Его арестовали сотрудники безопасности - им будет очень интересно услышать кое-что о руководстве конкурирующей фирмы. О своих деловых отношениях с кое-кем в СБУ, Тоцкий им рассказывать не собирался. Это - козырная карта. Только вот вопрос, как подать все, что надо и не раскрывать подробностей? Как замаскировать свою роль, как одного из руководителей системы? Ведь не из благих чувств, в конце концов, платились сотни тысяч долларов в год. А если скажешь "а", то скажешь и "б". Но, пока, лучшего варианта Тоцкий не видел. Сместить акцент - превратив судилище над собой в громкий, в разумных пределах, процесс над "оборотнями" в мундирах. Очень рискованное мероприятие, требующее чувства меры и умения вовремя остановиться.
Они вышли из здания "Приморского" на яркое солнце и Андрей прикрыл на мгновение ослепшие глаза скованными руками. На противоположной стороне улицы черной глыбой застыл "Лендкрузер" - он физически ощущал направленные на него взгляды Романа и его напарника.
Несколько шагов по тротуару, к распахнутой двери "Опеля-омеги", двое крепких, плечистых парней по обе стороны, глаза водителя в зеркале заднего вида, улыбка Миронова, севшего в пол-оборота на переднем сидении.
- Вот черт, - подумал Тоцкий, - все, как в дешевом кино. А я всегда ненавидел дешевые фильмы.
Машины влились в поток движущихся автомобилей - одна за другой, четко, как связанные невидимой нитью, увозя Андрея прочь. Из-за оконного стекла им вслед смотрела заплаканная Галочка.
Михал Михалыч Марусич любил, когда жизнь подтверждала правильность принятых им решений. И терпеть не мог, когда случалось наоборот. Поэтому, сейчас он не знал - радоваться ему или огорчаться. Он, в который раз, оказался прав. Короткий доклад об аресте Андрюши Тоцкого руководителя охраны Марусича, Виталия Нестеренко, в очередной раз подтвердил, что интуиция, несмотря на возраст, его не подвела, а аналитические способности, которыми он всегда гордился, не стали приятным воспоминанием. Но ему, едва ли не в первый раз в жизни, было жаль, что он не ошибся.
Встреча была назначена. Он всего лишь чуть-чуть опередил развитие событий. Увы, не настолько, насколько хотел. И не настолько существенно, что бы изменить их ход. Впрочем, он был реалистом - ход событий был предопределен до него. Повлиять на конечный исход было невозможно, но попробовать одержать несколько мелких побед - почему бы нет? Например, попытаться вытащить Андрюшу. Уже то, что ему не было отказано во встрече, говорило о многом. В принципе, премьер-министр мог просто сказаться занятым - мало ли у него важных и безотлагательных государственных дел? Марусич был, конечно, не последним человеком в стране, но свою значимость был несклонен преувеличивать. Невелика шишка, право слово.
Можно ли было предположить, что Иван Павлович не знает о чем пойдет речь? Вряд ли. Скорее всего, знает. И, намеренно, согласился не оттягивать беседу. Еще, будучи губернатором, он установил жесткий регламент доступа к собственному начальственному телу и получить его аудиенцию, если он того не хотел, было сложнее, чем попасть на прием к Папе Римскому.
Такое быстрое согласие означало одно - Иван Павлович не хочет оставлять за спиной недосказанности. И непредсказуемого, достаточно влиятельного Михал Михалыча. Но вовсе не означало, что он уступит хотя бы пядь своей земли. Скорее - наоборот. Характер Ивана Павловича Марусич знал достаточно хорошо - один город, много точек соприкосновения - от деловых интересов до общих знакомых. И, хотя Иван Павлович очень сильно, можно сказать, кардинально, изменился за время своего стремительного взлета к вершинам бюрократической власти, но некоторые особенности личности, особенно полезные в новой ипостаси, сохранил неизменными.
