- Только погоди читать. Я все-таки хочу спросить тебя: почему это все произошло, Майкл? Почему весь мир вокруг меня словно сошел с ума? Ну, там КГБ, политика, бандиты, наркоманы - это все понятно, даже с Меуковым и тибетскими ламами - более или менее в голове укладывается, но остальные… Почему так странно вела себя Сима Круглова? Почему даже предельно рациональный автомеханик Бурцев спрашивал меня о какой-то мистической ахинее? Почему названивали помощники Хвалевской? Наконец, этот швед, метавший в меня чугунием, и совершенно слетевший с нарезки Самодуров? Ну а Юлька? Она ведь просто заманила меня в ловушку. Разве это все случайные совпадения? За что, Майкл, за что они травят меня, как таракана?
- А ты какой ответ хочешь услышать? - хитро покосив в его сторону глазом спросил Вербицкий. - С точки зрения логики или чисто интуитивный?
- Какой угодно.
- Ну, тогда пожалуйста. Выражаясь языком юридическим, почти все упомянутые тобою персоны по делу о разбитой машине не проходят. И любой нормальный грамотный сыскарь должен выкидывать из головы любые случайные совпадения. Но я-то не сыскарь, я в гораздо большей степени программист-системщик. И вот как компьютерщик я тебе и скажу все, что думаю по этому поводу. Когда Билл Гейтс изобретал операционную систему "Windows", он скорее всего копировал её с самой жизни: полная многоступенчатая взаимосвязь всех частей. Выдернул одну штуковину, и вся система посыпалась, или, как минимум, содрогнулась и исказилась, причем, зачастую в совершенно неожиданном, непредсказуемом месте. Знаешь, как говорят компьютерщики, когда стирают с диска какой-нибудь файл? Особенно если программный: "Вот это надо убить". Не стереть, а убить, как про живое существо. Осенью девяносто пятого ты Тим, совершенно случайно залез во вселенскую операционную систему и убил в ней два файла, двух человек в том злополучном "форде". Результаты стирания были хорошо подчищены. Тебе (опять же по случаю) помогали виднейшие в этом деле специалисты. И ты решил, что система полностью восстановилась. Но так не бывает. Возмущение виртуальной среды оказалось слишком мощным, вот оно и сыграло через два года - ударило по тебе бумерангом. Виртуальным бумерангом, и волны от этого удара разбегаются долго и широко. Устраивает тебя такое объяснение?
- Вполне, - проговорил ошарашенный Редькин и добавил. - Да ты поэт, Майкл! Тебе писать надо. А не авторитетов разводить в своем медицинском центре!
- А я и писал когда-то. Знаешь, где мы с Разгоновым познакомились? На литературном семинаре. Был такой в Москве - семинар молодых фантастов… Ладно. Давай рукопись, охота, понимаешь, юность вспомнить.
И Майкл перелистывал тетради минут двадцать, если не полчаса. Редькин тем временем обдумывал услышанное. Картина, представшая перед ним с легкой руки Вербицкого, не вызывала тревоги, даже наоборот, он сразу поверил в истинность изложенной концепции и, последовательно испытывая её загрузкой все новых и новых фактов, не уставал восторгаться. Идея виртуального бумеранга страшно нравилась ему. В те минуты Тимофей особенно остро понимал, как легко живется на свете искренне верующим людям. И совершенно неважно, во что именно при этом верить. Главное, что все сразу становится понятным. Уверовав сейчас не в абстрактные мистические понятия типа астрала, кармы или судьбы, а во вполне конкретный вселенский компьютер, он объяснил для себя абсолютно все и тихо радовался, и мирно засыпал с этой радостью, убаюканный еле слышным ворчанием движка, шелестом вентилятора и теплыми волнами воздуха из автомобильной печки.
- Забавно, правда? - услышал он сквозь сон. - Ты вот здесь читал?
А Редькин как раз и проглядел это место. Насквозь-то прочесть так и не удосужился.
