- Так я, Михал Михалыч, знаю не больше тебя. Слышал, будто проворовались ребята.
- А я другое слышал, - сказал Марусич. - Слышал я Иван Павлович, что были у тебя с ними столкновения интересов. И привык, знаешь ли, при разных оборотах событий, смотреть, прежде всего - кому этакий оборот выгоден. По всему выходит - выгодно это тебе.
Кононенко пожевал губами, отпил "боржоми" из бокала и сказал:
- Выгодно. Тут ты прав. Не просто выгодно, а очень выгодно. Только это не значит, что всю свистопляску устроил я.
- Тогда кто?
Иван Павлович, с таинственной улыбкой, пожал плечами.
- Кто угодно. Они давно всем поперек горла. Слишком нахрапистые. Наглые. Меня другое интересует - почему ты этим делом интересуешься? Бабки?
- Не то что бы…
- Врешь, Михал Михалыч, - сказал Кононенко, склонив голову набок и рассматривая Марусича с интересом, как диковинное насекомое. - Тебе сказать, сколько у тебя там денег? В их банке?
- Так и ты врешь, Иван Павлович, что никакого отношения к их неприятностям не имеешь, - спокойно заметил Марусич. - Имеешь. Мы с тобой оба не на исповеди. Может быть, все-таки, поговорим откровенно? Ты тут звук не пишешь?
- Мне его сейчас писать без надобности. Откровенно, говоришь? Ну, совсем откровенно - не обещаю. Да и от тебя не жду. Не станешь ты со мной откровенничать.
- И все-таки?
- Скажи, какой твой интерес?
- Есть человек, который попал под раздачу. Близкий мне человек.
- А твои семь "лимонов" тебя не интересуют?
- Как сказать. Интересуют. Но это второй вопрос.
- Интересный ты человек, Михал Михалыч. Очень интересный.
- Какой есть.
- И о ком же ты печешься?
- Есть там такой Тоцкий, Андрей Викторович.
- Наверное, есть, - сказал Кононенко. - Слышал, кажется, краем уха. Зам Краснова. Самого Краснова - знал. Будет ему земля пухом. Слышал уже?
- Слышал. Жаль парня.
- Жаль, - согласился Иван Павлович. - Я, правда, в случайную перестрелку не верю.
- Я тоже, - сказал Марусич.
- Говорили мне сегодня, что там не все чисто. Вроде бабки какие-то со счетов исчезли. И этот еврейчик, ну, тот, второй, умный такой, который на всех конференциях выступал, я его еще по Днепру помню, пропал в Москве. Вроде жена обыскалась, вещи в гостинице, а самого - нигде нет. Ни документов, ни его. Ни бабок. Там, вообще, много говна вскрылось.
- Неужели? - спросил МММ с нескрываемой иронией.
- Я сегодня с начальником УВД области говорил. И с беспекой. Там такие показания по делу дают - просто диву все даются.
- Иван Павлович, - сказал Марусич, - ну, скажи, Бога ради, ты что, действительно меня за дурака считаешь? Ты на время посмотри. На часы. Какие показания? Какое говно вскрылось? Если тебе Тимофеев с утра рапортует, то у него или показания за месяц до того заготовлены, либо он умом тронулся и врет самому премьер-министру. Он же еще ни одного протокола в глаза не видел. У них там - самая жара.
Они замолчали, когда официант поставил перед Кононенко тарелку с дымящейся солянкой.
- Отсюда и вопрос, - продолжил Марусич, провожая официанта глазами, - что ты реально в этом деле значишь, Иван Павлович? Все тебе заранее известно, все тебе обо всем уже доложили. Сроки виноватым не ты, я надеюсь, выписывать будешь? Все-таки - прокурор? Доверишь?
Кононенко на прямое хамство не отреагировал. Спокойно пригубил солянку, удовлетворенно кивнул головой, и, только отправив в рот несколько ложек, посмотрел на Марусича. Очень холодно посмотрел. Недобро.
МММ на угрозу не отреагировал.
- Что отойдет тебе? ГОК? Ферросплавы? Заправки? Что еще? Ведь ты будешь вынужден делиться, к гадалке не ходи.
- А тебе, Михал Михалыч, какая разница, что мне отвалится? Ты о чем хлопочешь? Как его там? Тоцкий? Или о моих бизнесах печешься? Определись, советую. Не твое это дело, кому что отвалится. Не твой уровень. Обожжешься. Есть там, чем делиться, не волнуйся.
