* * *
На следующий день Вербицкий их похвалил за отлично проведенную операцию и объяснил, что четверо придурков в "волжанке" были обыкновенными рэкетирами мелкого пошиба. Ведь Самодуров должен не только Редькиным, это известно, вот на него и наезжает всякая шелупонь. Ну а туповатый Серега начал переводить стрелки на кого попало. На этот раз у бестолковых вымогателей ничего не вышло, и Майкл давал сто процентов за то, что никакого продолжения не будет. Однако честно признался, что объяснение придумал на ходу на основе собственной богатой практики. Он доверял своему чутью и потому не сомневался, что практически все угадал. Тем не менее обещал проверить детали, навести справки о персоналиях и уважаемым клиентам, то есть Редькиным в свой черед доложить. На том и завершилась очередная безумная встряска в их жизни.
Вот только чувствовал Тимофей, что она далеко не последняя. И правильно чувствовал. Через каких-нибудь двое суток тряхануло вновь.
* * *
Чудесным погожим вечерком вся компания совершала обычный моцион на Бульваре. И Гоша при параде, и Пахомыч с тяжелого бодуна, и Тимофей с супругой, и Олег со своей Валей. И Юлька, красивая, как сказка: в белой кофточке, оттенявшей её смуглую кожу, в пижонской молодежной курташке из мягкой кожи, с новой прической и очень эффектно накрашенная. В гостях была. Так и пояснила. Пила там только шампанское, поэтому и со всеми вместе добавить не побоялась, ведь повышать обороты можно - понижать нельзя. Ну, а чем повысить обороты нашлось - у Ланки Маленькой случился день рождения, вот ребята и вытащили хороший английский джин "Гринолс", необычайно дешевый в ту пору, потому как беспошлинный был, для дам - вермут "Мартини", экстра драй - тоже доступный, почти пролетарский напиток (что такое сорок тысяч за литр?), ну и лучший в мире тоник "Швепс" на разбавку. Вроде на всех не так и много получилось, но, как говорится, все дело в волшебных пузырьках. Европейцы не зря свои коктейли придумывали - стакан газированного слабоалкогольного напитка - это вам не рюмка водки, и даже не две. В общем, все повеселели, начали фривольные шутки отпускать и анекдоты с непристойностями рассказывать, какие обычно в смешанных компаниях не приняты.
Потом тональность беседы слегка переменилась. Гоша прочел пару своих стихов, не шуточных, конечно, но легких, жизнерадостных. И Тимофей понял, что теперь самое время ему поразвлекать народ. Извинился перед Гошей за невольную ассоциацию и продекламировал по памяти любимые вирши из журнального самотека, где работал когда-то литконсультантом. Народ давился от смеха и сгибался пополам, аж собаки нервничать стали, не понимая, что это с хозяевами. От абсурда поэтического перешли к абсурду армейскому. Перебрали всю классику от коротких афоризмов типа "Сапоги надо одевать утром на свежую голову" или "От меня до следующего столба - шагом марш!" до всевозможных анекдотов вроде того, где приказали грузить люмень, а особо умных, которые считали, что правильно говорить "алюминий", отправили грузить чугуний. Анекдоты все до одного были с бородищами, но от этого не казались менее смешными - уж больно все развеселились. По части армейского фольклора лидировал, конечно, Гоша, но и Тимофей пытался не отставать, вспоминая студенческие лагерные сборы. Словом, чудесный получился вечер. Если б не финал.
Время шло к полуночи. Все дружно решили, пройти ещё один последний бульвар, вниз, до Яузского и расходиться. Двигались, как всегда, не торопясь, этакой шеренгой поперек всей аллеи, собаки вертелись рядом, бегали кругами. И вдруг, едва поравнялись с иранским посольством, грянул взрыв. Бомба не бомба, но снаряд, когда падает примерно такой бывает звук - по силе. Аналогия возникла у Редькина. Но Гоша её потом профессионально подтвердил. Все оглянулись, как по команде. Взрывной волны не ощутили, но осколков хватало, потому что метрах в пятнадцати позади роскошный темно-синий "сааб" въехал в чугунную ограду бульвара. Двух секций этой ограды теперь как не бывало. Тяжеленные столбики и огромные куски ажурной решетки, каждый килограммов по двадцать пролетели, кувыркаясь, через весь бульвар - глубокие борозды оставили они в утоптанном грунте. Все молчали. Впечатляющее зрелище. Каждый, наверно, думал об одном и том же: а вот окажись я на этом месте десятью секундами позже!..
