Ответа не последовало, но это и неудивительно, когда Люси ушла в загул. Теперь Элли не услышит о ней, пока у той не закончатся деньги и она не приползет обратно в Бродчёрч побираться.
Репортеры окружили дом Бэт снаружи, полиция находится внутри. Она не может скрыться от всех этих людей, и при этом с ней нет единственного человека, с которым она хочет сейчас быть. Ей невыносимо хочется побыть одной в комнате Дэнни, свернуться калачиком на его кровати, зарывшись лицом в его подушку и вдыхая его запах, но натянутая крест-накрест полицейская лента на его двери делает Бэт чужой в собственном доме и даже превращает его в тюрьму для нее. Самое близкое к ее желаниям занятие – это перебирать выстиранные вещи, которые горой лежат в ее спальне, где она отдается во власть бессмысленных автоматических движений, расправляя воротнички на его рубашках, разбирая по парам его носки, складывая его футболки. Эта пустая одежда словно насмехается над ней.
В голове крутятся мысли о том, что она виновата: виновата, что не защитила его, что воспринимала его как должное, потому что думала, что он дан ей навсегда.
Теперь она плачет все время. Под глазами постоянно красные круги, где кожа разъедена солью слез. Она входит в это состояние и выходит из него незаметно, понимая, что слезы текут, только тогда, когда возобновляется жжение на щеках.
Во рту чувствуется металлический вкус, и она не может объяснить слезами этот то возникающий, то исчезающий привкус медной монеты. Каждый раз, когда это случается, ей очень хочется чипсов с сыром и луком – непонятно, это гормоны срабатывают или условный рефлекс по Павлову? На самом деле это единственная еда, которую, как ей кажется, она сейчас могла бы съесть. Это первое чувство необходимости, возникшее после случившегося. Она плетется вниз и начинает открывать все буфеты.
– А где чипсы? – спрашивает она у Лиз, которая наглаживает складки на джинсах Марка.
– Тебе не нужны никакие чипсы, – говорит Лиз.
Но для Бэт эти самые чипсы с сыром и луком уже неразрывно связаны с жаждой свободы. Лиз снова смотрит на дочь и видит ее решимость.
– О’кей, – говорит она, ставя утюг. – Я сейчас схожу за ними.
– Мама, когда ты уже перестанешь меня опекать?
– Прости, – говорит Лиз сквозь клубы пара от утюга. – Просто я хочу помочь тебе.
– Ты не можешь этого сделать, – говорит Бэт, суя в карман ключи от машины. Она не оглядывается.
Приятно снова оказаться за рулем, но проблема с ездой на автомобиле заключается в том, что рано или поздно ты должен куда-то приехать.
На парковке в супермаркете Бэт сталкивается с неприятным явлением: люди пялятся на нее, отводя глаза только тогда, когда она это замечает. Их взгляды на долю секунды сталкиваются и тут же отскакивают друг от друга, как стеклянные шарики в детской игре. Когда Бэт уже кажется, что если это случится еще хоть раз, то она не выдержит, какая-то женщина, таращившаяся на нее под защитой ветрового стекла своей машины, забывает отвести глаза, и от этого становится еще хуже. Намного хуже.
Она старается вести себя нормально. Она ходит в этот универсам с тех пор, когда ей было столько же, сколько Дэнни. Что может быть более нормальным, более повседневным, чем делать здесь покупки? Она загружает свою тележку и выезжает в одном футе перед другими покупателями. Молодая пара проделывает со своей тележкой эквивалент крутого полицейского разворота на месте и резко сворачивает в другой проход между стеллажами. Посетители магазина при виде ее либо опускают глаза в пол, либо начинают внимательнейшим образом изучать ценники на полках. Но больнее всего оказывается другое: какая-то мамаша за руку выдергивает своего ребенка с ее дороги, как будто ее потеря может быть заразной. Бэт словно радиоактивная.
