В схеме присутствовали и "левый" контракт, и "выгон" денег за границу, но учитывалась инфляция, чье победное шествие по стране продолжалось. Контракт не выполнялся, что было ненаказуемо, деньги в страну, по причине срыва контракта, возвращались, что поощрялось. Разница, образовавшаяся за три месяца, зависала на оффшорной "прокладке". Оставшаяся валюта продавалась на бирже по коммерческому курсу, и превращалась в страшное количество ежедневно и ежечасно инфлирующих карбованцев. Банк получал свое, с процентами, что было приятно банку, а организаторы оставляли в кармане процентов 60 от взятой в долг суммы. Но в валюте. И на зарубежных счетах. Ну что такое 360 процентов годовых, если инфляция достигает 50 процентов в месяц? И досыта, и без греха.…Причем, хоть сорок раз по разу - не придерешься. Ни тебе товара, ни хлопот с его продажей, ни налогов и нарушений текущего законодательства. Куда там Нью-Йоркской бирже!
Но статистика наука точная, и на одного умного приходится, как минимум, десять дураков. Служба безопасности, в это время только набиравшаяся силы и опыта, сбивалась с ног. Клерки кредитного отдела истощили все душевные силы в борьбе с искушениями в виде взяток, предлагаемых несознательными гражданами, а секретарши не могли справиться с лишним весом из-за многотонных шоколадных подношений.
Для любого банка кредитный портфель - это жизнь. Конечно, существует еще тысяча и один способ заработка денег с помощью финансовой структуры. Но банк и кредиты - понятие неразрывное. По большому счету, банк для того и создается, чтобы давать деньги в рост, под проценты. Но, к сожалению, есть еще такое понятие, как риски. И риски по кредитам перекрывали все разумные пределы.
Нужен залог? Естественно! Но откуда у предпринимателя то, что можно взять в залог? Кредит должен быть "коротким"? Понятно и ежу! Но кому нужен "короткий" кредит? Страхование? Превосходно! А что можно получить со страховой компании в случае невозврата? Да то же, что и с мертвого осла. Что же делать? Работать!
- И этот кошмар называется банковская деятельность! - сетовал Гельфер.
- И это ты называешь кошмаром? - огрызался Тоцкий, у которого под Житомиром попали в тяжелую автомобильную аварию два курьера с семьюстами тысячами долларов наличными, а Шестое управление устроило налет на конвертационный центр, после того, как благосклонно приняло ежемесячный взнос за "крышу". - Ты еще кошмара не видел. Балансы, дебеты, кредиты… Наивный!
И вылетал за двери, на ходу отдавая распоряжения своим добрым молодцам.
- Мне даже интересно, как долго система продержится в таком виде? - Гельфер подергал себя за ус. - Это не система. Это хаос. Скажу больше - это бардак. Это даже не бардак - ни в одном порядочном бардаке не будет такого бардака.
- Ты когда-нибудь был в бардаке? - насмешничал Калинин. Гельфер слыл настолько прекрасным семьянином, что Тоцкий публично заявлял, что и в браке Артур остался девственником. - Ты радуйся. Ты на этом хаосе деньги зарабатываешь?
- Инфаркт я на этом всем зарабатываю, - ныл Артур. - Это афера!
И он был близок к истине. Это и была афера, только государственного масштаба. В стране, где официально никогда не было ни бедных, ни богатых, где организация кооператива считалась признаком чрезвычайной предприимчивости, а воровство - единственным способом обогащения, шло первоначальное накопление капитала. И в этой стране уже были и бедные, и богатые. Только, на тот момент, мало кто об этом знал.
Костя хорошо понимал, что сутью новой системы и есть видимое отсутствие системы. Как иначе отгрызть от жизни свой кусок? Но этот хаос, на самом деле, сложный, саморегулирующийся механизм, отсеивающий и беспощадно сминающий слабых и неприспособленных. Этот хаос не знает жалости. Он не прощает ошибок. У него свои антитела - в золотых цепях, кожаных куртках и турецких "адиках". И в мундирах при погонах, под которыми те же золотые цепи. И эти "фаги" сжирают все, до чего могут дотянуться - жадных, слабых, совершивших ошибку и просто оказавшихся рядом.