В конце той тетради, где была "Подземная империя", на отдельном листочке меж пустых страниц маячил довольно странный пассаж. Ему бы полагалось быть в начале - в качестве предисловия ко всей этой дребедени, но хитрый Разгонов поместил свою "объяснялку" в конце:
Моему Андрюшке не было ещё семи лет, когда он первый раз посмотрел "Назад в будущее" - на английском языке, разумеется. Я думал, парню не понравится: много слов незнакомых, и вообще, запутано же все, не каждый взрослый разберется. Но Андрюшка влюбился в фильм Земекиса, восприняв его на каком-то сверхчувственном уровне. Фильм-то и вправду гениальный. А настоящему искусству все возрасты покорны. После он смотрел все три части ещё раз по двадцать, как правило - на немецком (это было проще), но пару раз я даже приносил ему русские копии, чтобы родного языка не забывал. Идея путешествий во времени, мне кажется, захватила мальчишку на всю оставшуюся жизнь. Он теперь бредит фантастикой, читает все на эту тему и только об этом со мной и говорит. А когда я снимаю сына видеокамерой, он обязательно смотрит в объектив, машет рукой и говорит: "Привет тебе, мой двойник из будущего!" И рассказывает двойнику о своих успехах и неудачах. Он страшно любит просматривать эти пленки даже через два дня, а уж через год - это вообще полный восторг.
Пятнадцать лет назад никто не снимал меня камерой, но я уже писал тогда и отправлял самому себе послания в будущее. Так вот, весь этот странный пакет - не более, чем ещё один путешественник во времени, ещё одна посылка в будущее - самому себе. И ещё кому-то.
- Кому-то - это нам с тобой, - прошептал Редькин с непонятным выражением - то ли восторга, то ли ужаса. - Но что все это значит?
- Да ничего это не значит! - улыбнулся Майкл. - Не напрягайся так. Расслабься. Все уже позади. Я не случайно так долго читал всю эту лирику. Я хотел понять и понял: в рукописях Разгонова решительно не содержится никакой секретной информации. Никаких шифровок о начале третьей мировой войны, никаких тайных ключей к господству над миром. Это просто черновики писателя - и все. Но переполошившимся ослам в погонах тетрадки нужны как вещественное доказательство. Они хотят убедиться и убедить всех: Разгонов жив. В отличие от его двойника, который умер. И чтобы ни в коем случае не наоборот. Понимаешь?
- Понимаю. Так ведь хотят же убедиться, значит, будут продолжать выдирать у нас с мясом эти тетрадки.
- Думаю, что нет, - сказал Майкл. - Это было актуально до полуночи ушедшего дня. А теперь им уже не до нас и не до рукописи. Так сказал гуру.
- Его бы устами, да мед пить, - успел проговорить Редькин, и тут в кармане у Майкла запел мобильник.
Вербицкий был внешне спокоен, пока нажимал кнопочку и прилаживал трубку к уху, а Редькина, как током ударило: "Вот оно!"
И ведь оказалось действительно оно.
- Это Вербицкий? - вопросил грозный голос, который Тимофей не мог не узнать даже в таком еле слышном исполнении. - С вами говорит полковник Чуханов. Вы должны знать, где находится сейчас мой зять Тимофей. Он мне до зарезу нужен. Помогите, Вербицкий.
Майкл лихорадочно соображал, что же сказать и говорить ли вообще, но конструктивных мыслей не было вовсе. Вместо них в голове вертелась страшная чушня: "Если новый муж матери - это отчим, а новый муж тещи - это тесчим, то как должен правильно называться зять этого тесчима? По аналогии с пасынком - пазятёк? Или лучше пазяток с ударением на втором слоге?" Оба варианта одинаково не нравились Майклу. Самое интересное, что Редькин однажды тоже решал эту проблему, и в отчаянии забросил на стадии пазятка.
А секунды неумолимо текли. И Майкл выпалил самое простое из возможного:
- Я не знаю, где он.
- Это очень плохо, Вербицкий, - едва не простонал грозный военный разведчик. - Очень плохо.
- Сочувствую вам, - уже более уверенно отозвался Майкл и по-хамски разорвал связь.
- Поехали, - бросил он Редькину, уже давя на газ, - впрочем…
Придерживая руль локтями, Майкл быстро обесточил мобильный телефон, вытащив из него аккумулятор.
