- Я тоже не экономист, - возразил Штайнц. - Это не главное. Для этого есть специалисты. А вот администрирование - для системного банка это, пожалуй, важнее.
- Вы правы, герр Штайнц, но у меня более широкие интересы в области администрирования. Банк - это невероятно интересно, но …
- Я вас понимаю, - сказал Франц с едва заметной иронией, которую Краснов уловил даже при своем посредственном знании немецкого, но перевод Габи сгладил этот легкий смысловой акцент, - люди растут, интересы меняются…
- Можно сказать и так, - в интонации Калинина прозвучало самодовольство, он явно не мог удержаться, хотя, сколько Краснов его помнил, хвастуном никогда не был. - Банк на Украине и немецкий банк - очень разные вещи, поверьте.
Дитер смотрел на этого сравнительно немолодого человека, сидевшего напротив него, в кожаном кресле, с недопитым стаканом водки со льдом в руке, элегантного, с холодными рассудочными глазами, довольного собой и расслабленного. Отыгравшего эпизоды "горе от потери друга", "деловые переговоры о благе банка" и "перечисление средств в резервный фонд" - удачно, по его мнению, отыгравшего. Результативно. С максимальным эффектом. И не переставал удивляться беспечности Калинина, которая была бы к лицу победителю, но никак не опытному игроку во время играемой партии. За этим стояло отсутствие опыта, самодовольство, переоценка сил, но, возможно, это было результатом отыгранной и уже "взятой" партии куда более высокого уровня. Такое, иногда, тоже случается. В любом случае, на его месте Штайнц ждал бы сюрпризов. Не из трусости - по печальному опыту "другой" жизни.
Победа не бывает окончательной - это Дитер усвоил давно. Тот, кто начинает праздновать - легкая добыча для тех, кто умеет выжидать. Банк на Украине… Штайнц мысленно усмехнулся. Да только в растущей стране, не имеющей ни стабильных законов, ни жестких систем контроля за соблюдением уже существующих, в стране, пронизанной коррупционными связями и управляемой кланами, банк без истории, без прошлого, с начальным капиталом в жалкие 200 000 долларов, может за какие-нибудь пять-шесть лет стать сердцем мощнейшего, финансово-промышленного конгломерата. Ни в какой другой среде такой проект невозможен в принципе. Банк в Германии - финансовый механизм зарегламентированный от и до. Скучный и правильный, во всяком случае, снаружи. Действительно, две разные вещи - только смысловое ударение стоит не в том месте. Калинин не политик. Он слишком легко верит в собственную победу. Такие люди долго в политике не живут. И в прямом, и в переносном смысле.
Он опять улыбнулся украдкой. Своевременный вывод, однако. И, что главное, целиком и полностью справедливый.
- Тогда, - сказал Штайнц, вставая, что бы дать понять, что беседа закончена, - мы, несомненно, о вас еще услышим. Только в другом качестве.
- Надеюсь, - Калинин тоже поднялся. - Я очень благодарен вам за продуктивную беседу. Всего доброго, господин Штайнц. Господин Бильдхоффен, не прощаюсь. Мы с вами встречаемся в семь, не так ли?
- Естественно, - ответил Франц. - Фройлян Габи вызовет для вас банковский лимузин. Это очень неприятная обязанность, но что поделаешь, господин Калинин, все мы смертны.
Михаил Александрович, вспомнив, куда ему предстоит ехать, мгновенно стер с лица вальяжную, довольную улыбку. В глазах его появилась скорбь - легкое облачко, затмившее взор. О чуть склонил голову.
- Да, - сказал он, - это огромное горе, когда уходит такой человек. Но… Ничего не поделаешь. Спасибо за сочувствие. Спасибо, фройлян.
Краснов услышал шаги, потом Дитер позвал:
- Костя! - и Краснов вышел из конференц-зала в кабинет. В горле першило от выкуренных сигарет. Хотелось принять душ и лечь ничком, лицом в подушку - так муторошно было на душе.
- Забавный тип, - сказал Франц, стоявший у столика с напитками, - он всегда был таким? Что будешь пить, Костя?