Потом Гоша мрачновато пошутил:
- А вот и чугуний! Грузить пойдем?
- Летающий чугуний, - ещё более угрюмо констатировал Редькин.
Водитель "сааба", не очень молодой, но спортивного вида гражданин выбрался из-за покореженной дверцы вроде бы совсем невредимый.
- Все нормально, мужики! - прохрипел он, хотя женщин в подбежавшей компании было едва ли не больше, чем мужчин.
"Ничего себе нормально! - подумал Редькин. - Ремонта тысяч на двадцать грин, если не больше, и столько человек чуть не угробил…"
Лицо гражданина из "сааба" показалось ему смутно знакомым, и это было особенно неприятным. Да ещё Лайма к нему рванулась. Другие собаки в стороне держались - только их далматиница повела себя странно: быстро обнюхала брюки водителя и тут же залаяла. От всего этого хмель как ветром сдуло с Тимофея, и сразу препротивно засосало под ложечкой.
Вскоре из другой дверцы выкарабкался пассажир с лицом, обильно залитым кровью. Девчонки заахали. Ланка Маленькая, хоть и была под очень приличным градусом, (ведь отмечать свой праздник ещё дома начала), по такому случаю вмиг протрезвев, заявила, что она медсестра, и кинулась оказывать первую помощь. Водитель вяло отказывался, объясняя, что уже вызвал скорую по сотовому. В голосе его вдруг послышался легкий, но явный акцент, нет не кавказский, скорее немецкий (Редькин в студенческие годы с немцами общался, да и в школе немецкий проходил). Неужели иностранец? А впрочем, чему удивляться? Их теперь в Москве, как грязи, по одежде не отличишь. Наши точно так же одеваются, а вот ездить по русским дорогам западникам определенно трудновато. Вот и врезался, бедолага. Ментов он, как видно, тоже вызвал. И те и другие приехали на удивление быстро.
В общем, увлекательное зрелище вот-вот должно было закончиться, и Гоша предложил все-таки пройтись до конца бульвара. По дороге объяснял Тимофею и Маринке как новичкам, что у них тут этакие истории - дело обычное. Сегодняшний случай довольно странный сам по себе, но зимой или в мокрую погоду подобное происходит с утомительной регулярностью.
- Видите, какой изгиб дает в этом месте дорога? Если провести геометрически точную прямую вдоль направления движения, именно в эти две секции ограды машины и должны попадать, когда руля не слушаются. Тут у нас забор в среднем каждый месяц меняют.
Насчет месяца Гоша, быть может, и преувеличил, но вообще все остальные тоже подтвердили - аварии на бульваре не редкость.
Это несколько успокоило Редькина. Он даже начал оттаивать, отходить от мрачных мыслей, вновь принялся украдкой засматриваться на Юльку, захотелось выпить еще. Но было уже нечего, и он только курил одну от одной, догоняя остатки ускользающего кайфа.
"Чепуха, - уговаривал он себя. - Случайное совпадение".
Вот тут проклятый Пахомыч и влез со своей репликой. Ну, не любил он за что-то Тимофея! Впрочем, антипатия гораздо чаще, чем любовь, бывает взаимной.
- Ну, дедушка Тимофей Петрович, вот и ещё раз на тебя покушение совершили! Правда, Гош? - гоготнул Пахомыч.
Гоша не поддержал ехидного тона:
- Нет, брат, теперь уж на нас на всех покушались, вместе с собаками.
- Тогда тоже не одному лишь Тимофею машину помяли, - упорствовал Пахомыч. И добавил назидательно: - При любых покушениях случайные люди страдают. Неужели это объяснять нужно?
А сам с ядовитой такой улыбочкой все смотрел на Редькиных, ожидая раздраженного ответа.