В конце концов она таки находит чипсы и расплачивается на кассе. Когда она уже загружает покупки в багажник, к ней подходит старик и берет ее за руку.
– Нам всем очень и очень жаль, – говорит он.
Бэт понимает, что должна поблагодарить его, но теперь уже он кажется ей радиоактивным: жалость – это отрава. Она отдергивает руку и запирается в машине. Ослепленная слезами, она слишком сильно нажимает на газ, собираясь сдавать задним ходом.
Ба-бах… Она с силой въезжает в бетонный столб, и ремень безопасности больно впивается в живот. Багажник распахивается. Бэт выбирается из машины и с размаху пинает покореженный металл, не заботясь о том, что может поломать ногу. Крича и ругаясь, она ловит на себе пристальные взгляды людей. Ну давайте, возьмите меня за руку, расскажите мне, как вам жаль, продолжайте пудрить мне мозги! Но надолго ее сил не хватает. Тяжело дыша, она прислоняется к автомобилю, не зная, что делать.
Кто-то окликает ее по имени:
– Бэт!
Это Пол Коутс, викарий из церкви ее матери. Сама Бэт в Бога не верит и знает Пола в большей степени потому, что он играет с ее Марком в мини-футбол. Если сейчас он скажет, что Господь в первую очередь забирает к себе тех, кого любит больше всего, она ему врежет.
– С вами все в порядке?
Она не собиралась ему ничего говорить – это вырывается как-то само собой.
– Я беременна, – говорит она.
Пол помогает ей встать на ноги, как будто ждет, что из-за этого она может упасть, хотя срока у этой беременности всего несколько недель. Они садятся на бортик открытого багажника, крышка которого обеспечивает им тень. Все это создает какую-то странную, почти интимную обстановку.
– Я сама узнала всего две недели назад, – говорит она. – Даже Марку пока ничего не сказала.
– У вас есть кто-то, с кем вы могли бы поговорить? – Есть что-то умелое и профессиональное в понимающем выражении лица Пола, но спокойнее ей от этого не становится. – Может быть, ваша мама?
– Не теперь. И вы ей тоже ничего не говорите.
Он ведь обязан хранить чужие секреты, не так ли? Или это только у католиков? Бэт немного подзабыла все эти дела насчет религии и понимает, что нужно бы возобновить знакомство с ней. Перед глазами, прежде чем она успевает прогнать видение, возникает картина маленького детского гроба и горящих вокруг него свечей.
– И что вы собираетесь делать? – спрашивает Пол.
– Не могли бы вы оставить эти дурацкие вопросы при себе?
– Простите. Я так и сделаю. Безусловно.
Бэт бросает удивленный взгляд на этого человека с пасторским воротничком. Впервые за несколько дней она искренне улыбается, и он отвечает ей улыбкой.
– Я оставлю вас в покое, – говорит он. – Вы всегда можете найти меня. Если вам понадобится поговорить.
– Я не знаю, верю ли я Бога. – Ей необходимо сразу сказать об этом.
– А это и необязательно, – отвечает он, как будто ждал от нее такого. – Я молился за вас. Как только узнал. И за Дэнни тоже.
Бэт ведет свою разбитую машину домой. Глаза у нее сухие. Оказавшись в Спринг-Клоуз, она ждет появления во рту знакомого металлического привкуса, но он не возникает, и она чувствует себя глупо. Без всякой причины она накупила полный буфет чипсов с сыром и луком. Единственным человеком, который любил их, был Дэнни. Теперь, когда ее страстное желание наконец удовлетворено, от вида всех этих пачек ее тошнит.
Никто в доме никакой связи со случившимся не уловил.
14
Они нашли почтальона, который был на смене в тот день, когда, по словам Джека Маршалла, он видел его с Дэнни. Элли и Харди поймали Кевина Грина во время обхода, в дальнем конце города, где вновь построенные дома резко заканчиваются и дальше уже начинается сельская местность. На фоне приглушенной зелени природы его трудно не заметить: на нем флуоресцирующая желтая куртка, а через плечо перекинута ярко-красная сумка.