Краснов не ответил. Дитер сидел на краю стола, опираясь на одну ногу, и крутил в руках бронзовый нож для разрезания бумаг с рукоятью из желтоватой слоновой кости. Франц молча плеснул в массивный низкий стакан из чешского хрусталя грамм сто виски и поставил его перед Костей, на стол. Краснов, не отрываясь, смотрел на кресло, в котором минуту назад сидел Калинин. И взгляд его ничего хорошего не предвещал.
- Франц прав, - сказал Штайнц тихо, по-английски, чтобы Франц мог принять участие в беседе, - выпей, Костя. Я бы на твоем месте - обязательно выпил. Как лекарство. Ничего лучшего люди не придумали, можешь мне поверить. Выпей и езжай. Верши свое правосудие. А можешь и не ехать. Он, все равно, не жилец. Партия не его уровня. Голову кладу, у кого-то еще есть доступ к счету этого траста. Или доверенность на управление. У второго учредителя, например. Он обязательно позвонит из машины, вот увидишь. Его распирает, ему физически необходимо заявить о своем успехе партнеру. Обозначить позицию.
Костя пожал плечами, но стакан в руки, все-таки, взял.
- Дитер прав, - сказал Франц, - без тебя справятся. Есть кому.
Краснов опрокинул стакан в рот одним махом и почувствовал, как молт горячей волной рухнул в желудок и ринулся по жилам, разгоняя сгустившуюся кровь.
- Спасибо вам, - сказал Краснов и встал. Резко, уже не колеблясь ни на йоту. - Я всегда буду помнить то, что вы для меня сделали. Дальше я сам.
И пошел к дверям.
- Удачи, - сказал Штайнц ему в спину.
- Удачи, - эхом отозвался Франц.
В этом морге холодильники были современными. Никелированные дверцы, выдвижные платформы, холодный блеск люминесцентных ламп, санитар или доктор, кто его разберет, но важен по-докторски, в белом чистом халате. Инспектор Ланг, с сухим, как у мумии, лицом, морщинистой черепашьей шеей, выраставшей из хрупкого, почти мальчишеского тела, облаченного в строгий дешевый костюм похоронно черного цвета. С ним приехал переводчик полицейского управления, пожилой мужик с нездоровым землистым лицом, смешно семенивший на кривоватых, коротких ногах, как выяснилось из казахских немцев. Переводчика звали Семён. Он страдал отдышкой, боялся покойников и тихонько матерился по-русски, пока они шли по длинным, скупо освещенным коридорам - всю дорогу до морозильника. Калинина он почему-то сразу начал называть на "ты".
- Ты откуда? - спросил он, похрипывая на ходу.
Михаил Александрович бросил на него косой взгляд, но решил не конфликтовать - мало ли что может понадобиться, и ответил.
- С Украины.
- Киевлянин?
- Нет. Днепропетровск.
- Был, - просвистел больными легкими переводчик. - Ну, как Днепр, стоит?
- Куда он денется? - рассеянно проговорил Калинин, глядя в спину инспектора, вышагивавшего в нескольких шагах впереди. - Город стоит, Днепр течет, люди живут.
- А в Мелитополе был? - спросил любопытный Семен.
- Был.
- И я был. Давно, правда. А во Львове?
Калинин понял, что Семен истосковался по условной бывшей родине и решил проявить географические познания в полной мере.
- И во Львове был, - сказал он, уже предугадывая следующий вопрос.
Но тут они пришли, и Семен испуганно замолчал.
Несмотря на стерильную чистоту и немецкий порядок, запах тления все равно присутствовал в помещении. Калинин не помнил точно, как пахнет формалин, но, похоже, что сладковатый душок, витавший в воздухе, давал именно он. Еще пахло другими химикалиями и спиртом, но совсем чуть-чуть.
Доктор прошел к дальней стене, где располагалось с десяток закрытых холодильников, глазами поискал надписи на дверцах - на каждую была прикреплена напечатанная на компьютере карточка, и сделал рукой приглашающий жест.
