Брайан Янг спускается с лестницы так тихо, что Бэт замечает его только тогда, когда он вежливо откашливается.
– Мы собираемся забрать компьютер Дэнни и изучить его, – негромко говорит он. Его руки в латексных перчатках держат видавший виды старенький ноутбук, обклеенный стикерами "Манчестер Сити".
– А они вернут его? – спрашивает Лиз.
– Сразу же, как только проверят.
Когда Брайан опускает ноутбук в чистый пластиковый пакет для вещественных доказательств, Бэт охватывает беспокойство. В голове всплывают газетные заголовки насчет компьютерного хулиганства, перебранок в сети и на форумах, чистки памяти. Они с Марком никогда по-настоящему не рылись в компьютерах своих детей: частично – уважая их частную жизнь, а частично – потому что толком не знали, что искать и как это делать. Дэнни является главным специалистом по технике в их семье.
Дэнни является…
Дэнни являлся.
Точка напряжения внутри нее смещается, и она вскрикивает от боли. Первое ощущение онемения начинает уходить, и она, неожиданно для себя, вдруг отчаянно хочет его вернуть.
Внезапно в гостиной появляется Хлоя со смартфоном в руке. Глаза ее пылают.
– Почему вы обнародовали его имя? – кричит она на Брайана, суя монитор ему под нос. – Оно уже выложено в твиттере "Эха Бродчёрча".
Все четверо дружно поворачиваются к Брайану. Он в замешательстве.
– Вам необходимо поговорить об этом с ответственным офицером, – наконец говорит он.
8
Офис редакции "Дейли геральд" высится над влажными тротуарами Лондона на высоте семи этажей. Старший репортер Карен Уайт сидит под шумным кондиционером и под постоянные зевки коллег по работе, лениво отщипывая кекс, пытается слепить пресс-релиз насчет государственных субсидий ветровым электростанциям.
Время от времени она проверяет свою электронную почту – в большей степени, чтобы не заснуть, чем из-за того, что может произойти что-то интересное, – когда вдруг в почтовом ящике появляется срочное сообщение, от которого в ее вены бьет заряд адреналина. Несколькими нажатиями клавиш она быстро находит местные новости из Дорсета – и вот он, человек, за которым она следит, детектив-инспектор Алек Харди, который сейчас выглядит, пожалуй, даже суровее, чем тогда, когда она видела его в последний раз.
– Это короткое заявление, подтверждающее, что сегодня утром на пляже Харбор-Клифф у Бродчёрча было найдено тело одиннадцатилетнего мальчика, – говорит он в камеру. – Позднее ребенок был опознан. Это Дэниел Латимер, проживающий в этом городе. Мы рассматриваем его смерть как вызывающую подозрения. Наше расследование продолжается, и сегодня вечером состоится полноценный брифинг.
Несколько секунд у Карен уходит на то, чтобы переварить новость о том, что он получил новое место работы после Сэндбрука, и вот уже ее пальцы летают над клавиатурой, пока она отслеживает источник информации. Первое упоминание об этом деле оказывается в твиттере местной газеты, но более подробного рассказа на их веб-сайте нет, причем ни одно из больших национальных изданий на это еще не отреагировало. Это хорошо. Значит, есть время, чтобы этот сюжет стал ее. Дверь редактора открыта: Карен проверяет свое отражение в зеркале, приглаживает длинные темные волосы, стянутые в конский хвостик, и поправляет воротничок сшитого на заказ жакета, считающегося деловым костюмом, хотя он старит ее лет на десять. Стучать она не удосуживается. Зубы у Лена Данверса прорезались на Флит-стрит еще тогда, когда пресса считалась королевой. Он полагает, что манеры в условиях спешки только мешают.
– Ты что, издеваешься? – говорит он, после того как она вкратце обрисовывает ситуацию. – Пусть агентства изложат эту историю, а ты ее потом отполируешь. Одиннадцатилетние мальчишки вечно попадают в неприятности.
– Но это же Алек Харди, – возражает она. – И сюжет о нем.
– Только если он еще раз облажается. – Данверс делает неопределенный жест в сторону бухгалтерской книги, лежащей на его столе. – Сама знаешь, что у нас сейчас с бюджетом. Прости, Карен. Мой ответ: нет.
Она возвращается к своему столу и тяжело опускается во вращающееся кресло. Пресс-релиз относительно субсидий ветровым электростанциям в ее отсутствие сам собой не слепился. Десять минут она продолжает мучиться над ним, а затем вновь переходит на аккаунт "Эха Бродчёрча" в твиттере. Имя журналиста Олли Стивенс, а в его профайле записано: "Бесстрашный репортер напористой местной газеты Эхо Бродчёрча". Она пробивает его имя по Гуглу. Он выложил свое резюме и образцы работ в онлайне и утверждает, что обладает амбициями, чтобы стать ведущим журналистом общенационального издания. Карен набирает его номер и с удовлетворением отмечает восхищение в его голосе, после того как представилась.