- Так я догадываюсь, что есть чем. И как ты только Папу уговорил?
- Уговорил? Да нет, никто его не уговаривал.
- Ах, да… Просто дали материальчик. Так, мол, и так, вот посмотрите господин Президент, какие воры. И какие неуважительные воры. И жадные воры. Неподельчивые. Не пора ли их к ногтю? А вот нам, бдительным, за такой нелегкий труд, нельзя ли вот этого, наворованного отщипнуть. И этого. И того. А мы уж вам благодарны будем!
- Как ты дожил до таких лет, с таким языком? - спросил Кононенко печально. Но есть не прекратил. - Просто удивительно.
- Чего ж удивительного? - осведомился МММ. - Я ни у кого ничего не отбирал, никого в клочья не рвал. Не разорял никого. Брал, что можно, это было. И не жадничал никогда. Вот и живой. А, вот как ты дожил? Впрочем, у тебя все впереди. Ты еще молодой. Не боишься?
Кононенко оторвался от тарелки и искренне рассмеялся.
- Отчаянный ты мужик, Марусич! Просто отчаянный. Уважаю. Нет. Не боюсь. Кого бояться? Не тебя ли?
- Меня - в последнюю очередь. У нас с тобой, Иван Павлович, боевой нейтралитет.
- Нейтралитет, говоришь? Пожалуй, да. Мне с тобой ссориться не с руки. Не из-за чего нам ссориться. У тебя партия, у меня партия. У тебя фракция, у меня фракция. А Верховная Рада - одна. Было бы, конечно, здорово, чтобы она была только моя. Или, на крайний случай, у каждого - своя. Но, как говорил наш первый президент, дай ему Бог долгих лет и крепкого здоровья - имеем то, что имеем. Одну на всех. Так что мне с тобой договариваться надо, а не ссориться. Большие дела нужно делать сообща.
- Что-то я, Иван Павлович, я у нас тобой общих дел не припомню. А память меня, пока, не подводит.
- Хороша соляночка, - сказал Кононенко, - зря ты не обедаешь. Правда, хороша.
- Еще кофе, пожалуйста, - попросил Марусич появившегося официанта. - И виски повторите.
От разговора у него во рту появился мерзкий привкус желчи и заныл желудок. Он опять щелкнул зажигалкой, прикуривая очередную сигарету. А Кононенко, хлебнув "боржоми", приступил к очередному блюду.
Марусич смотрел на него через сизый табачный дымок и думал о том, что с этим пауком надо договариваться. Для того чтобы вытащить Андрея, это раз. Для того чтобы вытащить деньги, это два. Для того чтобы разобраться, чего от этого прущего напролом буйвола ждать, это три. И, конечно, для того, чтобы не ошибиться со ставкой в политической игре. Сволочь? Да. Беспринципный, аморальный тип? Да. Но если внимательно посмотреть в зеркало, на самоё себя, то разница есть только в степени проявления агрессивности к окружающим. Что поделать, ну, не принимает современная жизнь высокой морали. Не прижилась она. Аминь. Гнуться перед Кононенко нельзя. Лезть на рожон - тоже. Разные слухи о нем ходят. Плохо складывается судьба у его оппонентов, что в политике, что в бизнесе. Что в жизни. Сплетни, конечно. Но проверять, почему-то, не хочется. Ох, не хочется. Но и на братание не тянет. Остается внимательно послушать. Это не я его, это он меня на встречу пригласил. И есть подозрение, что не только меня. Много встреч будет у Ивана Павловича в связи с событиями вокруг "СВ Банка". И в каждой будет своя заинтересованность. Своя идея. Своя ставка и свой выигрыш. Если бы это не произошло с "СВ Банком", то Ивану Павловичу все равно нужна была бы такая ситуация. Как все смоделировал, пейзанин! Ах, как изящно смоделировал.