Поэтому главная цель - выжить. Удержаться. Не утонуть в этом мутном потоке. А, по возможности, лавируя, ухватить свой кусок. И не превратиться в мутантов, которые, нацепив красные пиджаки, нарезали круги вокруг банка днями и ночами, включая выходные дни и общенародные праздники.
Тигр умер. Наступило время шакалов. Но самые удачливые и умные из них, со временем, презрев законы эволюции, превратятся в тигров. Только тигров будет много и борьба за вершину горы вступит в новую фазу.
- Ты упрощаешь. - Говорила Диана, сидя напротив него поздно ночью, на их кухоньке, когда Марк уже давно спал и видел третий сон. Костя часто ужинал после полуночи - раньше он домой не попадал. - Ты все упрощаешь, мой умный муж. У Алена Рене был когда-то такой фильм… "Мой американский дядюшка", кажется. Видел?
- Не помню, малыш. Я после десяти вечера уже ничего не помню.
- Сейчас вспомнишь, если видел. Там люди, их жизнь, сравниваются с действиями крыс, на которых проводят эксперименты. На уровне основных рефлексов. Вспомнил?
- Очень смутно. Что-то читал, кажется. Такие эксперименты и сравнения раньше были очень популярны. Ну и?
- Если честно, то, на первый взгляд, очень похоже, что Рене прав, когда сравнивает людей с животными. Выходишь - просто ошарашенный. Если не задумываться и не пытаться противоречить. - Она прищурилась и хитро посмотрела на него, ожидая встречного вопроса. Костя, естественно, игру поддержал.
- А если пытаться?
- Тогда - у людей все гораздо сложнее. Хотя суть - та же. Инстинкт самосохранения, инстинкт размножения…
- Тогда в чем различие?
- В сфере эмоциональной. Отбрось её - и все наши действия чисто рефлекторны. Без нее - мы животные - и всё!
- Понимаешь, Ди, я каждый день сталкиваюсь исключительно с рефлекторной схемой. Идет борьба за выживание. Цель - власть, деньги, еда, выпивка, хороший секс. Вот все, что интересует людей. Власть - всегда на первом месте. Остальное - тасуй, как хочешь. Рефлексы, просто рефлексы! Причем всего хочется так сильно, что даже рефлекс самосохранения отступает. Помнишь, в детстве были картинки-шарады - найди десять отличий? Я не найду. Крысы, шакалы, обезьяны - назови, как угодно. Разница, наверное, тут ты права - в эмоциональной сфере. Только самой сферы-то - нет. И не предвидится.
- А ты? Твоя компания? Тоже на уровне рефлексов?
- Сейчас? Наверное - да. Мне некогда задумываться. Я в гонке. И Артур. И Миша. И Андрюша. Нам нужны безошибочные рефлексы. На терзания нет ни сил, ни времени. Мы - машина для производства денег. Инструмент для скупки предприятий. Прачечная. Мы обязаны быть предельно функциональны.
- Ты - и машина. Я думала, что это несовместимо. Разве я за машину выходила замуж?
- Считай, что у меня раздвоение личности. Для тебя и Марика я не машина. У крыс бывают раздвоения личностей? Что там говорил твой Рене по этому поводу?
Он подошел к окну. Набережная была полутемной. За полосой бетона угадывался Днепр, недавно взломавший зимний лед. Прорезав полумрак фарами, по дороге проехала машина. Диана подошла сзади и обняла его, прижавшись к спине Кости всем телом. Несколько минут они стояли молча, глядя в ночь за стеклами.
- У крыс нет личности, Костя. И у шакалов нет. И у тигров, хоть они могучие и смелые. Только у человека.
- Значит, я пока еще человек.
- Ты мой самый лучший человек. Ты сомневаешься, переживаешь, боишься, в конце концов.
- Есть только две вещи в мире, которых я боюсь, Ди. Потерять вас. И потерять себя.
Он повернулся к ней лицом и посмотрел в глаза. Это был взгляд прежнего Краснова. Того, которого она полюбила почти семь лет назад.
- Значит, - сказала Диана, - страхов у тебя добавится.
- Почему?
- Ты что, совсем ничего не замечаешь?
- Нет, - казал Краснов с недоумением. - А в чем дело?
