Взгляд упал на термос. Антидот - капризная штука, с ним тянуть нельзя. Его необходимо использовать в первые же десять минут после извлечения из морозильной камеры, поскольку даже в термосе со льдом он начинает портиться и терять свои основные свойства. И если не сделать укол вовремя, график лечения собьется, и болезнь снова перейдет в наступление. А Джин сейчас надо быть в форме, во всеоружии, так сказать, ведь скоро произойдут решающие события. Уже сегодня ночью полковник аль-Балами прибудет в Тегеран и доложит своим начальникам, что глава миссии Аматула Байян не желает не только выдавать больного радиационным нефритом Али Агдаши, его мать и лечащего врача, но и отказываться от начальника охраны. Последнее обстоятельство, безусловно, послужит для них неопровержимым доказательством её с капитаном Лахути любовной связи и, следовательно, его неблагонадежности. Какие меры они решат предпринять, Джин не знает, но встретить их в случае чего с температурой и сильными болями ей совсем не хочется. Нет уж, лучше украсить свое тело еще одним ужасным синяком, зато чувствовать себя при встрече с ними бодро и решительно.
Джин подошла к двери, заперла её на ключ. Затем вернулась к столу, достала из верхнего ящика упаковку одноразовых шприцев, оторвала крайний. Отвинтила крышку термоса: среди кубиков льда лежала пятимиллилитровая ампула с порошком, рядом с ней - пятипроцентный растворитель. Джин взяла ампулу с растворителем, отломила верхушку, набрала жидкость в шприц. Затем, проткнув иглой резиновую крышечку, развела этой жидкостью димеркапрол, полученную смесь снова набрала в шприц. Закатав рукав, медленно ввела себе лекарство. Инъекция димеркапрола была очень болезненной, поэтому от сильной ломоты в мышцах Джин даже зажмурилась и стиснула зубы. Когда боль чуть улеглась, сбросила пустые ампулы и шприц в термос и закрыла его: Марьям утром заберет. Голова слегка кружилась, во рту пересохло, но пить сейчас нельзя - надо выждать определенное время. К горлу подступила легкая тошнота. Ничего, это закономерная реакция организма на лекарство. Скоро пройдет…
Джин перевела взгляд на монитор, подтянула курсор к значку почты, снова открыла отправленную Ахмету фотографию Королевского моста. Включенный в нее секретный текст уже самоуничтожился, так что теперь на фотографию можно было смотреть сколь угодно долго, не опасаясь, что из нее выскочит какой-нибудь компромат. Сам текст Джин запомнила хорошо, поэтому сейчас, глядя на фотографию, мысленно повторила его. И вдруг осознала, что впервые не передала никакого послания Майку. А ведь раньше никогда не забывала о нем. Конечно, Дэвид вряд ли обратит на это внимание: ему хватает забот и без её личных проблем, тем более что ситуация вокруг представительства Красного Креста в Исфахане сложилась достаточно серьезная. И все-таки: намеренно или случайно она не посвятила сегодня Майку ни одной строки? Наверное, всё же намеренно. Да, она подсознательно испугалась почему-то вдруг, что Майк даже издалека почувствует её неискренность. "Так вот ты каков, страх разоблачения?!" - с горечью подумала Джин.
Да, теперь она честно могла признаться себе, что боится встречи с Майком, боится признаться ему в своей неверности. А тут еще последний разговор с Лахути не давал покоя: по сути, он открыто обвинил её в измене мужу. Конечно, она и без него это понимала, просто старательно убеждала себя, что поступает так ради дела, ради выполнения задания… И вдруг оказалось, что это далеко не так. Судьба Шахриара, как вдруг выяснилось, была ей отнюдь небезразлична. Джин не только искренне волновалась за него, но и испытывала к нему чувства, которые, как замужняя женщина, не должна была позволить себе испытывать. Тем не менее сейчас она уже почти кожей осязала тончайшие, но прочные нити, связавшие её с Шахриаром. Однако и с Майком Джин не готова была порвать отношения, их тоже очень многое связывало. Так что же ей делать, как поступить, кого из двух мужчин выбрать? К сожалению, пока она ответов на эти вопросы не знала. "Вот уж не думала, что угожу в любовный треугольник, - грустно усмехнулась Джин. - А может, внутри этого треугольника расположен лабиринт, из которого и вовсе нет выхода?.."
