В ночи ярко светится красный флаг на высокой буровой вышке; гудит мотор, лязгает металл, раздается негромкая гортанная песня, которую поет рабочий-азербайджанец. Прожектор освещает легкие ажурные конструкции вышки, в километре от которой величаво течет широкая Обь, пересеченная лунной полосой. На берегу пошумливают кронами три старых осокоря. Над рекой тоже слышна гортанная песня буровика. А слева - по широкому плесу - идет пассажирский пароход, освещенный огнями так, что кажется похожим на солнечную виноградную гроздь. Ночь, ночь.
В деревне тихо, где-то приглушенно лают собаки, попискивает гармонь; жена участкового сидит на крылечке спокойно, прислонившись спиной к точеной балясине, смотрит на луну. Она не меняет положения, когда скрипит калитка и муж проходит по двору. Стараясь не стучать сапогами, он садится на крыльцо, подняв голову, вместе с женой глядит на полную луну. Несколько секунд проходит в молчании, потом Глафира осуждающе произносит:
- Это же надо целый день ничего не есть! Жду его на обед - его нету, жду к ужину - его обратно нету. Это ты чего же? Не знаешь, кто кассира ограбил?
- Знать-то я знаю, - задумчиво отвечает Анискин, - да вот одного понять не могу: кто ребятишек на это дело подбил? Не могут же они сами на такое позорное дело сподвигнуться.
Глафира долго и сосредоточенно думает.
- В этом деле я с тобой согласная, - наконец говорит она. - Да и народ в деревне думает, что ребятишками взрослый жулик распоряжался… Ты кого подозреваешь?
Участковый смотрит на жену внимательно, ласково: видно, что ему хорошо сидеть на крыльце рядом с ней, слушать ее напевный по-сибирски голос.
- Подозреваю я одного человека, - вздохнув, говорит он, - да подхода к нему пока нету… Меня, мать, другое дело тревожит… Отчего это Витька с Петькой запрыгали, когда я протокол из планшетки вытащил? Чего они оба-то всполошились?
- Это какой протокол, отец? - спрашивает Глафира.
- А тот, что в районе составили на Ваську Опанасенко за хулиганство. Ребятишки, как увидели его, так воробьями запрыгали…
Глафира опять задумывается.
- Про этот протокол, отец, в деревне слух идет, что его будто тебе сплавконторская кассирша, которую ограбили, везла. Об этом Сузгиниха слышала от Маренчихи…
Анискин пораженно вскакивает.
- Ах, ах! - восклицает он. - Так это же все дело меняет. Ну, мать, за такую весть тебе надо большой подарок поднести.
Глафира улыбается.
- Ты лучше, Федор, всех карасей съешь, вот и будет мне подарок.
- Съем! - бурно радуется Анискин и осторожно обнимает жену за плечи. - Ну, мать, ты у меня просто - райотдел милиции… Мне ведь протокол на Ваську по почте прислали!
И опять утро - прозрачное, солнечное, августовское; еще стоит на дворе лето, но уже чувствуется приближение осени. Шагающий по тротуару Анискин останавливается возле какого-то палисадника, встав на цыпочки, срывает слегка пожелтевший черемуховый лист. Затем участковый идет дальше - проходит мимо школы, на воротах которой висит алое полотнище "Добро пожаловать! С новым учебным годом, ребята!". Здесь Анискин тоже останавливается, рассматривает лозунг, хмыкает, наконец идет дальше.
Сегодня Анискин движется по деревне неторопливо, словно бесцельно; сорванный черемуховый лист он взял в зубы, руки заложил за спину. Прошагав еще метров сто, Анискин садится на пустую лавочку - легкомысленный такой, ленивый, похожий на скучающего курортника. Он даже напевает что-то сквозь зубы и внешне остается безучастным, когда в пяти метрах от него раздается скрип тесовых ворот; из них выглядывает мужчина средних лет, в соломенной шляпе и светлых брюках. Не замечая Анискина, он до конца открывает ворота и возвращается во двор; через две-три секунды слышно, как он заводит мотоцикл.