До поворота на Шереметьево они оба напряженно молчали, но ничего подозрительного не случилось: ни перехвата, ни хвоста, ни кордонов на развязке. А Редькин даже украдкой посматривал в небо, ведь один раз его уже останавливали с помощью вертолета.
- Кажется, обошлось, - выдохнул Майкл километров через пять.
И в ту же секунду телефон запел снова.
Обесточенный аппарат валялся теперь между ними на маленьком столике позади ручки передач, и они оба повернули головы одновременно.
Майкл резко затормозил, едва ли не юзом полетел к обочине и только чудом выровнял машину. Он смотрел на родной мобильник, как на гигантского скорпиона, сидящего верхом на гранате с только что выдернутой чекой.
- Как это может быть?! - проговорил Майкл страшным свистящим шепотом, словно боялся спугнуть сошедшую с ума телефонную трубку, на которой без всякого электричества весело сигналил зеленый индикаторный огонек.
А Редькин уже сообразил. У него был друг, закончивший вместе с ним МВТУ и занимавшийся потом всю жизнь системами дальней связи. Так он однажды рассказывал о "питающем сигнале" (так это, кажется, называлось), который на радиочастоте вместе с информацией передает энергию для включения обесточенного абонента. Это была страшно дорогая военная разработка. Но это был факт современной науки, а не мистическая жуть, и Тимофей спокойно объяснил суть дела Майклу, тихонько рулившему вдоль по правому ряду. Однако Майкл почему-то занервничал ещё сильнее. Неисправность, даже фантастическая, в собственном телефоне устраивала его больше, чем чьи-то колоссальные деньги, затрачиваемые на контакт с ним, Вербицким, через космические спутники связи.
- Тогда тем более не стоит брать трубку, - сказал он тихо, будто их уже могли слышать.
Впрочем, чем черт не шутит - раз у этих орлов такая техника!
Редькин придерживался принципиально другого мнения, Он схватил трубку, торопясь опередить Майкла, и нажал кнопку. Однако сам не сказал ни слова, а просто слушал. Слушал и улыбался. Как идиот.
Вербицкий смог выдерживать это ровно десять секунд. Потом выхватил у Редькина мобильник со словами:
- Что ты творишь, придурок?!
И швырнул аппарат в приоткрытое окошко на шоссе, после чего резко прибавил газу.
- Все в порядке, - тихо проговорил Редькин.
- Что в порядке?! - заорал Майкл. - Что он сказал тебе, этот проклятый тесчим?!
- А это был не он.
Тимофей продолжал блаженно улыбаться, и Вербицкий позволил себе предположить (ведь в эту ночь происходили самые невероятные вещи):
- Это была твоя Юлька.
Редькин расхохотался так, что стало слышно если не в Шереметьеве, то уж в ближайшем поселке - точно.
- Мне нравится ход твоих мыслей, Майкл! А в Твери, как там с девочками, не знаешь?
- В Твери с девочками хорошо, - машинально ответил Майкл, - в Твери без девочек плохо. - А потом словно проснулся: - Кто это был?!
- Это был Разгонов. Он сказал мне: "Привет, Вербицкий, жаль, что сейчас совершенно некогда разговаривать. Я ещё буду в вашей, то есть нашей Москве. А сейчас передай Тимофею, пусть он больше не переживает из-за рукописей. Они теперь никому, кроме меня, не нужны. Все в порядке".
- Вот черт! - взревел Майкл. - "Сименс"! Последней модели! Новье! Шестьсот пятьдесят баксов! Сам выбросил на дорогу…
- Не плачь, - утешал его Редькин, я тебе новую куплю, у меня теперь денег много.
Часть вторая. Охота за ментальным Бармалеем
Глава первая. Двойной удар
День не заладился с самого начала. Накануне я проработал до пяти утра и проснулся уже после полудня, когда Белки с Андрюшкой и след простыл. Аппетит я ощутил неожиданно зверский, и пить кофе с бутербродами из ростера показалось просто скучновато, а готовить что-то более существенное - элементарно лень, в общем, я решил проехать в центр, до станции Цоо и, выбрав наугад один из миллиона берлинских ресторанов, - главное, чтобы на вид посимпатичнее - приступить там сразу к обеду, минуя завтрак. Я постоял минут пять под душем, потом сгрыз большое желтое яблоко, которое не утолило, а лишь усугубило голод, чего я, впрочем, и добивался.