– Я увидела, что это вы подняли историю Дэнни Латимера, – говорит она. – Возможно, я приеду, чтобы освещать ее. И хотела узнать, могли бы вы сообщить мне кое-какие подробности. Выпивка за мой счет.
Разумеется, он соглашается. Карен сворачивает свой сюжет насчет ветровых электростанций, после чего звонит в отдел кадров. Она в этом году много и упорно работала и не брала пока что ни одного положенного ей отгула. Так что они ей должны.
Стоит жара, и асфальт влажно поблескивает под солнцем. Расплывчатый силуэт черного такси по мере приближения становится все более четким. Карен останавливает его и просит водителя отвезти ее на вокзал Ватерлоо.
Проклятый твиттер. Сердце Харди обрывается при мысли о том, какую работу им придется проделать теперь, чтобы восстановить доверие к себе семьи Латимеров. Когда он уходит из участка, ДС Миллер все еще пытается как-то извиниться за своего племянника. Харди это не интересно. И все же после утреннего нагоняя он уверен, что она больше этого не допустит. Что за день такой! Что за чертов день!
От свежего воздуха на улице в голове не прояснилось – наоборот, он чувствует себя даже хуже. Частое поверхностное дыхание и расплывающееся в глазах изображение являются предвестниками очередного приступа, и все, чего хочется сейчас Харди, – упасть на свою постель, чтобы это не произошло с ним на людях.
Чтобы открыть тяжелую дубовую дверь в "Трейдерс хотел", требуется немалое усилие. Он сам решил поселиться в гостинице – подбирать себе что-то более постоянное означало бы признать, что он приехал сюда надолго, – хотя предпочел бы жить анонимно в каком-нибудь отеле национальной гостиничной сети на окружной дороге. Здесь очень мило – полы из натурального камня, на стенах современная живопись, колористика от фирмы "Фэрроу & Болл", – но ключи висят на гвоздиках за стойкой администратора, а это означает необходимость вступать в разговор каждый раз, когда он приходит или уходит.
– Тяжелый выдался денек, долгий, да? – говорит Бекка Фишер, когда он протягивает руку за ключом.
Она довольно симпатична со своим гламуром пляжной блондинки, выдающим в ней австралийку еще до того, как она заговорит. Бекка ему вполне нравится – нравится на нее смотреть, по крайней мере, – однако он не хочет, чтобы она сделала его день еще более долгим.
– Настоящая трагедия, – продолжает она, не обращая внимания на его нетерпение. – Представить трудно, что пришлось пережить этой семье. Мы все тут в шоке. Знаете, ведь Хлоя работает здесь по субботам. Но не думаю, что я завтра ее увижу. Не то чтобы она была мне очень нужна… У меня сегодня и так уже две отмены брони было.
Харди мысленно отмечает информацию относительно Хлои, но в ответ только кивает Бекке. Он уже ставит ногу на нижнюю ступеньку лестницы, когда кто-то окликает его по имени. Он поворачивается медленно, чтобы не потерять равновесие.
Замечательно! Это тот бродячий репортер, племянник Миллер. Рядом с ним – блондинка средних лет, которая стоит с таким видом, будто готова схватить его за горло.
– Мэгги, редактор "Эха", – представляется она, протягивая ему руку.
Харди вяло пожимает ее. Мэгги подталкивает Олли, и тот говорит:
– Я совершил ошибку, выложив эту новость. Простите меня.
– За такие вещи мне следовало бы подвесить его за яйца на шпиле ратуши, – говорит Мэгги. – Все репортажи об этом теперь будут идти исключительно через меня. "Эхо" работает в сотрудничестве с полицией. Я сама поговорю с Латимерами и принесу им наши извинения.
Харди медленно щурится.
– Не путайтесь у меня под ногами, – говорит он Олли.
Похоже, на его пути к свободе появляется еще одно препятствие. Бекка Фишер следует за ним по пятам до самого конца первого пролета.
– Как вы думаете, завтра пляж будет открыт? Мне просто нужно знать, что говорить гостям.
– Я иду наверх, – говорит Харди, берясь рукой за поручень: с одной стороны, чтобы опереться, с другой – чтобы продемонстрировать твердость своих намерений.
От усилий, потраченных на то, чтобы преодолеть два пролета лестницы, Харди вспотел и запыхался.