Потянется сейчас к тебе череда заинтересованных лиц, как трупоеды по кровавому следу. Кто за долькой малой, кто за денежками своими, кто за документиками, изъятыми в процессе дознания. Тут-то ты и порезвишься. Тут-то ты кого надо - наградишь, кого надо в расход пустишь, а кого надо так возьмешь за яйца, что у них дыхание перехватит. Красавец ты, Иван Павлович, Маккиавели Солонянский! Одного я своим куцым умишком понять не могу - куда смотрит Папа? Ведь и ежу понятно, что не уживетесь. Будет драка. Зачем же Папа дает противнику набирать силу? Знаю, знаю точно, что материалов у силовиков на тебя, Ваня - на три пожизненных и повешение. Но без команды… Самоубийц нет. Никто и никогда по собственной инициативе Кононенко не тронет. Только по приказу Папы. Но, если Папа затянет еще чуть-чуть, то перед выполнением указаний побегут советоваться с самим Кононенко. Вот тогда-то и будут - ягодки.
Кофе, стоявший перед ним, издавал терпкий восточный аромат. Золотистый виски плавил кубики прозрачного льда в бокале. Сигарета догорела почти до фильтра. Кононенко, пригнув голову, расправлялся с молодой картошкой и нежным куском баранины на косточке.
- Люблю весну, - сказал Кононенко, обгладывая тонкую косточку крепкими, чуть желтоватыми зубами. - Ягнята молодые, мясо нежное. Никогда нельзя заказывать баранину осенью. Никакого удовольствия.
- Так ты, Иван Павлович, эпикуреец.
- Эпикуреец, говоришь? Возможно, возможно.
- А ведь он не знает значение этого слова, - промелькнуло у Марусича, - не знает.
Премьер вытер рот салфеткой, промыл пальцы в чаше с водой и лимонным соком и, бросив через плечо: "Зеленый чай с медом!", уставился на Марусича своими серыми, холодными глазами.
- Ну, что, Михал Михалыч? Теперь - поговорим?
- До этого мы молчали?
- До этого мы готовились к разговору.
- Тогда, давай поговорим.
- С начала.
- С начала.
- Этот твой парень, Тоцкий.
- Да.
- Я посмотрю, что можно будет сделать. Поговорю с людьми. Но, как мне сообщили, - Кононенко сделал ударение на слове "сообщили", - он очень важен для следствия. Его показания - это ключ к некоторым сторонам деятельности банка. Особенно, учитывая смерть Краснова и исчезновение Гельфера.
- Ага, - подумал МММ, - а ведь я тебе его фамилию не напоминал. Только что был "тот еврейчик", а теперь вдруг вспомнил.
- Если он будет вести себя разумно, - продолжал Иван Павлович, глядя в глаза Марусичу, - то шансы у него есть. Ты будешь подыскивать для него адвоката?
- Да. Думаю, что я.
- Объясни и ему, что вести себя разумно, это означает говорить то, что спрашивают и не говорить того, что говорить не нужно. Я понятно объясняю?
- Куда уж понятнее.
- Если не будет делать глупостей, то, через годика три-четыре, выйдет вольным, как птица. И с хорошим, обеспеченным будущим. Будет выёживаться - вообще не выйдет. Грехов за ним, как говна за стадом. Это для тебя я сделаю бесплатно.
- А что платно, Иван Павлович?
- У тебя в "СВ", на счетах фирм, почти семь "лимонов" зелени.
- Тебе лучше знать.
- Лучше знать, говоришь? Не исключено. А еще лучше мне знать, что этим деньгам, на текущий момент - полный пи…ец. Платежи прекращены. Все опечатано. Документы изымаются. Не слабо тебя накрыли господа банкиры!
Марусич покачал головой, но ничего не ответил. Он слушал.
- Я понимаю, что эти семь - у тебя не последние. Есть еще порох в пороховницах. Но жизнь это тебе испортит сильно. Если идти законным путем, то ждать придется долго. Почти вечно, по нашим меркам. Приостановка деятельности, санация, комитет кредиторов и прочая мутотень. Еще неделя - и банк банкрот. А закон у нас говорит что? Закон говорит, что интересы простого вкладчика - в первую очередь! Посмотришь, что будет твориться уже сегодня. Толпы обманутых будут собираться на улицах, и требовать расправы с мошенниками. Все это мы уже проходили.
- Ты, по-моему, сбрасываешь со счетов хозяев "СВ". Неужели они будут сидеть, сложа руки? Не будь наивным, Иван Павлович!
- Наивным, говоришь? Я, что - похож на наивного?
- Не очень. Но и они - люди не последние.