А вот в гараже меня ждал маленький сюрприз. Там стоял почему-то лишь новехонький Белкин "Опель-Вектра". И с какой радости она решила, что для поездки с сыном в Дрезден нужен именно мой полноприводный "Субару-Форестер"? Это уже потом я узнал, что, изучив утром какой-то старинный путеводитель, мои лихие путешественники, не меняя направления, слегка изменили планы и махнули в Саксонские горы, имея конечной точкой маршрута знаменитую крепость-тюрьму Кёнигштайн. Андрюшка, как увидал на гравюрах могучие стены, вырастающие прямо из скал, смотровые башни, пушки, подземелья и подъемные мосты надо рвом, сначала даже не поверил, что это все до сих пор цело, но Белка разыскала ему современную фотографию в другой книге, и тут уж им стало не до Дрездена - при всем его великолепии отложили на следующий раз. Ну а в горах они вволю полазили по торчащим из земли корням, каменистым осыпям и прочему бездорожью, романтично петляя меж деревьев и подпрыгивая на больших валунах. "Форестер" показал все на что способен, от "Вектры" в аналогичной ситуации, пожалуй, бы просто ничего не осталось. Но я это все действительно узнал позже, и, узнав, даже порадовался стечению обстоятельств, а в ту минуту отчего-то недоброе предчувствие кольнуло в сердце.
Есть, однако, хотелось невыносимо, поэтому я решительно выкинул всякую тревожную чушь из головы и не стал звонить Белке - к чему дергать посреди дороги людей, отправившихся отдохнуть и развлечься? Ведь она точно так же может позвонить мне. Короче, оставив дом на кота Степана, я потихонечку тронулся. Из нашего поселка иначе как потихонечку не выберешься, брусчатка кругом. Зато уж, вырвавшись на широкую улицу, летящую вдоль парка и больше напоминавшую загородное шоссе, я и разогнался по-загородному. Машин здесь всегда бывало немного, а о пешеходах и говорить не стоило.
День выдался прохладный, и вообще погода явно портилась: тучки, уже закрывшие солнце, собирались в большую хищную стаю и готовили какую-то пакость вроде мелкого, противного дождика. Настроение, однако, сохранялось преотличнейшим.
И вот на углу Адлергештель и Дёрпфельдштрассе я чисто по-московски поддал газу на мигающий зеленый, а на перекресток влетел уже, как говорят в Германии, "на темно-желтый" (аналог нашего выражения "на бледно-розовый"). Место это просторное, видно далеко в любую сторону, потому я и лихачил. И все бы ничего, да только слева ехал ещё один такой же джигит. Я увидел его, тормознул, даже руль чуть вправо вывернул, но столкновения избежать не удалось. Роскошная белая "бээмвуха" семисотой серии, даже не попытавшись маневрировать, влепилась мне в крыло, аж капот вздыбился. В тот же миг передо мной надулась ненужная в данной ситуации подушка безопасности (вот, черт, они же одноразовые, новую придется покупать, а это щестьсот марок!). Я повернул ключ, на всякий случай обесточивая все системы, осознал, как мне, в сущности, повезло, и первым делом набрал номер своего страхового агента. Собственно, оно же стало и последним моим делом - все необходимое довершит Клаус, то есть этот самый агент.
"Вот и пообедал! - горькой досадой промелькнуло в голове. - До ресторана теперь нескоро доберусь". О том, что это могло быть намеренное покушение, думать не хотелось, только правая рука автоматически нырнула под пиджак, нащупывая в кобуре пистолет. Еще для подобных случаев у меня имелось удостоверение сотрудника германской разведки БНД. Это совсем не то же самое, что гэбэшная ксива в Москве - дорожная полиция Берлина строга ко всем в равной мере, но благодаря довольно долгому влиянию старшего брата - Советского Союза - для некоторых немецких граждан представитель спецслужбы все-таки является человеком высшей касты. Однако сейчас с волшебной пластиковой карточкой торопиться явно не следовало.