По-прежнему не замечая притихшего Анискина, мужчина выезжает на улицу, остановив мотоцикл, идет назад, чтобы закрыть ворота. Повернувшись к мотоциклу, он видит возле него радостно улыбающегося Анискина.
- Здорово, здорово, Григорий Петрович! - по-родственному вскрикивает участковый и так держит руки, словно хочет обнять мужчину. - Вот за что я тебя, Григорий Петрович, уважаю, так это за дисциплинированность. Вся деревня говорит, что ты выезжаешь из дому ровно в семь часов, и вот тебе - пожалуйста! Сейчас тютелька в тютельку семь часов. Ну, не человек, а прямо хронометр! Здорово еще раз, товарищ киномеханик Голиков!
Анискин крепко пожимает руку киномеханику, смотрит на него восхищенными глазами; взгляд у Анискина по-прежнему такой, словно он готов расцеловаться с Голиковым.
- А ведь я тебя давно жду, Григорий Петрович, - продолжает Анискин. - Ты на все руки мастер, а я без радио - не жилец. Сделай любезность, Григорий Петрович, погляди ты мое радио, чего это оно молчком молчит. Ты только на него, Григорий Петрович, одним глазком глянь - чего оно молчит, проклятущее? Помоги Христа ради, голубчик!
Киномеханик смеется.
- Да чего вы, Федор Иванович, меня так долго уговариваете? Сломался приемник - посмотрим, если сможем - починим.
- Во! Во! Починить его надо, починить.
Анискин вдруг проворно забирается в коляску мотоцикла, радостно машет рукой:
- Поехали, Григорий Петрович, радио-то у меня в милицейском кабинете, будь оно трижды проклятое, это радио!
Мотоцикл набирает скорость, мчится по главной улице деревни, затормаживает возле милицейского дома. Улыбающийся Голиков выключает мотор, вслед за участковым, за его широкой спиной проходит в кабинет и поэтому не сразу замечает, что в комнате сидят на табуретках Петька и Витька.
В дальнейшем сцена выглядит так… Анискин быстро отходит в сторону и, убедившись в том, что Голиков и мальчишки увидели друг друга, откровенно прямо наблюдает за ними. Киномеханик только на мгновенье замедляет шаги, Витька от неожиданности зажмуривается, Петька делает обычное - задирает подбородок.
- Вы только, Григорий Петрович, на мальчишек внимания не обращайте, - упрашивает Анискин. - Не обращайте никакого внимания, Григорий Петрович… А радио? Вот оно радио!
Действительно, в кабинете участкового стоит большой, вышедший из моды приемник, которого еще вчера здесь не было, как и тумбочки, на которой он установлен.
- Вот оно, радио-то, вот! - суетится Анискин. - А на мальчишонок вы внимания не обращайте. Это не мальчишонки - это жулики. Вот, понимаете, взяли вчера да и ограбили сплавконторского кассира. Три тысячи семьсот рублей денег увели, а я без радио с ними разговаривать не могу. Мне, Григорий Петрович, когда я дознание веду, беспременно должен "Маяк" играть.
Слушая участкового, Голиков улыбается по-прежнему весело, укоризненно качает головой, когда узнает, что мальчишки ограбили кассира, и одновременно с этим ловкими привычными движениями открывает заднюю крышку приемника. Анискин уже стоит рядом с ним, делает вид, что пытается заглянуть в нутро приемника, но на самом деле искоса смотрит в полуоткрытую створку окна, в которой отражаются Петька и Витька. Понятно, что все это заранее подготовлено. Анискин видит, как Петька стремительно наклоняется к Витьке, не спуская глаз со спины Анискина, шепчет что-то, показывая на киномеханика. Витька согласно кивает и принимает вчерашний вид: стискивает зубы, напрягается лицом, как бы говорит: "Хоть режьте на кусочки, ничего не скажу!".
- Ну, как приемничек-то? - театрально волнуется Анискин. - Что с ним приключилось, если мне "Маяк" не поет?
Выпрямившись, киномеханик Голиков ставит на место крышку приемника; на несколько секунд замирает - заметно, как каменеют его спина, плечи, шея.