Калинин с переводчиком стали с одной стороны дверцы, инспектор с доктором - с другой. Потом инспектор сказал что-то, обращаясь к Калинину, а Семен начал переводить.
- Господин Калинин, сейчас я предъявлю вам тело неопознанного мужчины, погибшего в перестрелке 12 мая этого года. Вам предлагается в присутствии двух свидетелей, находящихся здесь, сделать официальное заявление…
Семен не меняя интонации, сказал уже не по тексту оригинала, но не менее торжественно:
- Я не буду тебе всю эту белиберду переводить. Короче - если узнаешь - скажешь. Не узнаешь - тоже скажешь. А то у него стандартного текста минуты на три. Ты кивай, что, мол, согласен.
Калинин послушно кивнул. Процедура откровенно его тяготила. Тем более что предстояло смотреть на изуродованную голову трупа, а Калинин, не то, что покойников, даже увечных не переваривал на дух. Не боялся - брезговал, словно заразных больных.
Ланг закончил читать формулу и покрутил головой, словно ему тер воротник белой, не совсем уже свежей, рубашки.
Доктор щелкнул замками и одним рывком выкатил из морозного чрева холодильника массивную платформу из нержавеющей стали, на которой лежал черный пластиковый мешок, застегнутый на толстую пластиковую "молнию". От мешка и его содержимого ощутимо пахнуло холодом.
Доктор что-то сказал, инспектор ответил и повторил тот же вопрос Калинину.
- Он тебя спрашивает, готов ли ты? - перевел побледневший Семен. - Ты кивай, что готов. Это я, блядь, не готов, - просипел он жалобно. - Вот же - херовая работа!
Калинин опять кивнул. Доктор ухватил замок "молнии" за язычок и открыл мешок с противным трещащим звуком, одновременно разводя края, для того, чтобы показать тело.
Семен заскулил и опрометью бросился в сторону, подальше от платформы и страшного содержимого мешка из черного пластика. На фотографиях все выглядело пристойнее. А вблизи, с цветом и запахом, зрелище было не из приятных. Калинин сразу отвел глаза от лица - смотреть там было не на что, не то, чтобы узнать кого-то, и переключился на тело.
Лежащий перед ним мужчина был похож на Краснова сложением, ростом, цветом волос и даже прической. Возраст тоже подходил, но, одного взгляда, брошенного на руки - на пальцы рук, уже хватило, чтобы Михаил Александрович сделал вывод - это не Костя. Краснов терпеть не мог неопрятные ногти, как у мужчин, так и у женщин. Это не было манией, но об этой особенности Кости знали все его друзья. У лежащего перед ним мужчины, ногти были, то ли оборваны, то ли обкусаны, и их повреждения не скрыл, даже продолжающийся после смерти, рост.
Стараясь не выдать себя выражением лица, Калинин двинулся вдоль тела, делая вид, что внимательно его осматривает. На самом деле, в это время он напряженно думал, как правильно поступить и куда, реально, подевался живой Константин Николаевич, если труп в морге не его. На первый вопрос ответ был - тело надо опознавать, как хочет того полиция. Все равно, к делу эту ложь не пришьешь, и если подлог обнаружится, всегда можно заявить об ошибке, сделанной в состоянии аффекта. А вот со вторым вопросом дело обстояло хуже. Гораздо хуже. Ответа на второй вопрос Калинин не знал. И даже предположений не имел. Конечно, то, что перед ним был не Краснов, вовсе не означало, что Костя жив. Но сбрасывать со счетов такую вероятность развития событий, Михаил Александрович права не имел. Сам факт ложной смерти Кости не сильно влиял на дальнейшее развитие событий, более того, исчезновение Краснова и денег, пошло бы делу на пользу гораздо больше, чем его случайная гибель, но вот - неопределенность… Хуже неопределенности мог быть только скандал с использованием реальных фактов. А фактов, тут Калинин был совершенно уверен, ни у кого не было, и быть не могло. Были отклонения от нормы, был выход за прописанный сценарий, но пока не было оснований для паники. Для беспокойства - были, а для паники - нет.