Боль от антидота постепенно улеглась. Лекарство впиталось в кровь, теперь можно и жажду удалить. Джин подошла к небольшому столику у окна, налила из эмалированного, украшенного розовой вязью кувшина в такую же розовую чашку холодный чай, настоянный на мелко нарезанной цедре цитрусовых, отпила несколько глотков. Напиток подействовал освежающе. Отставив чашку, Джин направилась к двери, чтобы отпереть её: работа в миссии до сих пор кипела, и в любой момент к ней мог заглянуть кто-нибудь из коллег. Приблизившись к двери, услышала с обратной стороны шаги. Рука, поворачивающая ключ в замке, дрогнула. Джин узнала Шахриара. Она распахнула перед ним дверь еще до того, как он успел в нее постучать.
- Ты знала, что я приду? - шагнул он в комнату.
- Нет, не знала. - Джин оставила ключ в замке, но проворачивать его не стала: просто прикрыла за Шахриаром дверь. - Наоборот, думала, что не придешь.
- Почему?
- Не придешь, пока не примешь окончательное решение, - объяснила она.
Легкая белая занавеска на окне взметнулась вверх, подхваченная потоком воздуха. Направление ветра поменялось: теперь он приносил с собой не горную свежесть, а приторный и одновременно острый запах, напоминавший аромат хорошо прожаренного на костре мяса. На самом деле это был запах хны. Ветер приносил его с частной фабрики, расположенной на противоположном берегу реки, сразу за Королевским мостом. Источаемый крайне вредным производством запах ощущался всегда, когда ветер дул с северо-запада. А рабочих с этой фабрики привозили в миссию независимо от метеоусловий.
Когда Джин столкнулась с ними впервые, она ужаснулась: люди были совершенно зелеными, в прямом смысле этого слова. Хну на заводе производили старым, столетиями не менявшимся способом: высушенные листья лавсонии измельчали в порошок, и образующаяся в ходе этого процесса зеленая пыль сначала поднималась в воздух, а потом опускалась, оседая на одежде работников, въедаясь им в кожу, забивая их легкие. Практически все они страдали тяжелыми формами астмы. Нередко на фабрике случались и тяжелые увечья, ведь людям, подбрасывая сырье и собирая готовый продукт, приходилось постоянно уворачиваться от безостановочно вращающихся многотонных жерновов. Особенно же Джин возмущала широкая эксплуатация на фабрике детского труда. Дети перебирали сырье и складывали готовую продукцию в большие белые мешки, которые потом отправлялись во все концы света. Среди малолетних тружеников встречались как пяти- и шестилетки, так и дети школьного возраста, вынужденные вместо учебы работать на фабрике. Все они, как правило, набирались из окрестных деревень и, в силу бедности их семей, уродовали свое здоровье за гроши, даже не подозревая о существовании в мире другой жизни. Астма и прочие полученные на производстве недуги сводили их в могилу уже годам к тридцати.
- Так что ты решил, Шахриар?
Джин закрыла окно, отдернула занавеску Над двумя знаменитыми качающимися минаретами, венчающими гробницу шаха Аббаса, висела полная желтая луна.
- Насчет бегства в Ирак? - Он подошел к ней сзади, положил руки на плечи.
- Хотя бы. - Она не повернулась к нему: продолжала смотреть в окно на мерцающие в воде бассейна лунные блики.
- А тебе известно, где находится сейчас мастер, который, как ты меня уверяла, сможет мне помочь перейти границу? - спросил Лахути неожиданно.
У Джин замерло сердце: неужели Тарани все-таки выследили и арестовали?
- Нет, не известно, - ответила она спокойно, стараясь ничем не выдать своего волнения. - Знаю только, что он уехал из Исфахана на заработки. Ремесло литейщика часто заставляет переезжать с места на место в поисках куска хлеба. А почему ты спросил о нем?
- Потому что выяснил, где он обосновался. - Шахриар привлек Джин к себе, поцеловал в висок. Продолжил: - В Ширазе. Кстати, у него теперь другое имя - Абдул аль-Махри. Он по-прежнему занимается своим ремеслом и живет рядом со старыми городскими воротами, которые в Ширазе называются воротами Корана. Когда-то каждый путник, входящий в город через эти ворота, считался, по преданию, благословленным свыше. А жены, оправляя мужей в дальнюю дорогу, провожали их до ворот и держали над их головами Коран, чтобы Аллах оберегал их в странствиях и помог благополучно вернуться домой. С тех пор их и прозвали воротами Корана. А твой мастер, между прочим, обосновался в очень даже неплохом местечке: Шираз расположен на высоком холме, и от ворот Корана вся Персия - как на ладони…
- Как ты его нашел? - спросила Джин настороженно: красоты Шираза волновали её гораздо меньше, чем судьба Тарани. - Его арестуют?