– Вы когда-нибудь видели Дэнни Латимера? – спрашивает Элли.
Кевин, казалось, нисколько не удивлен этим вопросом. А о чем еще его могут спрашивать?
– Да, много раз. Он доставляет газеты в несколько домов здесь, включая и хижину на скале. Когда я услышал об этом, то сразу подумал: я ведь видел его всего пару дней назад.
Он не первый человек, у которого случившееся вызывает подобную реакцию. Элли уже поняла: у людей вызывает изумление, что кто-то может умереть так скоро после того, как они видели его в последний раз, словно каждая новая встреча с человеком дарует ему своего рода бессмертие.
– Вы когда-нибудь разговаривали с ним? Я имею в виду последнюю неделю июня.
Кевин задумывается.
– Я мог помахать ему рукой и поздороваться. Мы с ним недостаточно хорошо знакомы, чтобы разговаривать.
– А вы с ним никогда не спорили? – вмешивается в разговор Харди.
– Да о чем я могу спорить с парнишкой, который разносит газеты?
Элли задействует свою новую дежурную фразу:
– Где вы были в четверг вечером?
– В четверг я был с друзьями. У нас был чемпионат по гольфу на игровых приставках, и мы поднабрались. Нас было шестеро. Закончили только в четыре. А уже в семь моей хозяйке пришлось меня будить – я был никакой.
– Нам понадобятся имена людей, которые были там вместе с вами, – говорит Харди.
Наконец-то Кевин выглядит напуганным.
– Неужто вы думаете, что я имею к этому какое-то отношение?
– Нам просто нужно исключить все возможные варианты, – успокаивает его Элли. – Вам не о чем беспокоиться.
Они отправляются обратно в участок. Идти им недалеко.
– Не говорите: "Вам не о чем беспокоиться", – говорит Харди, когда Кевин уже не может их слышать. – Не нужно успокаивать людей. Позвольте им говорить.
Все, с нее достаточно!
– Тогда я скажу вам другое: сколько можно выводить меня из себя, пытаться трамбовать и переделывать? Я знаю, как обращаться с людьми. И держите все эти ваши глубокомысленные штучки при себе. – Она помнит, с кем разговаривает, поэтому в конце демонстративно добавляет: – Сэр.
Элли недостаточно хорошо его знает, чтобы понять, означает ли его молчание обиду или полное безразличие, но ее всю трясет. Она никогда раньше не выходила так из себя с коллегами, не говоря уже о начальстве. Вернувшись в участок, она работает на телефонах с двойным усердием. Четверо друзей Кевина подтверждают его алиби: он был с ними всю ночь. Она докладывает о полученных результатах Харди.
– Выходит, Джек Маршалл ошибся? – спрашивает она.
Харди поднимает свои залапанные очки повыше, на вспотевшую переносицу.
– Есть у нас какие-то основания не доверять этому почтальону? – спрашивает он. – Как у Маршалла со зрением? Есть ли у него какая-то причина врать нам? И считаем ли мы, что деньги, найденные в доме, каким-то образом причастны ко всему этому?
– Вы замечаете, что сыпете вопросы непрерывным потоком? Получается бам-бам-бам! – Она рубит воздух рукой. – Вы не даете возможности ответить. И похоже, что вам это действительно нравится.
– Правда? – Харди умолкает секунд на пять, как будто перестраиваясь. – Первое убийство… – говорит он, производя на этот раз убедительное впечатление нормального человека. – Каким вы его находите?
– Зловещим.
– Как вы поступили со списком Марка и Бэт?
– Когда я его читала, мне хотелось расплакаться, – признается она. – Там некоторые из их лучших друзей, учителя Дэнни, соседи, приходящие няни, которые сидели с их детьми. Они перенесли психологическую травму и не могут думать упорядоченно.