- Господи, Боже мой, - подумала Диана, - ну, почему мужчины никогда не могут хотя бы немного подумать о чем-то, кроме своих проблем?
- Дело в том, мой обожаемый муж, что мы уже десять недель ждем второго ребенка.
На то, что бы выносить и родить ребенка надо 9 месяцев. Иногда - меньше. Иногда - чуть больше. На то, чтобы убить человека, нужно несколько секунд. Этому можно не учиться, хотя этому учат. Без специальных знаний, это может быть сделано неэффективно, но на конечный результат, все таки, не повлияет. Убить может каждый. Осознанно, случайно, в порыве гнева, в состоянии аффекта. И каждый, конечно, может быть убитым - как кому повезет. У людей прошедших специальную подготовку, шансов умереть по чужой воле значительно меньше. Но никто из них не застрахован от случайности.
Тот, кого Диана окрестила Болеком, был профессионалом. За плечами у этого парня была одна война, один региональный конфликт, служба в милиции и безопасности "СВ Банка". Он был человеком бесконечно преданным лично господину Лукьяненко, недалеким и малообразованным. В жизни его интересовал только спорт и, иногда, женщины. Лучше - проститутки, хлопот меньше. И, чтобы не платить. Не платить он научился еще в ППС. Зачем? Власть ни за что не платит.
Он любил свою мать, хотя видел редко. Почему-то, вспоминая ее, он всегда представлял себе её руки. Большие, теплые и красные от стирки. И запах хозяйственного мыла. И вкус вареников с вишнями и домашнего кваса. Слово "мама" означало слово "дом". Постель с пуховым одеялом. Старый холодильник с пожелтевшей от времени эмалью. Дощатые полы со скрипом.
К отцу относился равнодушно - что с него возьмешь. Работяга. Завод, пивная, дом, опять завод. Не жизнь - каторга. Лошади так не живут. Он почти не вспоминал о нем. Незачем.
Убивать он не любил. Но приказ, есть приказ. Надо - сделаем. Жалости не испытывал. Отвращения тоже. Это в первый раз, застрелив юношу-моджахеда в свои неполные 19 лет, он блевал за стеной сакли до боли, до желчи.
Тогда он успел первым. Был - даже не переулок, так, проход между двумя мазанками. Красная с желтым пыль, удушающая жара. И этот пацан с древней английской винтовкой "Спрингфилд". Два метра расстояния и ни секунды на размышление. Ему повезло - короткий "АК-74" более удобен в ограниченном пространстве, чем тяжелый, неповоротливый карабин. Когда мозг выплеснулся на стену серой кашей, он даже не понял, что успел выстрелить.
Бой был коротким. Ночью ему снился убитый. Он стонал и метался во сне, пугая соседей по казарме. Потом он убивал еще. Но такое с ним было первый и последний раз. Спал он теперь крепко и без сновидений. И воспоминания его не беспокоили. Что поделаешь - такая работа.
А разве ж сегодня - это работа? Баба с детишками, толстый придурок с усами, как у казака на пачке сигарет. Ну и хули, что она жена управляющего? Олег приказал - будет сделано. Работа непыльная - сиди, стереги. Скажут прибить - сделаем. Скажет трахнуть - трахнем. Не вопрос. По пятерке баксов - за три дня работы. Да за пять штук я воробья в поле лопатой загоняю. Мне в Карабахе платили 700 баксов в месяц. Так там приходилось жопу под пули ставить! А тут - пятерка ни за что. А потом - на две недельки к морю. Кайф! С телками. Шашлыки. Только не бараньи. Я терпеть не могу баранину. Говно. Пусть черножопые жрут. Пять - шесть кусков ароматной свинины, зажаренной до розовой корочки. С колечками лука. Он зачмокал губами во сне.
И умер.
Он еще сидел в кресле, перед работающим телевизором, уронив голову на грудь, как спящий, но из ушей и носа вытекали струйки крови.
Карпенко Николай Васильевич, по кличке Рыба, сержант запаса, двадцати семи лет от роду, свои счеты с жизнью закончил окончательно.
Она убила его одним ударом бейсбольной биты, который получился очень сильным и удачным, наверное, от отчаяния и страха.