Да, драки господин Кононенко не боялся никогда. Это не было показной демонстрацией безумной храбрости, напротив, в нужный момент он умел "склонять выю" и стелиться по земле ужом. Но, если наступало время броситься вперед, лязгая зубами, если Иван Павлович чувствовал, что противник слабее его или может оказаться слабее при определенных обстоятельствах, то он умел такие обстоятельства создать и сомкнуть челюсти на чужой шее в мертвый замок.
- Качество в равной степени полезное, как для политика, так и для бизнесмена, - подумал Марусич, недобро усмехнувшись. - То, что он так, с ходу, согласился встретиться со мной, верный признак того, что он чувствует мою слабину. Где-то я прокололся, допустил оплошность и теперь не представляю для него опасности. Но и легкой добычей он меня не считает, но это, скорей, по старой памяти.
"Мерседес" Марусича пробирался через автомобильную толкотню центра Киева, и Михал Михалыч, глядя через затемненные стекла наружу, в очередной раз отмечал, что машин становится все больше, едут они все медленней, а в районе, где напротив Бессарабки, в широкий, просторный Крещатик вливается бульвар Шевченко, пробка, вообще, была явлением постоянным. Киев из столицы провинции превращался в метрополию, стыдливо пряча за зеленью каштанов и акаций, изъеденные язвами неухоженности фасады старинных зданий, старался, пока тщетно, придать себе некоторую видимость "европейскости".
А Марусич любил старый Киев, с его тысячелетней историей и старческими пигментными пятнами на теле. Ему нравился запах прелых листьев в парках, старомодные скамейки и ветхие домики Подола. Как человек разумный, Михал Михалыч понимал, что изменения неизбежны. Что в этом виде город доживает последние годы и скоро, совсем скоро, словно старая актриса, которой очень хочется выступить в роли инженю, он будет выглядеть совсем не так, как сегодня. Это будет хорошее "не так", но, все-таки - не так.
Марусич вряд ли бы стал объяснять кому-то, почему ему нравятся старые липы и каштаны, засыхающие, в совершенно особенных, старых киевских двориках. Постеснялся бы, боясь показаться сентиментальным, признаться в том, что чистота и холеность европейских улиц, трогает его куда меньше, чем родная грязь и киевские коты, шмыгающие вдоль переполненных мусорников в лунную ночь. Каждый, в конце концов, имеет право на собственные странности.
Михал Михалыч вырос в таком дворе, правда, не в Киеве, в Днепропетровске, но в этом случае, столь незначительная географическая разница значения не имела. На веревках сушилось белье, во дворе пили чай, в беседке играли в домино, гремя "костями" по крашеным доскам стола. Кто сравнительно недавно вернулся с фронта - с конца войны только семь лет прошло, кто из эвакуации, кто из лагерей. А кто не вернулся. Из окон доносились жизнерадостная ругань, музыка из радиоточек, песни и смех. Пахло борщом и вываркой с бельем, котлетами. А когда цвела сирень - пахло только сиренью, ничем больше. Иногда, ночью, из раскрытых окон раздавались сладкие стоны и скрипы панцирных сеток, иногда кто-то плакал, горько и протяжно. А иногда - скрипела игла патефона по черному винилу, и над сумеречным двором плыл хрипловатый, чуть искаженный записью, женский голос.
И Днепр был рядом - не скованный набережными, не перечеркнутый дугами мостов - еще свободный. Желтый речной песок, на который волны иногда выносили обломки снарядных ящиков с надписями на немецком и русском. Медленно плыл по течению поплавок из гусиного пера, выкрашенный чернилами и гудел, тоскливо и одиноко, коптящий, словно самовар, речной буксир…
Марусич потряс головой, чтобы отогнать воспоминания. Время не остановишь. К счастью. А, может быть, и к несчастью - кто разберет? "Мерседес", двигаясь в потоке, ушел с Красноармейской в сторону бульвара Леси Украинки, и, задержавшись на перекрестке, шмыгнул налево, вверх, в мешанину переулков.