- Материальчик. Интересный есть материальчик на господ - собственников. Крутой, можно сказать, на много лет тянущий. Они сейчас за рубежом, на курортах, в своих домах. Кто на Ривьере, кто в Эйлате, кто во Флориде. Оттуда преступников не выдают. Я бы на их месте там и оставался. Жизнь и так прекрасна.
- Особенно весной, - подумал МММ, - в мае, когда ягнята молодые, мясо нежное.
- Вернемся к деньгам, - сказал он вслух.
- Вернемся, говоришь? Давай вернемся. Если мы с тобой, Михал Михайлович, договоримся, то деньги твои я тебе верну. Обещаю.
- Это я уже понял. Что в замен, Иван Павлович? Цена какая?
- Цена немаленькая. Ты становишься моим союзником.
- Это запросто. Уже стал. Голову-то мне не морочь. Я тебе, как союзник, на хер не нужен. У тебя союзников быть не может. Только вассалы. Что ты хочешь, от меня Иван Павлович?
Кононенко улыбнулся, медленно растягивая губы. Нехорошо улыбнулся, показав зубы.
- У тебя фракция, - сказал он, ласково. - У меня фракция. У тебя партия и у меня партия. Мое "Вече" и твой блок "Центр" - это сколько вместе будет?
Марусич мысленно подсчитал. Цифра получалась впечатляющей. Очень впечатляющей.
- Скоро начнется каша, - продолжил Кононенко, - настоящая каша. Сценарий понятный. Куча кандидатов в президенты, блоки, временные союзы, торговля голосами. Грызня, как в псарне. Помои друг на друга. Народ повзрослел, подрос, поумнел. Ошибку Кравчука все помнят. Как Макарыч выборы просрал громко и с треском.
Нынче президент уже не такой. И соседи выход подсказали. Смотри, как Борис Николаевич ловко к финишу пришел, хоть на старте спал, что твой медведь. На одном народном страхе перед возвратом коммунистов. Зачем Данилычу паровоз изобретать? Что, у нас своих коммунистов нет? Есть. Игрушечные, правда. Так и в России они ненастоящие, а пугало получилось роскошное. Расскажут баечку, вспомнят тридцать седьмой. Ветераны ГУЛАГА выступят. Коммерсантов попугают тем, что все отберут. Простой народ - тем, что то, что отберут у коммерсантов им все равно не отдадут.
- Господи, Боже мой, - подумал Марусич, - я, кажется, понимаю, что сейчас предложит мне этот мудак. Понимаю. Но, самое интересное, что дело-то у него может выгореть.
- Так, что Михал Михалыч, сам должен понимать, есть революционная ситуация. Помнишь, как у меня дружно бабушки и дедушки за "червончик" к пенсии голосовали? Народная любовь, она даром не дается. Но и больших денег не стоит.
Он улыбнулся, глядя из-под очков.
- По накатанной, Михал Михалыч, по накатанной. Что мы, чужие люди? Договоримся. Не с тобой, так с другими. Леня будет воевать с Симоненко, Мороз искать, к кому поудачнее примкнуть, чтоб показать, что социалисты - грозная сила. Дура эта, конотопская, орать и кликушествовать. В общем - кто во что горазд. Карты все - у Данилыча. Подсчет его. А пока народ разбираться будет - тут и я - простой, доступный, щедрый, на белом коне.
- Джокер.
- Любишь ты, Михал Михалыч, ввернуть что-нибудь этакое. С подвохом.
- Да нет, Иван Павлович, тут подвоха. Джокер - становится любой картой, которой не хватает игроку для выигрышной комбинации. Хочешь - тузом, хочешь семеркой.
- Тузом - приятнее.
- Смотря, как карта ляжет.
- Тут, Михал Михалыч, без вариантов. Как скажу - так и ляжет.
- Промазать не боишься? Сожрут ведь.
- Не боись. Не сожрут. Поперек глотки стану.
- У Папы-то? Не станешь, Иван Павлович, проскочишь, как пельмень. Ты, конечно, мужик денежный, хитрый и во врагах тебя иметь - удовольствие ниже среднего. Но против Папы - ты никто. Деньги и у него имеются, а вот власти такой - у тебя нет. Ему с тобой драться не надо. Он и руки не запачкает.
- Ой, ли?