Тимофей же залился внезапно краской, как девушка - спасибо ещё темно было и никому не видно - а язык у него точно присох к нёбу, слова не получались - настолько Пахомыч в точку попал. Будто мысли читал, сволочь! И откуда только отчество знает? Вроде на Бульваре не представлялся полностью ни разу…
В общем, праздник был испорчен окончательно. Дома пришлось добавить коньяком из-под кровати - там в коробке от старых весов лежала у него маленькая плоская бутылочка. Но радости это уже не принесло. Смутное ожидание новой крупной пакости - в последнее время они минимум парами ходили - даже не позволяло уснуть. Жена уже захрапела утомленная. А Тимофей все лежал и тупо смотрел в темный потолок. Маринке тоже не понравилась авария, но это не помешало ей за вечерним чаем с огромным удовольствием пересказать все подробности матери, Верунчику и Никите. Однако ночью, когда остались вдвоем, Тимофей даже спросить не успел, жена сама уловила его безмолвный вопрос:
- Я хотела тебе сказать, Вербицкого не дергай по этому поводу. Ладно?
- Ладно, - согласился Тимофей нехотя.
А вот теперь лежал и крепко сомневался, правильно ли поступил.
Ведь он специально запомнил: "сааб-9000", темно-синий, и номер в голове держал всю дорогу, а дома записал сразу. Он даже два номера запомнил - ещё на всякий случай и того "жигуленка", на котором гаишники приехали.
И до того погано стало Редькину! Хоть допивай все спиртное, что в квартире есть, благо остальные домочадцы дрыхнут, как сурки. Он бы, наверно, так и сделал. Нет, не в смысле буквально все допить - спиртного-то в доме, как правило, хранилось немерено. Однако Тимофей ощущал уже готовность номер один присосаться к какой-нибудь бутылке, когда подозрительно затянувшуюся тишину разорвал вполне ожидаемый, но все же наглый и страшный звонок телефона.
В три пополуночи хороших новостей друг другу не сообщают.
Теоретически, конечно, бывает и такое. Например, к Редькиным, перепутав всего одну цифру, попадали иногда тоскующие в предутренний час слушатели круглосуточного "Русского радио".
- Ку-ку! - сказали однажды очень весело в половине третьего.
- Ку-ку! - так же весело откликнулась Маринка.
Они не спали в тот момент.
- Это "Русское радио"?
- Нет, это квартира.
- Ой, извините, девушка!
Да, теоретически это могло быть "Русское радио".
Но практически оказался все-таки Вербицкий. Слава Богу, телефон под рукой, никто не проснулся, даже Маринка.
- Приветик. Не спишь? Слыхал уже?
- О чем? Ельцин помер, что ли?
- Значит, не слыхал. Хорошо, что от меня узнаёшь. Ельцин жив, а вот вашему Самодурову башку проломили. Грамотно так проломили - одним ударом и насмерть.
Редькин даже не удивился. Все, лимит удивления исчерпан. Широко зевнул - случайно вышло, но очень эффектно - и проговорил:
- А так и должно было получиться. Доигрался хрен на скрипке.
Вербицкий выдержал долгую паузу. Зауважал, надо думать. Потом все-таки прокомментировал свое сообщение подробнее:
- Я выяснил, у Сереги твоего долгов было на шестьдесят пять тысяч. Убили те, кому он сорок задолжал изначально, а потом согласился на счетчик сесть, и сумма утроилась. Так что твои смешные три тысячи тут совершенно ни при чем.
- Да ладно тебе!.. - неопределенно откликнулся Редькин.
Чуть-чуть помолчал и добавил:
- Не хотел беспокоить, но раз уж сам позвонил, слушай.
И Тимофей рассказал ему про бульварную аварию. Вербицкий, как обычно, выслушал терпеливо, не перебивая, и цифры все записал скрупулезно, и вежливо обещал навести справки, но под занавес резюмировал:
- Чушня это все. Не сходи с ума, Тим. Спи спокойно.
* * *
С поразительной оперативностью Майкл перезвонил уже на следующий день.
