экстремистом, то остальные Костины приятели, скорее занимали в жизни центристскую позицию.
Шурик Дасаев, жизнерадостный работник советской торговли, поэт весов и прилавка, угловатый, нескладный и длинный, всегда приносил в дом шум и веселую неразбериху. Артур Гельфер, вдумчивый экономист-философ, рыжий, как веснушки, с красивыми зелеными глазами и пухлым женским ртом, который он скрывал под большими усами, распространял вокруг себя запах одеколона, табака и уравновешенности.
Гарка Комов, толстый, рыхлый и важный, как боров-медалист, большой ценитель искусств и изящной словесности, с вечно длинными нечесаными волосами, (этакий престарелый хиппи шестидесятых) приносил с собой ворох парадоксальных суждений и невероятных новостей из потустороннего мира, в существование которого верил безоговорочно.
Самым необычным из всех был аристократ Миша Калинин, всегда безукоризненно одетый, отглаженный старый холостяк и оголтелый бабник. Он с удовольствием брал на себя роль третейского судьи во всех застольных спорах и считал, что его мнение единственное, заслуживающее внимание. При этом он был грамотным юристом - хозяйственником, спас немало народу от тюрьмы и, единственный в городе, разбирался в международном и корпоративном праве, которое освоил по литературе, присланной родственником - юристом из Америки.
Вся эта компания, с женами и без жен, собиралась не реже одного раза в две недели, попивала коньяк из рюмочек величиной с наперсток и философствовала с ленцой. Сначала Диана чувствовала себя лишней - женские разговоры не задавались и быстро затухали, хотя и были приятны в начале. Но потом ей понравилась спокойная атмосфера этих вечеров, которые Костя называл "встречами в английском клубе".
Диана, правда, сделала свои выводы и видела в мужской части компании скорее "мозговой центр", чем "английский клуб": слишком часто разговоры уходили в профессиональную сторону, причем, несмотря на разницу в образовании, собеседники прекрасно друг друга понимали.
Впрочем, и веселиться они умели - особенно отличались Шурик и Миша. В такие минуты они молодели, "и чушь прекрасную несли", все проблемы отправлялись в "бабушкин сундук" и Диана хваталась за живот, опасаясь, что от смеха малыш родиться преждевременно. А когда к шутникам присоединялся Тоцкий - Диана сбегала, вытирая с глаз слезы смеха.
Когда подошел срок, и Марк благополучно появился на свет, вся компания явилась к окнам роддома, где уже три часа, на морозе, подпрыгивал гордый молодой отец.
Через пять дней Костя привез их домой. В пустой прежде комнате, стояла детская мебель, кроватка, в шкафу высились стопки пеленок, подгузников, распашонок, а в ванной стояла стиральная машина.
Диана была счастлива рождением сына, и вся светилась от переполнявших ее чувств, хотя проблемы с кормлением возникли с первых дней. Дико болели груди, налившиеся молоко - малыш был с ленцой и, почмокав пять минут, засыпал. Дине приходилось сцеживаться чуть ли не круглосуточно, она недосыпала и даже плакала тайком. Мысль о том, что эти хлопоты неизбежны была слабым утешением, но, пока Диана размышляла о тяжелой женской судьбе, все устроилось. Малыш оказался обжорой и, после нескольких недель мучений, Диана вздохнула свободней.
Костя помогал ей, как мог, стирал пеленки, подгузники, привозил домой массажистку, таскал сумки с продуктами, звонил с работы по двадцать раз в день и мчался к Диане по первому ее зову.
На четвертой неделе жизни малыш стал называться Марком Константиновичем и, при звуках своего имени, совершенно очаровательно улыбался беззубым ртом.
Дела у Кости на работе приняли совершенно неожиданный поворот: теперь, с милостивого разрешения власть предержащих, Костя на свой страх и риск, организовывал под эгидой горкома молодежные центры, кооперативы и кафе, хозрасчетные организации. Сначала - единицы, но к концу 1986 года - уже по несколько в неделю.