- Иван Павлович, ну если я о тебе много знаю, как ты думаешь, он знает меньше? И про счета твои и фирмы за кордоном, и про бизнес, и про то, как и за что тебя прозвали "мистер половинка"? Или ты прокурору тоже скажешь, что это сплетни? Ты хоть сам себя спроси - почему тебя до сих пор не хлопнули? Из-за силы твоей? Из-за бабок? Из-за доли, которую ты наверх носишь?
Кононенко молчал, а Марусич говорил медленно, почти без эмоций. Нельзя было те эмоции, которые его обуревали, показывать на глаза собеседнику. И эмоции были не те, что демонстрируют, и собеседник, мягко говоря, для этого неподходящий. И, если уж быть до конца честным, была у Марусича мысль, такая скользкая мыслишка - ведь может проскочить, сукин сын! Где подлогом, где угрозами, где деньгами - проползет. А уж когда проползет - тогда только держись.
- Нет, Иван Павлович, держат тебя на закуску. Как пикантное блюдо. К выборам. Как поросенка к Рождеству. И весь твой кураж не замечают до времени - чтобы ты жирка нагулял. А потом - раз - и сколько из тебя блюд на столе получится, закачаешься. На ломтики порежут - как ты сейчас банк пластуешь, так и тебя. Чтоб всем заинтересованным лицам хватило. А таких, сам знаешь, много. Так, что это не ты Данилыча за нос водишь, а он тебя.
- Что тебе Данилыч? - спросил Кононенко устало. - Он тебе друг, сват, брат? Что ты за него думу думаешь? У него свои дела, у тебя свои. Ему ты в роли адвоката не нужен. Боишься, что ли?
Марусич кивнул.
- И боюсь, конечно. У меня, Иван Павлович, моральных обязательств перед президентом нет, а и были бы, так дело вовсе не в них. У тебя тоже их нет. Ты, вообще, легок на подъем, прям Фигаро. Я ведь помню, чьим доверенным лицом ты был в девяносто третьем. И как просил прощения у выигравшей стороны, когда Кравчук вышел в тираж. Тебе напомнить, кого ты поддерживал в области во время выборов?
- Я смотрю, память у тебя хорошая. А кто еще помнит об этой херне, кроме тебя? Кроме особо заинтересованных? Кого это сейчас жарит? Все быльем поросло.
- Да я не о том, Иван Павлович, кто чего помнит. Я о том, что Папа ничего не забыл. Разницу ощущаешь?
- Короче, ты говоришь мне "нет"? - спросил Кононенко злым, высоким голосом. Так он говорил когда-то, будучи губернатором, на совещаниях. Полноватый, в плохо скроенном костюме, с коротковато завязанным, безвкусным галстуком и волосами, стриженными под "горшок" - он не вызывал насмешек. Напротив, он наводил ужас на хозяйственников и сотрудников аппарата. Резкостью решений, своей неограниченной властью, которой он пользовался с видимым удовольствием. И однообразным, неизобретательным матом, который выплескивался на подчиненных или оппонентов вне зависимости от возраста или положения на служебной лестнице. Он "срывался с катушек" внезапно, без предупреждения и орал так, что особо чувствительных могли вынести из зала заседаний с инфарктом.
- Сейчас, - подумал Марусич, - он треснет кулаком по столу, и изойдет на крик. Брызгая слюной с запахом бараньего жира. И галстук у него - долларов за триста. И волосы - волосок к волоску уложены. И костюмчик ладный. А суть та же. Ох, как бы он меня сейчас рвал бы зубами. Да, что зубами - руками бы рвал, как калмык - дыню. Все-то ты продумал, Иван Павлович, все учел, одного не учел. Что не все - такие, как ты.
Марусич молча покивал головой, чуть оттопырив нижнюю губу.
- И денег не жалко?
- Это ведь мои деньги, не забыл, Иван Павлович, - мягко сказал Марусич. - Что ж ты меня за мои собственные деньги и купить собираешься? В целях экономии средств? Это уже цинизм. Поиметь хочешь, но задаром. Ты, хоть для приличия, что ли, свои б предложил.
- Свои? Тебе? Сосать, пока щеки не заболят! Перетопчешся!
- Вот видишь, Иван Палыч, время тебя не изменило. Ты, как был, как бы это помягче сказать - жлоб, так и остался. По сути своей.
- Ты б меня лучше не злил. Бабок тебе не жаль, себя не жаль? И пацана своего - тоже не жаль? - спросил Кононенко.