Добравшись наконец до своего номера, он освобождает карманы пиджака: бумажник приземляется на прикроватную тумбочку и открывается на фотографии человека, лицо которого продолжает преследовать его. На снимке маленькой девочки свет падает сзади, и ее волосы похожи на ореол. Смотреть на нее больно. Тем более видеть ее всякий раз, когда он открывает бумажник. Прежде чем он успевает ослабить галстук или развязать шнурки, ноги отказывают ему, и он валится в кресло. Взгляд его упирается в оттиск на холсте с изображением скал Харбор-Клифф, висящий на дальней стене. Даже здесь не удается скрыться от этого проклятого места. Притом что в мире столько разных других пляжей…
По спине бежит холодный пот, и Харди вдруг понимает, что таблетки находятся в другом конце комнаты. На то, чтобы встать, добраться туда и проглотить их, уходят все имеющиеся у него в наличии силы.
9
Элли и Бэт стоят спиной к скалам и смотрят на воду. На золотистом небе низко висит розовое солнце. Вокруг почти никого нет – то ли из страха, то ли из уважения. Даже море ведет себя сдержанно в это время – прилив сменяется отливом. Элли, которая боится сказать что-то не то, испытывает облегчение, когда Бэт заговаривает первой.
– Я часто приносила его сюда, когда он был совсем маленьким, – говорит она. – Середина дня, и только мы с ним на пляже. Я поднимала его и опускала в волны, а когда вода омывала его маленькие пухлые ножки, резко поднимала вверх. Господи, как же ему это нравилось, он всегда смеялся как сумасшедший! – Она улыбается, и это самая печальная картина, которую Элли видела когда-либо в своей жизни. Без всякого перехода Бэт вдруг с силой бьет себя кулаком в грудь. – Здесь, Элл, пусто, ничего нет. Как будто я головой понимаю, что случилось, но не могу ничего почувствовать.
– Думаю, это шок.
– Обещай мне ты, Элли, потому что о твоем боссе я не имею ни малейшего представления… – Под ложечкой у Элли снова тоскливо сосет, потому что она понимает, что Бэт по-прежнему не связала имя Харди с Сэндбруком. – Но нам-то с тобой есть что вспомнить. И нашим мальчикам тоже. И я рассчитываю на то, что ты его поймаешь.
– Клянусь тебе, – говорит Элли.
Может быть, сказать Бэт сейчас? Уж лучше она узнает это от нее, от подруги, чем сделает выводы сама или поймет из газет. Элли набирает побольше воздуха в легкие, но ловит на себе умоляющий взгляд Бэт.
– Он ведь знал, да? Как я люблю его.
Момент упущен. Как может Элли в ответ на такой вопрос выкладывать ей свою правду про Сэндбрук? Она выберет другой день, чтобы все рассказать. А до пресс-конференции все равно ничего не выяснится.
– Что ты, – говорит она Бэт, – конечно, он знал. Он был замечательным мальчиком. Ты не заслуживаешь такого.
Бэт отворачивается.
– У меня такое ощущение, будто я сейчас очень далека от самой себя.
Солнце касается горизонта и, кажется, зависает там навеки.
Элли паркуется перед своим домом на Лайм-авеню и еще долго смотрит на него, вместо того чтобы сразу выйти из машины. Пять минут здесь для нее обычно достаточно, чтобы переключиться с работы на домашний лад, но сегодня все границы нарушены и сделать это не получается. В спальне Тома горит свет, у Фреда занавески задернуты, и это означает, что он уже спит. Благодарность за то, что ее дети по-прежнему на месте, вдруг сменяется вызывающим тошноту чувством вины. Это вина выжившего, которую она ощущает опосредованно, через сына: она задумывается, чувствует ли Том реальность произошедшего.
Должно быть, Джо услышал, как она вставляет ключ в замок, потому что ждет ее в прихожей, чтобы обнять. Он выглядит опустошенным. Элли прячет лицо у него на груди: от Джо пахнет йогуртом и детскими влажными салфетками, и его знакомое крепкое тело – это как раз то, что ей сейчас нужно.
– Ты в порядке? – шепчет он ей на ухо.
Элли кивает ему в плечо, хотя это и неправда.
– Я заехала, только чтобы принять душ, потом мне нужно обратно. Том уже знает?
Джо размыкает руки и качает головой.
– Он наверху. Я старался удержать его подальше от всего этого. – Он испуганно прижимает ладонь к губам, словно боясь задать следующий вопрос. – А нам тоже есть чего беспокоиться? За других детей?
– Не знаю, – честно отвечает она. – Я хочу сказать, мы должны пристально следить за Томом, но одиночный это случай или…
Она не может договорить эту фразу: слишком жутко думать о том, что такие вещи могут повториться.
Джо гладит ее по щеке.
– Мне очень жаль насчет твоей должности, – говорит он.
Контраст между утренним ощущением счастья и полным отчаянием вечера является тем тормозом, который Элли нужно отпустить, чтобы поплакать.
– Я видела, как он там лежал… – говорит она. – И я не знаю, смогу ли сделать это.
