Для обнаружения фирм-однодневок, на самом деле, не надо быть Пинкертоном, достаточно одного взгляда на банковскую распечатку (а доступ "шестерки" к подобного рода документам был обеспечен законодательно), чтобы по обороту вычислить "бабочек". Дальше - поднять назначение платежей и, фактически, завтра можно брать всех "теплыми", вычислив только адрес, по которому производится раздача денежных средств.
Но, говоря словами классика, "если звезды зажигают, то это кому-нибудь нужно". Борьба ОБЭПА и "банковского" отдела с "обналом" носила затяжной, позиционный характер. Обе стороны, сидя в окопах, занимались своим делом, изредка имитируя боевые действия. И получая обоюдную выгоду. Те, кто не работал под "шестеркой", или не работал на тех, кто был недосягаем для рук правосудия - или садился за решетку на долго, или платил такие "отступные", что их сумма называлась почтительным шепотом. Только "подшефные" фирмы Тоцкого за месяц передавали своим "кураторам" сумму, в которой нолей было ровно пять, а первая цифра варьировалась в зависимости от месяца.
К сожалению Григория Ивановича, его структура недолго оставалась единственной на этом тучном пастбище. После непродолжительной, но жестокой войны, свое место на рынке финансовых услуг заняли "смежники" из СБУ, а, чуть позже, и налоговые службы. Все вместе, единым фронтом, они "ощипывали" попавшихся на "карандаш" бизнесменов, подминали под себя их фирмы, создавали свои предприятия, выстраивали собственные финансовые схемы.
Это не было "государевой службой". Это было сочетание приятного с полезным: властных полномочий и предпринимательской деятельности. Плюс ко всему, они обладали привилегиями "карающего молота" и, по заказу соответствующих лиц, либо просто за хорошие деньги, могли обеспечить крах любого бизнеса. Чист или нечист этот бизнес перед законом - не имело ровным счетом никакого значения. Тем более что абсолютно честных, особенно при таких законах - не бывает. И, вообще, как говорил неплохой писатель Фридрих Дюрремант: "Если любого мужчину после тридцати лет посадить в тюрьму без официальных обвинений, то, в глубине души, он будет знать за что".
Уничтожение под заказ было делом несильно сложным. Имея под рукой государственную машину, нужно было только четко понимать, насколько мощную ее часть надо задействовать. Тут прокалываться было опасно. Недооценка сил противника была чревата ответным ударом, а пропускать удар Григорий Иванович считал унижением, свидетельством некомпетентности. Вцепишься не в того, в кого надо, а потом костей не соберешь. Бывали, знаете ли, прецеденты. Кто ж знал, что за мелким "коммерсом" с уголовными повадками, которого Кондратюк "мочил" в 94-том (по хорошо оплаченной просьбе одного из городских столпов общества, освобождавшего бизнес-пространство для своего зятя), окажется член Верховного Суда, который приходился тому самому "коммерсу" родным дядей по материнской линии?
Тогда Кондратюк глубоко раскаялся в том, что до того, как его "орлы" разгромили офис племянничка, а ему самому сломали три ребра и нос за "сопротивление при аресте", не навел подробные справки. И на коврах вельможных пришлось отстоять не один час, и деньги вернуть, и … Да, что вспоминать! За всю трудовую биографию таких случаев было всего четыре, и каждый из них оставил в душе Григория Ивановича глубокий шрам. Но дал ему необходимый опыт. Картина связей и знакомств будущего подследственного должна быть полной - чтоб ни один дядя не проскочил. Табель о рангах - это вам не хухры-мухры. Заказчик должен быть всегда выше, чем возможная крыша жертвы - а там пусть разбираются между собой. Видимость законности - именно не закон, а видимость - должна соблюдаться неукоснительно. Если надо кого помять, для этого есть силовая поддержка в виде "пернатых", с минимумом мозгов и чесоткой на конечностях. А уж вечером, в кабинете, аккуратненько дожмем. Или в камере "допрессуем".