- Этот приемник работать не будет, - замедленно повертываясь к участковому, говорит Голиков. - У него нет ни одной лампы, трансформатора и половины конденсаторов…
- Батюшки! - всплескивает руками Анискин. - Да неужто их за ночь скрали? Вчера же вечером мне "Маяк" пел. Как сейчас помню: русские народные песни пел.
Голиков спокойно глядит на участкового, выражение лица у него профессионально-бесстрастное:
- Вы ошибаетесь, Федор Иванович! "Маяк" вчера работать не мог, и детали никто не воровал. Приемник внутри весь затянут паутиной… Его лет десять не открывали.
- Матушки! - еще раз всплескивает руками Анискин и панически-суетливо бросается к приемнику. - Это, выходит, всю музыку переменили… Батюшки! Так и есть! Этот приемник чужой. На моем вот тутоньки царапина была… ах, ах, кругом воровство!
- Вранье! - презрительно говорит Петька. - Мы видели, как вы утром тащили этот приемник по деревне.
Петька обращаешься к Анискину, но, закончив говорить, бросает на киномеханика молниеносный выразительный взгляд. Мальчишке, наверное, кажется, что участковый этого не заметит, но Анискин вдруг широко и радостно улыбается. Успокоенный, замедлившийся Анискин садится на свое рабочее место, сцепив руки на животе, безмятежно глядит на Голикова. Ему интересно, как сейчас будет действовать киномеханик, и Анискин даже повертывается к нему ухом, чтобы - не дай бог! - не пропустить и словечка.
Киномеханик ведет себя безукоризненно: тщательно и спокойно вытирает носовым платком пальцы, прячет его в карман. Затем обаятельно и добродушно улыбается.
- Я требую, чтобы вы извинились, Федор Иванович! - говорит он. - Всей деревне известно, что вы шутник, но надо знать границы. Извольте извиниться!
Анискин поднимается - высокий, подтянутый, официальный. - Извините! - трубным басом произносит он и снова садится. Теперь Голикову предстоит сделать самое трудное - уйти из кабинета, и он опять поступает наилучшим образом. Учтивым кивком он принимает извинение участкового, еще раз обаятельно улыбнувшись, легкой беззаботной походкой выходит из кабинета. Когда наступает тишина, слышен птичий гомон, протяжный пароходный гудок. Прямой, надменный, опасный, Анискин молчит, затем резко поднимается, напевая "Держись, геолог, крепись, геолог…", молодцеватым чеканным шагом выходит. Витька Матушкин с ужасом глядит ему вслед.
На том же месте проселочной дороги, где произошло ограбление кассира, людно: Анискин, шофер, кассир, Петька и Витька, шестеро незнакомых мальчишек. Участковый инспектор продолжает свое дознание. По команде Анискина шестеро незнакомых мальчишек, Петька и Витька удаляются направо, в кедрачи шофер и кассирша занимают в автомобиле свои места. Через две-три секунды в сопровождении Анискина из-за деревьев выходят шеренгой восемь мальчишек в серых халатах с капроновыми чулками на головах, босые.
- Стой! - командует Анискин. - Подравняйся! Он старательно выравнивает мальчишек, просит поднять правые руки таким движением, словно в них пистолеты. Затем подходит к "газику":
- Прошу посмотреть внимательно! Сначала вы, товарищ водитель.
Шофер разглядывает восьмерых, твердо говорит:
- Вот этот и этот! - и показывает на Петьку и Витьку.
- Теперь прошу вас, товарищ кассирша.
Женщина повертывается, коротко поглядев на мальчишек, поднимает руку:
- Вот этот и этот!
Ее палец направлен на Витьку и Петьку.
- Будем еще запираться? - спрашивает Анискин.
- Не будем! - срывая с головы чулок, говорит Петька Опанасенко. - Мы ограбили кассиршу.
И опять кабинет Анискина. Низко склонившись над столом, по-ученически высунув язык, участковый пишет протокол.
- …Подозреваемые показали, что, вырвав из рук кассирши сумку с деньгами, они проследовали в ельник, из которого проследовали… Куда, граждане Опанасенко и Матушкин, вы проследовали из ельника?
- В деревню проследовали, - отвечает Петька. - Куда же еще.
- …Из которого проследовали в деревню. Точка!