Джо бормочет какие-то слова утешения и нежно покачивает ее.
– Эй! – говорит он через некоторое время. – Впрочем, ладно, неважно.
– Что?
Джо качает головой.
– Это может подождать. Тебе нужно возвращаться на работу.
Он всегда так делает, причем знает же, как это ее бесит.
– Я буду не в состоянии сосредоточиться на работе, если стану думать о том, что ты хотел мне сказать.
– Заходила Люси.
Джо сжимается в пантомиме ужаса, который лишь отчасти является наигранным. Он всегда немного побаивался Люси, и последняя стычка, когда он видел ее во время перебранки между двумя сестрами, громкой ссоры по поводу пропавших в доме денег, явно не способствовала улучшению ситуации. Причем он, вероятно, после этого начал побаиваться и Элли тоже. Она и вспомнить уже не могла, когда в последний раз так злилась.
– Она барабанила в дверь по-настоящему громко, – говорит он. – Фред дремал, так она его разбудила.
Было не похоже, что Люси приходила, чтобы извиниться, хотя это было единственное, что Элли хотела бы сейчас от нее услышать.
– Пошла она к черту. Надеюсь, ты ей так и сказал?
– Я не смог найти подходящих слов.
Она медленно поднимается по лестнице, лелея надежду, что Том уже спит и она сможет отложить задуманное до утра. Но он, от усердия высунув язык, играет в какую-то игру на своем телефоне. Несколько мгновений она молча следит за этой версией своего сына, наслаждаясь последними секундами его детства. Потом тихонько входит и присаживается на край кровати.
– Ты знаешь, что Дэнни сегодня не было в школе? – спрашивает она.
Он мгновенно улавливает ее напряжение.
– И что?
В голосе его слышится страх.
Элли берет Тома за руку.
– Том, солнышко. Дэнни умер. – Тот никак не реагирует. – Мне очень жаль…
Он часто моргает. Элли знает, что его слезы уже на подходе, и видит, каких усилий ему стоит сдерживать их.
– Как это случилось? – наконец выдавливает из себя Том.
– Мы пока точно не знаем. Его нашли на пляже, рано утром.
– А его мама с папой знают?
Солипсическая наивность этого вопроса, мысль о том, что она рассказала бы – или могла бы рассказать – об этом Тому раньше, чем Бэт и Марку, разбивает ей сердце.
– Да. Так что… Послушай… Когда кто-то умирает неожиданно, это оставляет в душе большое незаполненное пространство. И это нормально, если становится грустно или хочется плакать.
Эти слова ей самой кажутся каким-то памфлетом по поводу тяжелой утраты.
– О’кей. А ты… Я хочу сказать, а полиция захочет задать мне какие-то вопросы?
– Да. Есть что-то такое, что ты хотел бы сказать мне прямо сейчас? – Она движется по очень тонкой грани между мягкостью и неопределенностью. – С Дэнни все было в порядке?
– Да. Конечно. – Он мнет в руках край одеяла. – А можно, я немного побуду один? – спрашивает он.
Элли думает о том, когда же он начал стесняться плакать при ней.
– Конечно.
Ко времени, когда она приняла душ и переоделась, Том уже спит. На улице темно. С арестом подозреваемого до наступления ночи ничего не вышло.
Когда Элли уже идет к двери, Джо сует ей в руку сэндвич. Она жует его по дороге в полицейский участок, уже за письменным столом запивает чашкой слабого чая и начинает просматривать составленный одним из детективов-констеблей список вещей, изъятых при осмотре тела Дэнни и его комнаты. В глаза ей бросается один момент – точнее, отсутствие одного предмета, – и сердце ее замирает. Она читает еще раз. Нет мобильного телефона. А он у Дэнни определенно был. Той же самой модели, что и у Тома. Элли оглядывается, чтобы рассказать об этом кому-нибудь, но она в офисе одна.
Отложив список в сторону, она приступает к просмотру записей с камер видеонаблюдения в центре города за прошлую ночь. Делает с экрана несколько снимков появившихся там фигур. Затем, на отметке времени 22:47, видит такое, от чего у нее перехватывает дыхание. Изображение очень крупнозернистое, но нет никаких сомнений в том, что мальчик, со свистом мчащийся на своем скейтборде по Хай-стрит, – это Дэнни Латимер. Какого черта он делает ночью на улице, да еще совсем один? Она покручивает этот фрагмент дважды.
– Эй, вы только посмотрите! – зовет она.
На этот раз за ее плечом материализуется Харди, одет он уже в другой костюм. Элли чувствует, как он наклоняется к ней.
– Он не был похищен. Он сам сбежал. Но зачем? Куда он направляется? С кем собирается встретиться?
Харди делает паузу, чтобы потуже затянуть галстук. Элли подбрасывает еще один вопрос.
– И куда подевался скейтборд?