Соблюдение этих несложных правил безопасности было основой долгой и счастливой жизни в таком рискованном бизнесе. Были, конечно, исключения. Когда приказ приходил с самого верха. Но и тут, существовала метода,от которой отклоняться не стоило. На все про все, чтобы из всей массы задержанных по делу "СВ банка" выделить хотя бы десяток будущих фигурантов, времени у Кондратюка было всего ничего - семьдесят два часа. А если по уму - то меньше.
Время начала операции было определено сверху и согласованно и с СБУ, и налоговой. Будь он единоличным исполнителем, то провел бы операцию в пятницу. Тогда суббота и воскресенье, когда есть возможность поработать с задержанными без адвокатов и прочих формальностей, отрицая сам факт их присутствия в управлении, дали бы ему необходимый зазор во времени. Сейчас же, нужно было из всего человеческого материала выделить слабых, или потенциально слабых, недовольных, запаниковавших и просто говорливых. Остальных пока - на хер с пляжа. Отработаем потом. А вот с теми, кто мог расколоться сегодня - надо было работать сейчас, пока они "на измене". Пока судорожно перебирают в уме причины, почему они здесь, пока только выстраивают линию поведения, пока мочевой пузырь переполняется за считанные минуты, от страха и неизвестности. Для этого Григорий Иванович дефилировал по кабинетам, грозно сверкал глазами от дверей, прислушиваясь к допросам, изредка грозно "взрыкивал", аки лев, добавляя страха, но ни на минуту не переставал просчитывать тех, с кем надо работать дальше. Он, все-таки, был крепким профессионалом, и по косвенным признакам - по испарине на лбу, по дрожащей интонации, по нарочитой небрежности, мог определить "поплывет" ли клиент по нажимом, либо закроется, как улитка.
Был, правда, один момент, который настораживал чрезвычайно, и Григорий Иванович, не будучи набожным, был готов помолиться, чтобы в широко раскинутую сеть покане угодил Андрей Тоцкий. Больно уж он был осведомлен и языкат. И, что вполне возможно, мог не постесняться вывалить на стол такое, что мало не покажется. Чуть позже, когда уже будут получены показания его сотрудников и подчиненных, которые можно оперативно закрепить,когда материала на него будет более чем достаточно, чтобы убедить его держать язык за зубами.
Кондратюк не хотел признаваться даже себе: Тоцкого он побаивался. Не как человека - чего там бояться? Плюнуть и растереть. Не как одну из фигур в крупной, системной структуре - раз есть приказ порвать, как Тузик тряпку - значит не такие уж крупные и могучие. Или - все уже в прошлом. Но, вот знал Тоцкий много. Именно Григорий Иванович и начальник "банковского" отдела Анатолий Зуйко, обеспечивали "крышу" конторам господина Тоцкого. У него в кабинете и, иногда в кабинете одной из его "имиджевых" контор, получались толстые конверты с "кэшем". Благообразно получались. Не в торжественной обстановке, но кто его маму знает, не писалось ли что-то, не снималось ли? Клялся, жиденок, божился, а что там, в действительности - теперь и не угадаешь.
В общем, лишним был пока Андрей Викторович на этом празднике милицейской жизни, совсем лишним. И его отсутствие в списках задержанных, конечно огорчало Григория Ивановича, как должностное лицо, но по-человечески, если сказать прямо, радовало.
Пока все шло, как по маслу. Даже с перевыполнением. Для дальнейшей работы подобралось человек пятнадцать - кто еще не запел с упоением, к вечеру запоет. Еще у четверых во время обыска нашли любопытные документы, так что переночевать им придется не в теплых постелях, а здесь, на жестких стульчиках. Остальных - постепенно, с запугиваниями и оговорками - по домам. А завтра - опять в оборот. Неделька будет тяжелой.
Кондратюк тяжело вздохнул, предвидя бессонные ночи для своих следователей. И бумаги, бумаги… Кучи, горы бумаг. Да, задание было трудным, но и куш привлекательным. Денег на таком уровне не предлагают. А тут - предложили, нежданно-негаданно. И место начальника управления. И возможности роста. За это стоит и побороться.