Калинин до сих пор не мог определить, что случилось с группой Лукьяненко, и куда делась Диана с детьми. В начале были подозрения, что Олег начал собственную игру. Не политического, а чисто материального характера - денег никогда не бывает достаточно, особенно, когда обычный порученец начинает считать себя Александром Македонским. Подозрения, собственно говоря, и оставались по сию пору - просто было непонятно, почему Лукьяненко до сих пор молчит.
Потом вся эта катавасия с Тоцким, Гельфером, (упокой Господь их души, кто же знал, что так получится?), не вовремя обнаруженной бойней на даче Краснова, где среди трупов "бойцов" Лукьяненко, были найдены уж совсем неожиданные тела. Самого Лукьяненко и заложников, как корова языком слизала. Это путало карты, причем основательно. Человеческий фактор, черт бы его побрал. Никогда нельзя предугадать все. Из стройной, красиво задуманной операции, получилось - хер знает что - перекособоченное, хромое, увечное, непонятно как плетущееся к концу, но, на счастье, к задуманному концу.
Досаднейшая ошибка с переводом, конечно, могла сильно подпортить дело, но, с задачей он справился с блеском. Чек - это больше, чем ожидалось. Чек - это подарок судьбы. И не надо особого ума, чтобы замести следы. Акции, мена пакетов, продажа - и чистые деньги на счет. Расписка, которую придется оставить, конечно, вещь опасная, но на контракте подпись Краснова, а он действовал, как исполнитель, от лица банка - ухватить трудно. Жаль - траст надо будет прикрыть, но он и открывал его для разовой операции. Расходы на открытие и прочие потери - ерунда в сравнении с суммой, которую он сегодня получит. А, что касаемо - поделиться, так тут ничего не поделаешь - придется. За все в этой жизни приходится платить.
Как он и предполагал, шрама на бедре у трупа не было. Почерневший кровоподтек от удара был, а шрама не было, и быть не могло.
Стоявший поодаль Семен, зажимая себе ладонью рот и нос, проскулил что-то невнятное, из чего Калинин разобрал только слово "побыстрее". Казахскому немцу явно было не по себе. Михаил Александрович, наоборот, с обстановкой свыкся - он со всем мог свыкнуться, при необходимости. А спешить было нельзя - доктор откровенно скучал, а вот инспектор Ланг - нет. Глядел внимательно своими черными, навыкате, глазами, с хорошо знакомой, ментовской, хваткой. Калинин вернулся к изголовью, понурил голову и закрыл глаза ладонью. Потом посмотрел на Ланга полными грусти глазами и кивнул, опуская взгляд.
- Это он, - сказал Калинин, дрожащим от горя голосом.
Ланг прокаркал следующий вопрос, не дожидаясь перевода.
- Он спрашивает, ты уверен? - пробубнил измученный Семен.
- Да, - сказал Калинин, не отводя взгляда, - я уверен. Это мой друг, Константин Николаевич Краснов. Я, конечно, могу ошибаться, но вряд ли. Это он.
Из уголка его глаза соскользнула крупная слеза, прочертила по превосходно выбритой, обильно умащенной дорогим лосьоном "Шишейдо", щеке, влажную дорожку и ринулась по резко очерченной скуле, на шею, за воротничок рубашки.
Ланг, почему-то, смутился и, отведя глаза в сторону, что-то сказал доктору. Затрещала закрываемая молния. Непроницаемый для света черный пластик скрыл размозженный череп и окаменевшее от холода тело. Платформа с легким позвякиванием, нырнула обратно, в холодильник.
Все было кончено. Пусть не официально, но для Калинина это была финальная точка. Завтра самолет унесет его в Киев. Потом, на несколько дней - под жаркое южное солнышко, но по делам, только по делам. Впрочем, еще день другой он может себе позволить прихватить. Теперь он не просто богатый, он очень богатый человек. Но не праздный, отнюдь, не праздный. А что касаемо человеческих слабостей, то у кого их нет. Женщины там хороши. Особенно - креолки. Смугловатые, сговорчивые, пахнущие морем и сладким потом - экзотические. И не очень дорогие.