В одной из боковых улочек располагался небольшой клуб, не нуждавшийся ни в названии, ни в рекламе, ни в посетителях со стороны. Членство в нем невозможно было купить. По крайней мере - за деньги. Мало было быть богатым - власть, вот что давало возможность пересечь порог этого неприметного особняка, превосходно, с большим вкусом отделанного внутри. Один гость в неделю. Никаких членов семей. Никаких новомодных фитнесов, бассейнов и прочей ерунды. Тяжелые дубовые кресла в курительной, камин, белые хрустящие скатерти, безупречная старомодная посуда, вышколенные официанты. Официально, хозяином этого клуба числился англичанин, некто сэр Роджер Линн, личность появляющаяся в Киеве настолько редко, что по праву считалась легендарной. За два последних года Марусич видел его один раз. Высокий, костистый, с огромными лопатообразными кистями рук, в синем костюме в почти незаметную клетку, с розовой лысиной и венчиком белых, похожих на пух, волос. Правда, глаза над крючковатым носом были вовсе не английские - темные, блестящие, глубоко посаженые. Они настолько диссонировали с общим впечатлением о внешности сэра Роджера, что сразу возникало сомнение, а "сэр" ли он в действительности? И не прячется ли в рукаве пиджака сюртучного покроя толедское лезвие, прихваченное резинками к предплечью? И колода карт, с крапом по "рубашке"? Именно эти мысли пришли Марусичу в голову при встрече с хозяином клуба. А Марусич повидал на этом свете разных, ох, разных людей! И знал, как отличить одного от другого.
Такой человек действительно мог быть хозяином клуба в далекой и дикой Украине. Или капитаном пиратского фрегата в Южно-Китайском море. Михал Михалычу не хотелось верить, что этот человек - подставное лицо. Хотя слухи ходили разные. И некоторые, в общем и целом, неплохо осведомленные граждане, называли истинным владельцем клуба самого Кононенко и известную в бизнес - кругах леди Регину Сергиенко - некоронованную газовую принцессу Украины, имевшую с туманным Альбионом самые непосредственные контакты, вплоть до места расположения штаб-квартиры своей английской "дочки", которая гордо именовалась зарубежным партнером.
В глубине души Марусич подозревал, что это правда, но особо не задумывался и разговоры, то и дело, возникавшие в определенных кругах, не поддерживал. Больно уж понравился ему пройдоха-англичанин, с громким титулом и пиратскими ухватками.
Несмотря на всю помпезность заведения, Михал Михалыч сюда хаживал неоднократно. Не для того, чтобы вести деловые переговоры в тиши отдельных кабинетов. Упаси Бог! Марусич прекрасно понимал, что такие места для переговоров подходят не более чем кабинет следователя по особо важным делам - стационарная аппаратура для прослушивания и видеосъемки могла скрываться везде, хотя официально, разумеется, заявлялось, что это ложь и грязные инсинуации. Просто Марусичу нравилось полное отсутствие музыки, делавшей мучительным пребывание в киевских ресторанах, прекрасный выбор спиртного, качественная кухня и, прежде всего, пусть нарочитая, но, все равно, невероятно притягательная для него лично, атмосфера старины.
Он прошел в малый зал, с тяжелыми, темно-серыми портьерами на высоких окнах, и, усевшись за небольшой стол, укрытый накрахмаленной до хруста скатертью, принял из рук мэтра тяжелое меню в переплете тисненой кожи. Время едва перевалило за полдень, есть не хотелось совершенно, хотя Михал Михалыч в последний раз ел в самолете, вечером прошлого дня. Да и предстоящий разговор не способствовал аппетиту.
Марусич, чуть подумав, заказал две чашки кофе по-турецки, стакан воды со льдом и виски "Баллантайн". И невольно усмехнулся, представив себе на долю секунды лицо своего врача-кардиолога при виде этого заказа. Но он хотел именно этого - горячий, сладкий до одури кофе, ледяную воду и виски - смертельную смесь для сердечной мышцы. Бог не выдаст, свинья не съест.
Он приехал на пять минут позже назначенного срока, надеясь, что Иван Павлович прибудет раньше. Это давало минимальное психологическое преимущество, но Кононенко появился десятью минутами позже Марусича - невысокий, грузный, выглядящий старше своих лет, но безупречно одетый и с неизменными золотыми очками от "Картье" на крупном, пористом носу.