Григорий Иванович встал и направился в кабинет Толика Зуйко, своего верного соратника. Зуй допрашивал перспективного задержанного. Его стоило послушать. Хотя, что, собственно, меняли его показания? Ведь все уже было заранее решено.
Синюю "Таврию" Виктора Лымаря, Тоцкий заметил у въезда в Каменку, перед воротами комплекса. Сам Лымарь курил, усевшись на капот, крутя во все стороны круглой головой на тонкой шее, смешно торчащей из воротника полурасстегнутой "ветровки".
Витю Лымаря Андрей знал со студенческой скамьи - он был, как и Тоцкий, КВНовец, выпивоха и бабник, но, судя по его успехам в Медицинском, это не помешало ему стать классным специалистом в своей области. На кафедре, несмотря на приглашения, он не остался, а выбрал работу в больнице "Скорой помощи" - нервную, безденежную и бессонную, но любимую еще с интернатуры.
Для того чтобы прокормить семью, а если точнее, себя, жену-биолога Люсю и маму-пенсионерку (детей у них с Люсей пока не было) Лымарь работал на трех работах одновременно. Можно сказать, не работал, а, по его собственному выражению, "ишачил до кровавых соплей". Но, даже горячо любимая "Таврия", была подарком на свадьбу от тестя - пожарника. И была она восемьдесят "лохматого" года выпуска.
Виделись они с Тоцким нечасто, графики пересекаться не позволяли, но перезванивались регулярно - на праздники и дни рождения. Есть такая разновидность дружбы - когда отношения остаются прочными, несмотря на недостаток общения. А, может быть, благодаря этому - нет возможности споткнуться на разнице интересов, уровне обеспеченности или важности решаемых проблем. Остаются только общие воспоминания и легкая тоска по прошедшим временам. Витя Лымарь оставался для Андрея двадцатилетним, вечно окруженным разнокалиберными поклонницами, любителем бардов и дешевого портвейна "Приморский". И он искренне надеялся, что и Лымарь смотрит на него из того времени - времени подконтрольной властям вольницы и "кухонного" диссидентства.
Завидев джип и "вольво", Лымарь встал, бросил недокуренную сигарету, и вперил в подъезжающие машины взгляд своих круглых, обнесенных белесым частоколом ресниц, карих глаз, явно пытаясь угадать из какой машины выйдет Тоцкий. Стекла автомобилей были затемнены - сидящих внутри не рассмотреть, выражение лица у Виктора было растерянное, до того момента пока Андрей не выскочил ему навстречу из "Лендкрузера".
Они обнялись.
- Ты пока в какую-нибудь жопу не угодишь, - сказал Лымарь, чуть заикаясь, - так и не видимся.
- Извини, что дернул, - сказал Тоцкий. - Выхода другого не было, дружище. Обожди.
Он повернулся к Виталию, вышедшему из машины.
- Открывайте ворота. И поищи, пожалуйста, кого-то из "летунов".
Виталий кивнул и, в ответ на его жест, Роман, рысцой, бросился к зданию, слева от ворот.
- Что стряслось? - спросил Виктор нетерпеливо. - Звонишь, как чумной. Бери инструменты и лекарства, дуй немедленно. Кого смотреть?
- Костю Краснова помнишь?
- Помню, конечно.
- В машине - его жена, Диана. Пулевое ранение.
Лымарь присвистнул.
- Во, блин! Вы не в Чикаго, юноша! Только не заливай мне, что она ружье чистила!
- И не собираюсь.
Ворота начали распахиваться.
- Садись в своего Росинанта и дуй за нами.
- Ага, - сказал Лымарь. - Дую. Интересная у тебя, Андрюха, жизнь, как я погляжу. Группа риска.
- Потом расскажешь про мою жизнь. Поехали!
Машины въехали на территорию аэроклуба одна за другой.