Труднее всего было решиться. Она замерла, с занесенным над его головой оружием, не в силах бросить его вниз, на коротко стриженый затылок. Но, Болеку снились продажные девки и шашлык, он вздохнул и заворочался, в предвкушении. И Диана испугалась, что он проснется и всему плану придет конец. Обмотанная кухонным полотенцем бита скользнула вниз, и Господь подарил сержанту Карпенко легкую смерть взамен бессмысленной жизни. Звук удара был глухим, словно на ковер упала книга.
Диана медленно опустилась на колени. Её вырвало, несмотря на то, что она зажала рот рукой. Рвота была слишком обильной, чтобы сдержаться - хлынуло и через нос, и между пальцами. Несколько секунд она была на грани обморока, но, опершись головой на подлокотник кресла, в котором лежал труп, она, с трудом восстановив дыхание, беззвучно заплакала. И ей сразу стало легче.
Она понимала, что с этого момента счет пошел на минуты. Те, кто отдыхал внизу, глядя телевизор, те, кто караулил подъезды к дому, в любой момент могли подняться в верхний холл, просто, чтобы поболтать, скоротать время во время ночного дежурства. Снизу, с кухни, доносились голоса охранников. Громко работал телевизор - кажется, показывали футбол. Пять, десять, пятнадцать минут - сколько у них есть?
- Господи, - подумала Диана, - прости меня за то, что я сделала. Прости и помоги.
Преодолевая отвращение, она откинула полу пиджака Болека и проверила карманы.
Удостоверение, бумажник из плохой кожи, ключи, сигареты, разовая зажигалка. Из подмышечной кобуры она достала тяжелый пистолет. Все. Ни рации, ни запасной обоймы, ни телефона. Внизу кто-то засмеялся в полголоса, перекрывая шум трансляции, и Диана вздрогнула всем телом. Все.
Беззвучно, как тень, она скользнула в детскую и аккуратно закрыла за собой дверь. Повернула ключ в скважине - какое счастье, что они не забрали ключи, все-таки лишние несколько минут. Теперь - стул в дверную ручку, и вперед.
В свете ночника она увидела широко открытые глаза Марика - огромные от испуга на мертвенно бледном лице. Спящая Дашка, свернувшаяся клубочком на кровати. Сидящий на полу Гельфер, похожий на брошенного, на ковре у дивана плюшевого мишку. Белая змея, из связанных большими узлами простыней, у балконной двери. Темнота за окнами, дышащая запахами леса и реки. И запахом страха.
- Мама, - выговорил Марик тихонько, - руки… Мама…
Диана посмотрела на свои кисти. Правая рука, в которой был зажат пистолет, была покрыта глянцевой, черной в полумраке, пленкой крови. Еще одно пятно расплылось по рукаву ветровки.
- Быстро, - сказала Диана, свистящим шепотом. - Нет времени. Сынок, ты первый.
Простыни скользнули вниз. За ними, забросив за спину арбалет, исчез Марик. Диана присела на корточки рядом с Артуром.
- Арт, надо спускаться.
Гельфер поднял на нее глаза, в которых была боль, был страх и отчаяние. Но не было надежды. Никакой.
- Он мертв, - подумала Диана. - Он уже мертв. Боже мой, Арт, ты уже не веришь в то, что сможешь выжить.
- Я попробую, - проговорил он, не отрывая от нее взгляда. - Если… - он сглотнул, и начал фразу сначала. - Если что случиться… Со мной, Диана… Если, что-то случиться, позаботьтесь о Машеньке и детях.
- Кончай умирать, - сказала Диана твердо, и сжала его плечи изо всех сил. - Ты еще жив, Артур! Пока ты жив - ты можешь бороться. Некогда болтать. Я передаю Дашку Марку, спускаюсь. За мной ты. Сможешь?
- Я отдохнул, - он улыбнулся невесело. - Попробую.
Диана подняла на руки сонную дочь, быстро обвязала ее, упряжью, сымпровизированной из банных полотенец, упряжью, и спустила Дашку в темноту под балконом, прямо на руки Марику.