- Перспективная штука, Ди, - рассказывал он, приходя с работы. - Конечно, 90% из них проворуются или разорятся, но 10% выживут обязательно. Как говорит наш лидер: "Процесс пошел".
Диана, имеющая о кооперативных товарах нелестное мнение, поднимала бровь и предрекала скорую кончину халтурщикам, но ей возражал рассудительный Артур Гельфер.
- Диночка, - говорил он, развалившись в кресле в гостиной, - Ты глубоко заблуждаешься в своих выводах. Вымрут не халтурщики, а как раз те, кто работает на совесть. В нашем "зазеркалье" нужно быть наглым и удачливым халтурщиком и то, помяни мои слова, их задавят налогами, как мух. Год, два - и кооперативы канут в лету. Кто поумнее, сделают на этом капитал для серьезных дел, кто-то сядет, кто-то улизнет с полными карманами. Рынок этими товарами не наполнить. Экономику полумерами не спасешь - это ей, как мертвому - припарки, но кое-кто, на самом верху, станет почти Рокфеллером. Или покруче. Смотри, кому это выгодно, Дианочка. У нас вор на воре сидит и им же погоняет. Вор - у нас двигатель прогресса - в этом основное отличие социализма от капитализма, как экономической системы.
- Ты ему верь, - подтверждал Костя, - он у нас новый Карл Маркс.
Гельфер дико обижался, обзывая Костю мракобесом и, клялся, что при повторном оскорблении, ноги его у Красновых не будет. Классика-основоположника Артур не любил невероятно, но не за саму теорию, мало ли кто-чего с пьяну не напридумывает, а за ее последователей, хотя уж, если говорить честно, к ним Маркс отношения не имел никакого.
- Должна же быть какая-то ответственность перед человечеством! - кипятился он. - Атомную бомбу изобрели - переживают, водородную изобрели - каются, а он такое натворил - и никаких мук совести - выпивал, и блядствовал, без зазрения совести, до конца своих дней!
- Зарываешься, Арт, зарываешься, - одергивал его Краснов. - На основе его учения живут самые передовые в мире страны. - Глаза у него смеялись, но говорил он с надлежащей серьезностью. - Строительство социализма и мира во всем мире - есть задача всего прогрессивного человечества. Вот смотри, у нас, в СССР, под руководством КПСС и под лозунгами ускорения, перестройки и гласности, теперь строится социализм с человеческим лицом…
Диана едва сдерживала смех, но Гельфер юмора на эти темы не понимал, и шел красными пятнами от возмущения:
- Ты понимаешь, что говоришь? - раздуваясь от гнева, спрашивал он. Усы его вставали дыбом, как у кавалергарда при виде чарки с водкой. - Ты Краснов, образованный, интеллигентный человек рассуждаешь, как мишигинер, как армейский политрук, если тебе это сравнение ближе. Из говна пирожки не лепят! Какое человеческое лицо? Ты, где его видел, это лицо? В каком зверинце? Вожжи ослабили, а ты уже заржал от удовольствия…
- Я-то понимаю, что их натянуть - пять минут дела, - сказал Краснов. - А ты? Ты сейчас наговорил на "десятку" лет без права переписки, а три года назад и пискнуть боялся, пока я занавески не задергивал.
Артур сбавил обороты, но злился по-прежнему и поминутно отдувался, выпуская пар.
- Вот и я об этом. "Теория Маркса правильна, потому что она верна". Идиоты твердолобые. Кто не согласен - на стройки народного хозяйства, реки поворачивать, лес валить. Ты, Костик, просто удачно исполняешь роль хамелеона. Рапортуешь, а сам посмеиваешься. Мимикрия - "Оскара" в пору давать!
- Да, я лес валить не хочу, - согласился Костя. - И тебе советую воздержаться. Лесоруб из тебя получится, как из Дианы - десантник! КГБ никто не упразднял и институт фискалов - тоже. А ты, господин Гельфер, у нас говорливый, как местечковый еврей на ярмарке. Ты лучше тоже мимикрируй и тихонько создавай свою теорию, не марксистскую.