Когда они внесли Диану в здание, Роман заканчивал воспитательную работу с охранниками - двумя мужиками почтенного возраста и рыхлого телосложения. Судя по их растерянным физиономиям - понять они ничего не могли, но группа людей в видимо дорогих, но изодранных и грязных костюмах, на машинах стоимостью больше охраняемого самолета, вносящая на руках раненую женщину в сопровождении двоих детей, впечатление произвела. Испортить его не мог даже совершенно не мафиозный вид Виктора, тащившего старый докторский саквояж.
- И никуда не звонить! Надо будет - скажем, - закончил Роман речь. - Стол нужен, мужики. Тащите.
Диана полностью отдавала себе отчет, в том, что происходит. Шок от ранения прошел, только вот слабость - осталась. Она относила это и к кровопотере, она, судя по набухшей кровью импровизированной повязке, была немалая. И к колоссальному напряжению последних суток, и к болевому, и психологическому шоку.
- Способность к анализу, - подумала она с горькой иронией, - сохранилась, только от этого не легче.
Только присутствие рядом Марка и Дашки не давало ей расклеиться по-настоящему. Так - роскошно, по-бабьи, с истериками, закатываниями глаз и кратковременными потерями сознания. Наверное, ей бы полегчало. Но позволить себе такое - она не могла и не хотела. Правда, сил разыгрывать из себя настоящую героиню не было тоже - от слабости она не могла не то, что подняться, а и сесть без посторонней помощи.
Перепуганная охрана стол не внесла - они влетели в комнату, топая ногами и потея от усердия. Через минуту Диана уже лежала на столешнице, а Виталий с Тоцким оттеснили от нее детей и уговорами перевели их в холл.
Увидев рану, Лымарь зацокал языком от неудовольствия, заглянул Диане под веки и полез в саквояж, что-то бормоча под нос.
- Ну что? - спросил с волнением, вернувшийся в комнату Тоцкий.
- Не спеши, - сказал Лымарь. - Меня зовут Виктор Лымарь. Я старый приятель этого мафиози. А вас Диана, как вас по отчеству?
- Просто Диана… - попыталась сказать она, но это был даже не шепот. Что-то неразличимое, на границе слышимости.
- Ладно, - сказал Лымарь. - Пусть будет просто. Пить не дам. Пока рану не посмотрю. Я надеюсь, что воду не давали? - спросил он, обращаясь к Тоцкому.
Андрей покачал головой.
- Молодцы, - отметил Виктор. - Просто поголовная грамотность. Еще б под пули не лезли - и, вообще, молодцом.
Он с хрустом сломал какую-то ампулу и опять обратился к Диане.
- Я сейчас вам сделаю обезболивающий укол. Мне нужно прозондировать рану. Штука малоприятная, но лучше, чем роды. Вы у нас рожали?
Диана кивнула.
- Тогда - бояться нечего. Вот так.
Укола Диана не почувствовала.
- Вы на мои шутки внимания не обращайте. Это у меня реакция такая. Иначе бы свихнулся. При моей работе.
Он густо оросил большой ватный тампон спиртом и, зажав его "кёнгером" принялся очищать от присохшей крови поле вокруг ран.
Тоцкий стоял рядом с Дианой, держа ее за руку.
- Это он от природы такой. Шутник.
- Ага, - подтвердил Лымарь. - Именно. Особенно после суток дежурства. На вторые. Давай к нам, Андрюха - обхохочешься.
Он появился в поле зрения Дианы и начал одевать ей на руку манжет тонометра.
- Врать не буду, больно будет. Я почищу рану перекисью и пройду канал зондом. Мне хочется верить, что там ничего не зацепило, потому что штопать кишечник или, что похуже, в этих походно-полевых условиях - просто безумие. Но на то, что ничего не зацепило надежд мало. Судя по траектории - ничего не зацепить не могло. Но то, что вы до сих пор живы - все-таки дает шанс думать о хорошем. Я не сильно вас напугал?
Зашипел стравливаемый через клапан прибора, воздух.