- Значит так, - деловито приступил он к изложению фактов. - За рулем был гражданин Швеции, сотрудник посольства, ехал слегка пьяным, но главное не это, у него оказались не в порядке тормоза и рулевые тяги. Одновременно…
- А так бывает? - с подозрением перебил Редькин. - На "саабах"-то?
- Это из протокола ГАИ, - спокойно пояснил Майкл. - Человек разогнался, как на трассе Стокгольм - Гётеборг, ну, притормозил на повороте, ну, попал одним колесом на трамвайную рельсу, ну, и не справился, как говорится, с управлением. Вот и все. Никаких контактов с Меуковым, Самодуровым и Кусачевым, а также наркомафией и автобизнесом этот человек не имел.
- И все это ты уже успел выяснить? За один день?! - не поверил Редькин.
- Видишь ли, предварительную проверку - в самом общем виде - провести недолго. А подробно я буду этим заниматься в рабочем порядке.
- Хорошо. И как фамилия этого шведа?
- Слушай, Тим, - Майкл начал сердиться, - а оно тебе надо? Не засоряй мозги лишней информацией. Понял? Жди ноября. Уже недолго осталось.
* * *
А осталось и впрямь недолго. Но Редькин вдруг перестал верить Майклу. По крайней мере, его стало раздражать обилие недоговоренностей. Ну, как это можно: иметь такие тесные контакты с Петровкой, с прокуратурой, с ГАИ - и до сих пор не выяснить, почему начальник местного отделения покрывал не только покойного Игоря, но и покойного Кусачева, а сам по-прежнему жив и даже с работы не вылетел?
Маринка сделала ещё более категоричный вывод:
- По-моему наш Майкл просто блефует. Хотел успокоить, вот и придумал всю эту информацию якобы из ГАИ. Нет у него никаких людей в МВД. Хочешь поспорим?
- Ну, это уж ты слишком! - оторопел Редькин. - А как же он об убийствах раньше всех узнает?
- От знакомых журналистов, - предположила Маринка. - Ну, вот скажи, почему он фамилию шведа от тебя скрыл?
Редькин прикусил язык. Все было очень разумно в Маринкиных рассуждениях.
Только вдруг подумалось о другом: как спокойно они оба восприняли убийство Сереги Самодурова! А ведь оба и сразу поняли, несмотря на заверения Майкла: причиной смерти стала именно та встреча на Колхозной. Логически этого объяснить нельзя, но ясно же, как белый день. Вокруг них отстреливают и давят всех подряд. Вокруг них. Но уже не страшно. Уже ясно, что лишь вокруг… И вообще, это как на войне, когда принимаешь близко к сердцу только гибель лучших друзей или угрозу собственной жизни. А сама по себе смерть - своих ли, врагов ли - становится нормой, естественным фоном… А тем более Самодуров! О ком сожалеть? Ничтожный был человечишко, при жизни доброго слова не стоил, но о мертвых… De mortuis aut bene, aut nihil. Так, кажется, по латыни?.. Либо хорошо, либо ничего… Но хорошего нечего сказать… Дожили…
* * *
Оказалось, что до самого интересного ещё не дожили. Последней каплей (Господи! Последней ли?!) стал совсем уж бредовый случай вечером в субботу. Совсем бредовый.
Глава седьмая. Нехорошая квартира
Казалось бы, какое значение может иметь для жизни в целом платонический бульварный роман? Это Тимофей про себя так называл - роман, а в действительности какой там роман! Робкое, трепетное, безответное и в чем-то постыдное для сорокалетнего мужика увлечение. Впрочем, такое ли уж безответное? Однажды он задал себе этот вопрос и не сумел ответить - вот когда начались настоящие страдания. Если б знать наверняка, что он Юльке не нужен - ни для чего, совсем, никак - тогда бы и жить легче, тогда бы просто ходить и любоваться, словно картиной в музее, словно актрисой в кино. Но червь сомнения закрался Тимофею в душу вместе с теплыми вишневыми взглядами; вместе с кокетливой манерой этой бестии закидывать ногу на ногу, сидя на лавочке и в ту же секунду победно озирать стоящих рядом мужчин; вместе с её искренним смехом, награждавшим удачные шутки; вместе с мимолетными касаниями, происходившими в моменты растаскивания собак или во время пьяных прощаний - однажды он даже поцеловал Юльке руку… В общем, все шло по нарастающей. Тимофей приглядывался к поведению девушки с каждым днем все внимательней, он стал придавать значение её случайно брошенным словам, взглядам, жестам, а главное, он начал анализировать собственные возможности. Вот тогда и оказалось, что бульварный роман может не просто иметь большое значение для жизни в целом. Бульварный роман способен перевернуть эту жизнь вверх дном - вместе с женой, детьми, внуками, машинами, дачами, страхами и проблемами.