А потом - работа. Новая, перспективная работа. Билет в клуб стоил дорого, но не было цены, которую он бы за это не заплатил.
Они вышли из здания морга во внутренний двор.
Калинин выслушал очередные соболезнования от Ланга, попрощался с Семеном и, выйдя на улицу, неторопливо направился в сторону ожидающего его лимузина. Вдалеке, за углом, прогремел по рельсам трамвай, из магазина CD-дисков вырвалась наружу громкая музыкальная фраза, закружилась по улице, и захлебнулась в надсадном клекоте моторчика обшарпанного "Трабанта", который местные жители называли "местью Хоннекера".
Калинин шел не торопясь, смакуя теплый майский вечер, вкус хорошей сигареты, аромат молотого кофе из открытых дверей кафе. И совершенно потрясающее ощущение внутренней свободы, пусть чуть преждевременное, но прекрасное, как предчувствие романа, который еще только предстоит пережить.
Он сел на заднее сидение машины, захлопнул за собой дверцу и, с наслаждением откинулся на кожаную подушку, прикрыв глаза. В лимузине было прохладно и сумеречно.
- Ну и как? - спросил Краснов из противоположного угла просторного салона совершенно спокойным, ровным голосом. - Я надеюсь, что ты меня опознал?
Щелкнули замки, закрывая двери, и "Мерседес" тихонько урча мощным двигателем, отчалил от тротуара, неторопливо и степенно, непроницаемый для посторонних взоров, как глыба черного льда.
- Это, наверное, будет звучать смешно, - произнес Калинин после короткой паузы, - но я рад видеть тебя живым.
Он умел держать удар. Краснов не мог этого не отметить. В первый момент лицо Михаила Александровича стало белым, как лист мелованной бумаги - это было видно, несмотря на тонированные стекла, приглушавшие свет. Но только в первый момент. Он произнес ответную фразу, еще не открыв глаз, не вздрогнув и не растерявшись, как опытный актер подхватывает сымпровизированную реплику партнера - не задумываясь, на одном ощущении момента.
- Действительно смешно, - подтвердил Краснов серьёзно. - Я должен был остаться в ресторане, да, Миша? Или в яме, в лесу, несколькими днями позже.
- В мои планы это не входило.
- Я и встретился с тобой, чтобы понять, что именно входило в твои планы, - сказал Краснов. - И почему ты это сделал. Знаешь, мой старый друг, есть вещи, которые выше моего понимания. Я, например, не могу найти, даже в мыслях, такую вещь, из-за которой можно сделать то, что сделал ты.
- Если я скажу, что никто не должен был пострадать - ты все равно мне не поверишь?
- Не поверю.
Калинин задумался на мгновение.
- Наверное, ты прав, Костя. Кто-то бы все равно пострадал. Невозможно не пострадать, попав под такую машину. Но убивать я никого не собирался. Просто, в какой-то момент ситуация вышла из-под контроля.
- Из-под твоего контроля?
Михаил Александрович засмеялся своим бархатным, благозвучным смехом. Вполне искренне рассмеялся, без страха и нерва в голосе, будто бы услышал смешной анекдот.
- Ты меня, похоже, демонизируешь. Костя, один человек просто не в состоянии руководить такой масштабной акцией. Даже координировать что-либо в таком бардаке - и то невозможно.
- Слишком много игроков?
- Ты верно ухватил суть - слишком много игроков - и всем вы поперек горла. - Сказал Калинин.
Он именно так и сказал - "вы", четко обозначив грань, за которой теперь находился. И продолжил, с несколько вымученной иронией:
- Если ты не собираешься меня казнить прямо сейчас - можно я закурю? Оружия у меня нет, а сигареты в кармане пиджака, так что не дергайся, если можешь.
- У меня оружия тоже нет, - отозвался Краснов с той же, безжизненной интонацией в голосе. - Зачем нам, друзьям, хоть и бывшим, оружие, правда, Миша? Оружие есть у Камена. Кури, если хочешь.
Водитель, сидевший за перегородкой, обернулся и весело, но недобро осклабился, сверкнув зубами.