– Или же они очень умные. Мы ведь не просили у них этот список. Возможно, этим они пытаются направить наши поиски. И отвести внимание от их собственного дома.
Элли ошарашена.
– Но они не убивали Дэнни!
– Вы должны научиться никому не доверять.
– Я должна – что? – Выплеснувшаяся у нее изнутри злость почему-то переходит в конечности, отчего руки начинают дергаться. На ее столе большой дырокол, и она ловит себя на мысли, что из него получится хорошее оружие. – Так вас послали сюда, чтобы вы меня этому научили? Вот в чем преимущество вашего опыта! Фантастика!
Складывается впечатление, что с чем бо́льшим количеством эмоции сталкивается Харди, тем меньше он раскрывает себя.
– Сейчас вы должны взглянуть на вашу общину как бы снаружи, со стороны, – говорит он.
– Не могу я быть снаружи! И не хочу быть!
Он промахнулся с ней, промахнулся на много миль. Почему он не может признать, что сочувствие может быть достоинством? Видит Бог, сейчас, когда здесь Харди, сочувствие это нужно им еще больше. Пригладить перья, которые он умудрился в столь короткие сроки взъерошить, – это уже сама по себе отдельная большая работа.
– Если вы не можете быть объективной, вы не подходите для этого, – говорит Харди.
Элли фыркает. Это просто смешно. Как она может не подходить для этого? Это ее территория! Это он для этого не подходит, приперся сюда, занял место, предназначенное для другого человека, и даже чашку кофе не может принять, чтобы при этом тяжело не вздохнуть.
Он смотрит ей прямо в глаза.
– Вам необходимо понять, Миллер. На такое убийство способен кто угодно. При определенных обстоятельствах.
– Нет, – твердо говорит она. – У людей, у большинства из них, есть свой моральный компас.
– Компасы ломаются, – говорит он, глядя на нее поверх своих очков. Теперь он переходит на снисходительный тон. – А убийство терзает душу. Кто бы это ни сделал, рано или поздно он себя проявит. Каждый убийца рано или поздно проговаривается. Вы знаете, какие эти люди обычно. А вы посмотрите на них под необычным углом. И прислушивайтесь к своей интуиции.
Она вскакивает.
– Так вот, моя интуиция говорит, что Латимеры не убивали своего сына!
Харди медленно поднимает брови – жест, который умудряется одновременно объединить в себе сарказм, высокомерие и пренебрежение. У Элли кипит внутри. Он так уверен в том, что знает все о человеческой природе. Но Элли знает конкретно этих людей, эту семью. Харди может иметь в своем послужном списке много раскрытых серьезных преступлений, но опыт бывает разный, и Элли считает, что здесь и сейчас ее личный опыт значит больше.
Трейлер номер три знавал и лучшие времена, думает Харди: под облупившейся краской явно проступает ржавчина. В окне одиноко болтается "хранитель снов" – Харди и не знал бы, как называется эта штука, если бы у Дейзи в спальне, собирая на себе всю пыль, не висела такая же. Это жилище некоей Сьюзен Райт, которая присматривает за домиком на скале.
На его стук внутри лает собака. Харди узнает фигуру этой женщины даже через матовое стекло. Именно ее он видел с собакой прошлым утром. Именно она тогда убежала от него. "Понятно", – думает он, пока она открывает дверь.
В нос ему бьет застоялый запах сигаретного дыма. Он начинает дышать через рот и быстро показывает свой полицейский значок.
– Детектив-инспектор Харди, полиция Уэссекса.
Язык ее тела красноречив, а сама она – отнюдь. Стоит себе, неподвижная и индифферентная, словно манекен.
– Чего вы хотите?
– Владелец шале на Брайар-Клифф рассказал, что вы там прибираете. Он сказал, что позвонит вам заранее, чтобы вы приготовили ключи.
– У меня телефон не работает.