Набросив на плечи лямки рюкзачка, шагнула через перила и, охватив материю руками и коленями, проклиная мысленно свои слабые руки, спустилась на клумбу. Предплечья заболели мгновенно, словно руки пытались выдернуть из суставов. Марик держал Дашку на руках, и она спала, положив похожую на одуванчик, кудрявую головку, на плечо брата. Диана невольно улыбнулась - настолько умилительна была поза детей. Но и настолько же неуместна - здесь и сейчас.
Через перила балкона грузно перевалился Гельфер, сдавленно покряхтывая от натуги, начал спуск, но не удержался и рухнул вниз мешком, метров с двух. Мягкий газон принял его тело почти беззвучно, во всяком случае, звук громко работающего телевизора перекрыл звук удара о землю, но она явственно услышала в тишине хруст рвущихся связок. Или сломавшейся кости - с таким звуком могла сломаться нетолстая ветка. Гельфер не закричал. Трудно представить себе, как он сдержался, боль, наверное, была страшная, но он не издал ни звука. Диана склонилась над ним, и увидела в неверном ночном освещении, что побелевшее лицо Арта покрыто крупной испариной, словно дождевыми каплями. Из закушенной нижней губы вниз, по подбородку, побежали две черных струйки крови.
- Открой глаза, открой глаза, - зашептала Диана ему в ухо, - Арт, миленький, я тебя прошу, открой глаза…
Но когда он попытался это сделать, Диана чуть не закричала от страха. Под поднявшимися веками в темноте блеснули два бельма. Гельфер был на грани потери сознания, и, судя по закатившимся глазам, было бы лучше, что бы он его потерял.
Он выдохнул, почти не слышно, подбородок его задрожал.
- За что? - подумала Диана. - За что его так?
Она, почему-то, именно в этот момент, представила себе Артура, идущего по центральному проходу зала театра на Таганке, в спектакли которого Арт безумно влюблен еще со школьных лет и не пропускал ни одной премьеры с "семьдесят лохматого года". Такого толстого, неуклюжего, но, все равно, элегантного в своем сером костюме и сверкающих черных туфлях. Узнаваемого публикой театрала-завсегдатая, будущего мецената. Со своей фирменной улыбкой под рыжими усами. С круглыми, чуть навыкате глазами. Как он идет, кивая направо и налево, раздавая улыбки, благожелательный и вальяжный. Хрупкую Машеньку Гельфер, и Аркадия с Наташкой, рыжих, словно солнышко, идущих сзади него. И, неожиданно ясно, поняла, что все это уже было. И любовь к театру, и любовь к жене, и любовь к детям. Теперь уже - только было. В прошедшем времени. Вчера. И все кончилось. В тот момент, когда к нему подошел человек с добродушным лицом молодого Харона и пригласил пройти с ним, проследовать, мать его так, с ним, для выяснения некоторых вопросов.
Всего на минуточку, как обычно. Всего лишь навсегда.
- Надо вставать, Арт, - тихонько проговорила она. - Надо идти.
Как же тяжело лгать. Как же тяжело говорить то, во что не веришь. Надо бы просто сказать: "Прощай, Арт". И на этом - все. Ей не дотащить Гельфера до реки. Ей не дотащить его даже до пляжа.
Она попыталась приподнять его, но безуспешно. В тишине было слышно, как орет телевизор на первом этаже. А лес был безмолвен, только один раз пронзительно вскрикнула какая-то ночная птица.
Диана, пригибаясь, выглянула из-за угла. На подъездной дорожке, между горящими в полнакала матовыми шарами светильников, вышагивала долговязая фигура часового. Свет, лившийся из окон первого этажа, создавал резкую тень между освещенной и неосвещенной частью участка и, если не шуметь, то, пользуясь темнотой, можно было добраться до пляжа незамеченными. Но без Гельфера.
Диана оглянулась на детей, почти невидимых в густой тени дерева, на лежащего навзничь Артура и приняла решение окончательно.
Гельфер, приподняв голову, ждал ее возвращения.
- Артур, - начала она.
- Помолчи, Ди.
- Я…
- Послушай меня, пожалуйста. Мне трудно говорить.
Диана замолчала. Артур перевел дыхание и продолжил.
- Ты сейчас уйдешь. С детьми.
Если он и ждал, что она будет противоречить, то ничем не показал этого.