- Если не сильно, то это тоже хорошо. Восемьдесят пять на пятьдесят. Крови вы потеряли немало. Группа у вас какая?
- Первая, - прошептала Диана.
- Уже легче. Положительный?
- Да.
- Скажу сразу, если что-то серьезное - мы едем в больницу. Это, - он посмотрел на Тоцкого, - обсуждению не подлежит.
- Нельзя в больницу, - сказал Тоцкий. - Я понимаю, ты прав, но в больницу нам нельзя. Это, как раз, обсуждению и не подлежит.
- Почему? Я прикрою.
Тоцкий покачал головой.
- Ты мне на слово поверь, Витя, не прикроешь. Найдут. Это не пацаны шпалером баловались. Это серьезные дядьки. С большими погонами. Ни фига ты не прикроешь.
- Ее оперировать надо, - сказал Лымарь с жаром. - Я не могу ее резать здесь. Кишечник перебирать надо. А если брыжейка прострелена? Я на колене это не сделаю. Это в кино все просто.
Тоцкий и Диана молчали.
Ну, хорошо, - продолжил Лымарь с обреченностью в голосе, - я подштопаю дырки, всажу вам в ягодицу столько единиц антибиотика, что вымрет и флора и фауна, и езжайте куда хотите - дело ваше. Понятно? Но ровно через сутки, слышите, сутки, не более, вы должны быть в нормальной клинике, на операционном столе. Двадцать четыре часа. Перитонит - штука неприятная. Не пить. Не есть. Можете сосать лед. Ясно?
Диана едва заметно кивнула.
- Тебя и не спрашиваю, - сказал Лымарь Андрею. И заглянул в лицо Диане.
- Может быть, все-таки в больницу?
- Нет, - ответила она одними губами.
- Что-нибудь чувствуете?
- Нет.
- Тогда - с Богом.
Когда перекись зашипела на ранах, вскипая коричневой пеной, Диана поняла, что Виктор не шутил, когда говорил про боль. Даже через стену местной анестезии ее достало по полной программе. Но жгучая жидкость выносила из раны возможную инфекцию, да и кричать не было сил и голоса. Диана изо всех сил сжала руку Андрея и стиснула зубы. Из-под закрытых век градом покатились слезы.
Боль накатывала несколько раз, становясь менее интенсивной.
- Отличненько, - пробурчал Лымарь. - Просто здорово. Но нужно еще потерпеть. Чуток.
В ту же секунду Диана поняла, что предыдущие волны боли были прелюдией к зазвучавшей симфонии, но потеря сознания была избавлением и от боли и от мыслей о ней.
На этот раз сознание к ней вернулось быстрее, чем после ранения. Раненый бок онемел, но ощущения все равно были болезненными. Так чувствуешь рану во рту, после того, как тебе вырвут зуб - ноющая боль, против которой бессильны обезболивающие.
Лымаря и Андрея она не видела, но голоса их звучали громко - они стояли у изголовья.
- Повязка давящая, - говорил врач. - Желательно лед. Бутылки с холодной водой. Все, что угодно. Я не врал - сутки у вас, возможно, есть. А, возможно - нет. Везение не может длиться вечно. То, что не задета почка - чудо. Все остальное - тоже из ранга волшебства. Но проделать дырку в животе так, чтобы ничего не задеть - невозможно в принципе. Ей нужна операция.
- Я понимаю, Витя.
- А я ни хрена не понимаю, Андрей. Я ни хрена не могу взять в голову, что происходит. Это как-то связано с тем, что у твоего банка неприятности?
- Какие неприятности? - спросил Тоцкий взволнованно. - Ты-то откуда знаешь про неприятности?
- Ты чего, с дуба упал? В утренних новостях было. Весь город гудит. В больнице - и то говорят.
- Так. А теперь - подробненько. Что передавали? Что говорят?
- Ну, ты даешь! Говорят, что у вас там какие-то левые финансовые операции, чуть ли не воровской "общак" обслуживаете. Что банк работает с криминальными деньгами. Что-то вы там похитили…
- Ты сам слышал?