Водитель "БМВ" выскочил первым и уже подбегал ко мне. Личность оказалась колоритная: бритая голова, торчащая из могучих плеч практически при полном отсутствии шеи, волосатые ручищи, кожаная жилетка поверх футболки защитного цвета с глубоким вырезом, килограммов пять золота в виде цепей, браслетов и перстней и дорогие брюки из мягкой материи, очень удобные во время драки. Боец. Профессионал.
"Во всем мире они одинаковые: что в Марьиной Роще, что в Бронксе, что в Кройцберге…" - успел подумать я. Но тут-то и выяснилось, что мой новый знакомый, как раз не из Кройцберга, а скорее откуда-нибудь из Балашихи.
- Ну ты даешь, братан, ну ты попал сегодня на бабки! - чувства распирали парня, и он выдал это на чистом русском.
А может, он ещё вчера ложился спать в Москве или провел ночь в казино среди условно одетых девочек, а сегодня с бодуна, не слишком различая Шереметьево и Шёнефельд, двинул по автобану на запах денег. Когда ему было разбираться, по какому именно городу шуршат широкие мягкие колеса?
Что ж, пора тебе, брат, напомнить об этом!
На хорошем "хох-дойче" медленно и предельно вежливо я объяснил своему обидчику, что именно мой автомобиль был для него помехой справа, поэтому - при прочих равных условиях - попал-то как раз он, а не я.
Верзила, увешанный золотом, не понял, кажется, ни слова, только интонации схватывал, как большая умная собака. Безусловно, отметил он и мою правую руку за пазухой, и уверенное выражение лица без малейшей толики растерянности или страха. В общем, он стремительно сбавил обороты и, почти извиняясь, сообщил:
- Ихь не шпрехен по-вашему. Дойч - ноу!
Вот тут уж и я счел возможным переходить на русский:
- А коли не шпрехен, так и не выёживайся. Думаешь, если у меня простенький "опель", а ты весь в голде и на таком "байере" рассекаешь, значит самый крутой, что ли? Ты на меня крошки-то не сыпь и фантиком не шурши! Значит, говоришь, тебя помяли, а я на бабки попал? Тоже мне нашелся фуцин! Обидели мышку! Написали в норку!.. Значит так: пять штук марок на капот - и свободен!
Совершенно обалдев от родной лексики и моего бешеного натиска, парень прошептал:
- У меня нет марок, только баксы.
- Ну вот, - обиделся я, не выпуская из рук инициативы, - значит, мне ещё с твоей зеленью по здешним банкам бегать.
- Постой, земляк, - парень начал приходить в себя. - Меня Толяном зовут. Давай наши тачки в сторонку отгоним и по-хорошему договоримся.
Я тяжело вздохнул:
- Толян, проснись наконец! Ты сам-то откуда?
- Питерский я.
- Так мы не в Питере, Толян, это Берлин.
Ответ его был достойным. Особенно вторая часть:
- Да, я знаю. Мне уже говорили.
- Что? - картинно удивился я. - Ты меня не первого, что ли, боднул?!
- Да нет, - он махнул рукой, - просто мужик один в аэропорту, он ещё у нас в Союзе учился, поэтому по-русски петрит, объяснил, что теперь здесь надо по-немецки разговаривать. А я, понимаешь, братан, в школе английский учил.
- Так говори по-английски - тоже сойдет!
- Не могу, - признался он честно. - Все забыл.
- Тогда слушай меня. Поскольку здесь не Питер, придется ждать и моего страхагента, и полицию. Они составят протокол, мы заплатим штрафы строго по закону и распишемся в том, что не имеем взаимных претензий. Для моей страховой компании ты напишешь, что признаешь свою вину, чтобы я все полностью мог получить, а с тебя лично я ни пфеннига требовать не стану - считай, что пошутил.
Он потупил взор и смотрел на свои кроссовки сорок девятого примерно размера, мыски которых волнообразно двигались. Очевидно шевеление пальцев ног было у него как-то связано с работой мозга.
- А если я прямо сейчас отсюда рвану? - выдал он, наконец, оригинальную мысль.