Акцент у нее – гнусавый лондонский говорок, он еще называется "эстуарным английским", на котором, по идее, говорят в устье Темзы. Но сколько бы Харди ни прожил на южной границе, в его понимании это самое устье применительно к этому диалекту всегда будет означать Ферт-оф-Форт.
– Мне нужны ключи, – говорит он. – Хочу просто заглянуть внутрь.
– Это как-то связано с тем мальчиком? – Это первый повстречавшийся Харди человек, который не высказал ни сочувствия, ни огорчения. – Покажите еще раз ваше удостоверение.
Большинство людей испытывают слепую веру в полицейский значок, но она изучает его очень внимательно, как будто знает, на что обращать внимание. Захлопнувшаяся дверь едва не задевает кончик носа Харди. Некоторое время Сьюзен Райт нет, затем она появляется с ключами и неохотно сует их ему в руку.
– Только распишитесь за них. Не хочу неприятностей, если вы не вернетесь.
Он выписывает расписку. Авторучка его еще висит в воздухе, когда дверь вновь захлопывается. На этот раз он предусмотрительно успевает отодвинуться.
Сьюзен Райт стоит у окна, положив руку на голову Винса. Она следит за тем, как инспектор Харди отходит от ее трейлера, и ждет, пока он сядет в машину. Когда шум мотора его машины затихает вдали, она подходит к буфету у входа и слегка приподнимает дверцу. Внутри по диагонали лежит желтый скейтборд с темно-синей надписью. Она долго смотрит на него, потом отпускает дверцу, и та со стуком падает.
15
Это первое воскресенье после того, как было обнаружено тело Дэнни. В церкви Святого Эндрю количество мертвых на погосте превышает количество живых внутри храма в пропорции сто к одному. Сьюзен Райт прищурившись следит за тем, как подруга утешает Лиз Ропер. Джек Маршалл сосредоточенно смотрит на алтарь, где преподобный Пол Коутс тяжело облокотился на кафедру.
– Именно в такие времена мы проверяем свою веру. Почему великодушный Господь позволил этому случиться? Я уверен, что после событий прошлой недели каждый из нас задавал себе этот вопрос.
Рука Лиз тянется к маленькому золотому крестику, висящему на шее. После окончания службы все прихожане уходят, но она остается на скамье – голова опущена, глаза закрыты. Она сидит так довольно долго, а когда открывает глаза, преподобный уже сменил свое облачение священника на простые брюки и кардиган. Он преклоняет колени рядом с ней.
– Как вы справляетесь с этим горем? – спрашивает он.
– О, речь ведь не обо мне, верно? – с принужденным оживлением отвечает она. – Я беспокоюсь за Бэт и Марка.
– Но вы ведь его бабушка. Вы не можете просто отгородиться от этого.
Голос ее падает.
– Я знаю. – Она вздыхает и смотрит на витражи церкви. – Это помогает. Служба была хорошая. Это многое значит для меня – и всех остальных, кто пришел.
Пол закатывает глаза.
– Девятнадцать человек. Из города с населением в пятнадцать тысяч.
– И это за последнюю пару дней. С трудом верится, правда?
– Я клянусь вам, что сделал буквально все, – устало говорит он. – Я посетил каждую школу, был в больнице, в доме престарелых, в нашем общественном центре. Я был на каждом празднике, фестивале или шоу. Три года подряд. И даже теперь… ничего.
– Люди никогда не знают, что им нужно, пока им этого не дать, – говорит Лиз, беря его за руку. – Именно это нам нужно от вас. Всем нам. Я уверена, что Господь как раз поэтому прислал вас сюда. Наша беда – это ваша беда, ваш вызов. Помогите нам.
Пол Коутс берет Лиз за обе руки. Они остаются в таком положении, пока она не вынуждена убрать руку, чтобы достать салфетку.
– Я хотела вас кое о чем попросить, – говорит она. – Точнее, показать вам. Это снаружи.