Потирая руки, Анискин поднимается, разминаясь, проходит по диагонали кабинета. У него от долгого сидения ноет поясница, и он массирует ее, потом садится на край стола.
- Устаю я от этой писанины - страсть как! - участковый морщится. - Ну, а теперь, граждане грабители, сообщите, куда вы спрятали сумку с деньгами?
Мальчишки молчат. Витька смотрит в пол, Петька презрительно сощуривается.
- Про сумку мы ничего не скажем, - после длинной паузы говорит он. - Ищите!
Анискин подходит к окну, выглядывает; видна широкая голубая Обь, на высоком яру шелестят листвой три старых осокоря, по реке плывет обласок - сибирская долбленая лодка. Участковый несколько секунд любуется знакомой картиной, затем, не оборачиваясь к мальчишкам, задумчиво говорит:
- Я знал, что про сумку вы мне не скажете. Вы про нее сказать не можете… Вы боитесь! - Он подходит к Петьке и Витьке. - Вами руководил взрослый человек. Вот его вы и боитесь.
Вернувшись к столу, участковый продолжает писать:
- От дачи дальнейших показаний Опанасенко и Матушкин отказались. Точка.
- А знаете, граждане грабители, как мы найдем того взрослого человека, который вас на преступление сподвигнул? Ты мне его сам назовешь, гражданин Петька Опанасенко… Вот сейчас ты подбородок задираешь, презрительно на меня смотришь, а дня через три-четыре сам прибежишь ко мне и скажешь: "Дядя Анискин, вот этот человек нас подбил на грабеж!"
Заложив руки за спину, до отказа зажмурив левый глаз, Анискин стоит возле деревенского клуба и разглядывает афишу фильма "Фантомас разбушевался". Участковый сосредоточенно шевелит губами, время от времени кивает, как бы подтверждая собственные мысли; наконец, он вынимает руки из-за спины, достает из кармана записную книжку - пухлую и потрепанную. Держа ее в вытянутой руке, Анискин поднимается на клубное крыльцо, перегибается через перила, стучит в окно. Буквально через две-три секунды из клубных дверей выходит заведующий Геннадий Николаевич Паздников.
ПАЗДНИКОВ. О, привет, привет, Федор Иванович! Как давно мы не виделись. Проходите в кабинет, я рад встрече с вами.
АНИСКИН. Здорово, Геннадий Николаевич! (Внимательно осматривает). Загорелый, веселый, при галстуке. Это хорошо, но вот по кабинетам мне некогда рассиживаться… Давай-ка присядем на крылечке.
ПАЗДНИКОВ. С удовольствием, Федор Иванович! Я вас слушаю.
АНИСКИН. Скажи-ка ты, заведующий сельским клубом товарищ Паздников, как это могло случиться, что в августе месяце ты четыре раза показывал кино про Фантомаса?
ПАЗДНИКОВ. Вы ошибаетесь, Федор Иванович. Этого не может быть.
АНИСКИН. Как не может быть? (Тычет пальцем в блокнот). А это что? Второго августа какой фильм гнали?
ПАЗДНИКОВ. "Фантомас".
АНИСКИН. Девятого августа, восемнадцатого и двадцать шестого какие фильмы гнали?
ПАЗДНИКОВ. Буквально глазам не верю, Федор Иванович!
АНИСКИН. Сегодня у нас какой месяц, какое число?
ПАЗДНИКОВ. Третье сентября… (Угасшим голосом). И опять фильм с Фантомасом! Невероятно!
АНИСКИН (строго, совсем официально). Извольте объяснить, товарищ завклубом, как это так получается, что у нас не кино, а сплошной Фантомас?
ПАЗДНИКОВ. Я совершенно растерян, Федор Иванович, нахожусь в недоумении, поставлен перед затруднительным фактом… Как говорится в драматургии: сдаюсь на милость победителя!
АНИСКИН (рассердился). Нет, нет, ты уж не сдавайся на милость, товарищ заведующий сельским клубом, а беги-ка за киномехаником Голиковым. Может быть, он нам объяснит, почему это со второго августа по третье сентября пять раз кино казал про Фантомаса.
ПАЗДНИКОВ. Бегу, Федор Иванович. Голиков в кинобудке. (Убегает).