От двух телохранителей, сунувшихся было за ним, он небрежно отмахнулся - их, как ветром сдуло, и двинулся навстречу привставшему Марусичу, на ходу протягивая руку для приветствия.
- Михал Михалыч, рад вас видеть! Сколько лет, сколько зим?
Голос у Кононенко для государственного деятеля не задался. Не было в нем басовых ноток, царственности, рокота.
- Но, голос голосом, а просторечный акцент, резавший слух ранее, повывел, - подумал Марусич, - пообтесался, на руках маникюр. Костюмчик, галстук, часы "Франк Мюллер" - все в самый раз. В самом соответствии с годовой суммой дохода, указанной в обнародованной декларации. Блеск нищеты.
- Давненько, Иван Павлович, давненько. Как вам на службе государевой?
Кононенко неожиданно хохотнул, показывая крупные зубы.
- Превосходно. Лучше, чем ожидал.
Он сел и принял меню из рук мэтра.
- Проголодался, - заявил он, поправляя указательным пальцем слегка сползшие с переносицы очки. - С шести утра - на ногах. Пообедаем, Михал Михалыч? Что это вы только пьете?
- Не голоден, - сказал Марусич. - Не успел еще проголодаться. Да вы ешьте, не стесняйтесь, Иван Павлович. Мне это не мешает.
Кононенко кивнул и, не глядя в меню, скомандовал мэтру.
- Солянку из осетрины, огородик со сметанкой, молодой картошечки и баранину на кости. Бутылку "Боржоми". Быстро. У меня сорок пять минут.
- Это ты не мэтру сказал, - подумал Марусич, закуривая, - это ты мне сказал. Время, так сказать, обозначил. Ну, что ж, раз так, грех его терять.
Но и приступать к беседе не "оттанцевав" прелюдию тоже было нельзя. Обязательная программа на то и обязательная. Тем более что во время нее иногда звучат такие вещи, которые потом придают разговору совершенно иное направление и расставляют акценты.
Михал Михалыч допил первую чашечку кофе и, затянувшись, выпустил вверх густую синеватую струю дыма. Кофе был очень крепкий, сердце в груди затрепыхалось, как попавший в лапы кошки воробей.
- Наслышан, наслышан Иван Павлович, о ваших успехах. Горсовет вам почетного гражданина дал…
- Не обращайте внимания, Михал Михалыч, - отмахнулся Кононенко. - Почетного гражданина? Да если надо - они мне и почетную гражданку презентуют. Вместе с ключами от города. Жополизы!
- Интересный у нас с тобой разговор будет, Иван Павлович, - отметил про себя Марусич, - просто замечательный. Резво ты за дело берешься, дружище, без дипломатических реверансов. Что же у тебя против меня есть, грозный ты наш? Что же ты, с твоими жополизами на меня накопал, если ты, безо всякого стеснения указываешь мне, что полет твой так высок, что все остальные, и я в том числе, просто точки на далекой земле?
- Ну, почему так? Уважают. Любят, наверное.
- Где там любят? Бояться, это да. Уважают? - Кононенко хмыкнул. - Ну, может быть, может быть… Боязнь - причина, все же, посерьезнее. Да мне, в общем-то, все равно, уважают, или там бояться. Пусть делают, как надо. Как скажу… А у вас, как дела, Михал Михалыч?
- В целом - неплохо. Пожаловаться не могу.
- Тяжел хлеб депутатский? Слышал, слышал ваше выступление в Раде. Дельно, толково. И помощникам моим очень понравилось. Вы по образованию, простите, кто? А то я запамятовал?
- Экономист.
- Ах, да. Кто-то мне говорил. Киев? Университет?
- Нет, нет. Я в Ленинграде учился.
- В Питере, то есть? - поправил Кононенко. - Тогда понятно. А то один из моих говорит, мол, смотри, Палыч, какое толковое выступление у бывшего директора гастронома. Как чешет, как пописанному. А я ему и говорю, ну и что, что директор гастронома? Что - директор гастронома не может быть образованным человеком?
- Вот, сволочь, - подумал МММ. - Ученый. Аграрий. Агроном траханный.