Тимофея вдруг перестало интересовать все, что не было так или иначе связано с его новым трепетным чувством. Любые самые серьезные дела казались рядом с мыслями о Юльке сущей ерундой. Ну, сколько можно, например, заниматься этим проклятым расследованием? Ну, их всех в баню! Хотят убивать друг друга - пусть убивают. Сколько можно заниматься огородом и домом? Дачный сезон закончился - забыть и выбросить из головы. Сколько можно заниматься машиной? Готовить её к зиме - такая морока! Лучше вообще поставить на прикол до весны. Наконец, работа. Нет, работать, конечно, надо, но книжная торговля все равно резко пошла на спад, а издательское дело и вовсе загибается - скучно это все, скучно, да и денег приносит все меньше. А за новые проекты браться - годы уже не те. Что там еще? Семья, дети? Так Верунчик уже давно не дитя, хоть и инфантильна она до безобразия. Да, он любит свою дочь, но не настолько, чтобы любить вместе с ней ещё и эту мелкую кричащую Дашеньку. Маленькие дети и раньше раздражали Редькина, теперь же казались просто невыносимыми. Наверно, им с Маринкой надо было родить ещё одного, лучше мальчика, и сейчас ему было бы лет двенадцать-пятнадцать. Вот такого Редькин любил бы! (Какая бредовая мысль! К чему бы это?) Но так уж вышло, второго ребенка они делать не стали. И теперь супругов не связывало практически ничего, кроме общей работы и общих денег. (Господи, а это он о чем? О разводе, что ли?)
Вот так и крутились мысли - от попытки самооправдания до изощренного самобичевания и обратно. А суть была предельно проста - ему теперь нужна была только Юлька. Нет, не в качестве новой жены, - об этом смешно даже думать - просто нужна и все. Любил он её.
"Во, залудил, приятель!" - одернул сам себя Тимофей. Любовь, любить - слова-то какие! Любовь - это слишком серьезно. Или наоборот - по-детски романтично, игра какая-то получается, кино, мелодрама. В жизни не должно быть любви сорокалетнего к двадцатилетней, да ещё на собачьем бульваре…
С такими мыслями Тимофей засыпал в пятницу вечером. С ними же он и проснулся в субботу утром. Маринка встала раньше - какая-то суета происходила вокруг заболевшей Дашеньки, - а Редькину разрешила поспать до отвала, но уже в одиннадцать он пробудился от детского плача и больше заснуть не смог - лежал, размышлял о своих мучительно-сладких проблемах и делал вид, что все ещё спит - пусть не трогают.
Около полудня Маринка сломалась.
- Ну, что, старый пень, - вопросила она громко, - вставать сегодня будешь? А то скоро уже Лайма описается.
Утренняя прогулка традиционно считалась обязанностью Тимофея, вот только утро у Редькиных даже по будням, как правило, начиналось около полудня, и собака привыкла гулять после часу дня. Традиция была весьма удобной. Но теперь это расстраивало Тимофея, так как Юлька гуляла со своим Патриком намного раньше, и утренние свидания таким образом не вырисовывались.
- Не лги мне, - сонно проворчал Редькин, - у нас собака богемная, она и до трех часов потерпеть может.
- Но у тебя сегодня будет ещё одно важное дело, - сообщила Маринка. - Настало время разобрать антресоли и стенной шкаф.
- Однако вечером мне к зубному, - напомнил Тимофей.
- Поэтому и говорю, что надо все успеть до того, - не возражала Маринка.