Пока завклубом ходит за киномехаником, Анискин снимает форменный китель, галстук, расстегивает ворогник и закатывает рукава рубашки. Теперь в нем нет ни капли официального, служебного, строгого.
АНИСКИН. Сколько лет, сколько зим!.. Григорий Петрович, голубчик, скажите правду, ради бога! Вы все еще серчаете на меня за приемничек-то? Не серчайте, голуба душа, это я все от жадности, от глупости. Дай, думаю, совру Григорию Петровичу, что приемничек-то вчера работал, может, он его, старую рухлядь, и починит… Ну, скажите по-честному: все еще сердитесь на меня?
ГОЛИКОВ (добродушно смеется). Пустяки, Федор Иванович, я и думать-то забыл о приемнике.
АНИСКИН. Вот спасибо, милый человек, вот уж спасибо, голубчик! Ну, садитесь рядком, поговорим ладком… Да поближе ко мне садитесь, поближе, мил человек, а вы, товарищ завклубом, хотите стойте, хотите сидите, только не молчите. Вы - начальство, вам сам бог велел вопросы задавать.
ПАЗДНИКОВ. Григорий Петрович, я вас пригласил для того, чтобы общими усилиями… Я правильно говорю, Федор Иванович?
АНИСКИН. Замечательно говорите!.. "Общими усилиями". Во! Золотые слова!
ПАЗДНИКОВ…Чтобы общими усилиями выяснить, как и каким образом в нашем клубе в августе еженедельно демонстрировался фильм о Фантомасе.
АНИСКИН (держа перед глазами блокнот). Я так культурно выражаться, как Геннадий Николаевич, не умею, но вопросы у меня имеются. Почему, Григорий Петрович, в районном отделе кинофикации вы не взяли вот такие кинокартины. (Надевает очки). Товарищ завклубом, он все больше на аккордеоне играет, ему за вами следить некогда, а я - милиция. Мне фильмы про Фантомаса во где сидят! Так что отвечайте, почему вы не взяли кинокартины: "Русское поле", "Отчий дом", "Белорусский вокзал", "Ангел в отпуске", "Хозяин тайги"?
ГОЛИКОВ (добродушно смеется). План, план, Федор Иванович. Слыхали вы такое слово?
ПАЗДНИКОВ. Видите ли, Федор Иванович, фильмы бывают коммерческие и некоммерческие…
АНИСКИН (перебивает). Это - дело известное… А вот вы знаете, товарищ завклубом, сколько доходу получили от фильма "Фантомас" двадцать шестого августа? Во! Не знаете!.. Двадцать шестого августа из четырехсот тридцати мест были заняты шестьдесят, да и то ребятишками, с которых вы берете по десять копеек. Убытки - шестьдесят три рубля шестьдесят копеек. Это первый факт. Второй факт: в соседней деревне Переево на кинокартину "Русское поле" все билеты были проданы…
ПАЗДНИКОВ. Факты поразительного значения!
АНИСКИН. Вот и я говорю: факты поразительного значения… Но ведь и это не все, товарищи работники культурного фронту. Третий факт такой, что в прошедшем августе дважды демонстрировалась кинокартина "Великолепная семерка". Убытки - семьдесят девять рублей восемьдесят копеек, так как присутствовали обратно одни мальчишки и девчонки…
После этих слов Анискин неожиданно резко встает, спустившись с крыльца, вынимает из кармана еще одну бумагу.
- Больше с вами, товарищи культурные работники, разговаривать у меня времени нету, - говорит он. - Так что, Григорий Петрович, возьмите документы, а я пошел…
Участковый небрежно сует бумагу киномеханику, перекидывает через плечо китель и, напевая "Держись, геолог, крепись, геолог", легкомысленной походкой удаляется.
На клочке бумаги написано: "За год различных фильмов про Фантомаса демонстрировалось сорок восемь, "Великолепная семерка" шла тридцать девять раз. Анискин". А под крючковатой подписью участкового нарисована ухмыляющаяся рожа.
- Факты поразительного значения! - заглянув в бумажку, говорит завклубом.
- Не суйте нос в чужие дела! - зло шипит на него Голиков.