Он прекрасно помнил свое выступление в Раде. Именно то, о котором говорил Кононенко. Речь шла о реформировании топливно-энергетического комплекса, и Марусич выступил резко, с критикой по текущему моменту, выражая свое мнение, как руководителя фракции. Не то, чтобы без задней мысли, были, конечно, свои интересы у МММ в ТЭКе, и немалые. И предлагаемая в Раде программа действий, на самом деле, никаких реформ не содержала, разве что перераспределила бы денежные потоки от одних коммерсантов к другим. И принимать ее никто в серьёз не собирался - вопрос не лоббировался, денег депутатам, за прохождение проекта через Раду, никто не обещал. Марусич подозревал, и небезосновательно, что вся возня вокруг системы ТЭК была затеяна Кабинетом Министров и лично господином Кононенко, для имитации активной деятельности в этом направлении или для маскировки собственных деловых интересов.
ТЭК - был золотым тельцом для Ивана Павловича и его бизнес - окружения и реформы в этой области использовались ими только для того, чтобы отсечь нежелательных игроков, путавшихся под ногами. Давным-давно, в золотую пору, пока этот рынок только нарезали на толстые, соблазнительные ломти, МММ умудрился ухватить несколько и быстренько отбежать с добычей в сторонку. Нельзя сказать, чтобы добычу с той поры ни разу не пробовали отобрать, но попытки были вялые, неубедительные. То ли предприятия, которые курировали фирмы Марусича, никого особо не интересовали, то ли политический вес тех, кто пытался, был гораздо меньше, чем политический вес МММ. Выступление на сессии было действительно неплохим, Михал Михалыч, вообще выступал не очень часто, но всегда так, чтобы речь запомнилась, обратила на себя внимание корпуса и избирателей.
Но, если смотреть на проблему глобально - выстрел был холостым. Шумно и в пустую. Никто и ничего делать и так не собирался. Но Иван Павлович, видать, выступление запомнил. Он, вообще, никогда и никому ничего не забывал.
Выскользнувший из-за портьер официант поставил перед Кононенко салатницу с заказанным "огородом", тарелку, с прикрытым белоснежной салфеткой, тонко нарезанным хлебом, не обычным, а выпекаемым в итальянской булочной, с травами и специями. Налил в высокий бокал простого стекла шипящую "боржоми", и, неслышно, отступил, как испарился.
Кононенко бросил на колени салфетку, и принялся трапезничать. Ел он быстро, жадно, и раздраженный МММ, подумал, может быть и не совсем справедливо, в отместку за неудачную попытку его унизить, что Иван Павлович, по сути, и остался комбайнером. Его наносной лоск был неубедителен. В жестах, в интонациях, в хитроватом прищуре - проглядывала крестьянская хитрость, которую Кононенко так старался скрыть от окружающих. Но, увы, увы… Суть можно спрятать только на время. Перед глазами Марусича, встала совсем другая картина.
Вместо солянки в тонком фарфоре с ломтиком лимона - железная миска с заправленным старым салом борщом, с мозговой костью и сметаной. Вместо салата - пересыпанная крупной солью луковица и разрезанный на половинки огурец. Все разложено на газетке. Отдельно, в белой полотняной тряпице - нарезанное крупно розовое сало, с прожилками. Стограммовый "гранчак", чекушка, стоящая на портрете орденоносного генсека. Полдень. Жара. Пахнущий пылью и солярой комбайн. Грудастая повариха с половником, в белой косынке.
Честное слово, Кононенко в таком антураже смотрелся гораздо более органично. И очень аппетитно выглядел воображаемый обед. Марусич даже подумал о том, чтобы самому сделать заказ.
Тем временем, премьер в мановение ока расправился с салатом и, протерев губы салфеткой, уставился на Марусича через стекла очков.
- Ну, что, Михал Михалыч, к делу? Ты же меня непросто так вызывал?
- Непросто так, Иван Павлович.
- Спрашивай.
- Есть у меня интересы в одном банке…
- Это в том, у которого сегодня неприятности? - ухмыльнулся Кононенко.
- Именно в том.