- Нет. Но могли бы. Начальник местной полиции прислал мне сегодня по факсу фотографию некого мастера аль-Махри и некоторые данные на него. Потом позвонил и сказал, что получил их из Шираза с заданием проверить данную личность. Скажу тебе по секрету, Джин: твой мастер кардинально изменил свою внешность. Теперь у него нет ни бороды, ни прежней шевелюры: обкорнался, можно сказать, под ноль. Но профессионалы и в нашей полиции еще встречаются: один полицейский, проживавший в одной деревне с Тарани и даже на одной с ним улице, заподозрил все-таки в бритом наголо аль-Махри своего бывшего соседа. Хотел даже взять фото домой и показать жене, чтобы развеять последние сомнения: она-де часто за мастером в окно наблюдала, так что непременно опознает. Но начальник не разрешил ему фото взять, сказал, что только жен еще, мол, не хватает в служебные дела впутывать. В общем, прислал снимок на опознание мне, поскольку знал, что Тарани изготавливал трубу именно для моего объекта. Будь на моем месте другой человек, он бы ни на минуту не усомнился, что аль-Махри - это Тарани. Несмотря даже на измененную внешность. И тогда ареста твой мастер точно не избежал бы…
- А что же ответил начальнику полиции ты? - Джин наконец повернулась лицом к Шахриару, внимательно посмотрела на него.
- Сказал, что это не наш мастер. А чтобы у начальника полиции не осталось никаких подозрений, пообещал выяснить новый адрес Тарани по своим каналам. Так что пока он сообщил в Шираз, что никаких претензий к господину аль-Махри у исфаханской полиции не имеется. Думаю, ширазцы на время удовлетворятся и успокоятся.
- А если нет? - с тревогой в голосе осведомилась Джин, вспомнив вечно скрипящие ставни в окнах местных домов. - В Иране трудно спрятаться: здесь каждый человек на учете, всех не по одному разу проверяют и перепроверяют.
- Это верно, служба безопасности у нас разветвленная, - согласился Лахути. - Каждый следит за каждым и каждый о каждом докладывает.
- Прямо как в гестапо во времена Третьего рейха, - усмехнулась Джин.
- Возможно, - не стал возражать Шахриар. - Хомейнисты довели процесс слежки в стране до совершенства. Однако не думаю, что твоим американским руководителям это неизвестно.
- Известно, - кивнула она. - Потому нам в Иране так трудно всё и дастся.
- Теперь, чтобы навестить мастера, тебе придется найти предлог посерьезнее, чем испорченная свинцовая труба, - заметил Лахути не без иронии.
- Никакой трубы больше не потребуется, я думаю, - ответила Джин. - Землетрясения, кажется, сошли на нет, так что просуществовавший почти пятьсот лет шахский водопровод вряд ли начнет ломаться сам по себе. А каналы для связи с Тарани всегда найдутся. Не станешь же ты утверждать, что в Ширазе никто не болеет, что все там обладают отменным здоровьем? А еще, насколько мне известно, в Ширазе похоронен великий поэт Саади. Так почему бы мне, например, не посетить его могилу? В конце концов я приехала из Европы, имею хорошее образование, интересуюсь искусством и литературой… Так что легенду, как видишь, состряпать нетрудно. Но для этого нужно иметь повод. - Она чуть отстранилась, заглянула Лахути в глаза. - И этот повод зависит от тебя. Вернее, от твоего решения.
- Ну, значит, ждать осталось недолго, - невесело усмехнулся Шахриар. - Как только аль-Балами доложит нашему генералу о твоем отказе выдать меня Тегерану, реверансы в мой адрес закончатся и сюда пришлют солдат, чтобы арестовать меня прямо здесь. Если я правильно всё рассчитал, это произойдет ближе к полудню. Правда… - он неожиданно замолчал.
- Что?! - поторопила его Джин.
- Аль-Балами обещал известить меня заранее, если получит приказ на мой арест.
- Вот уж не думала, что у него еще сохранились остатки совести, - фыркнула недоверчиво Джин.
- На самом деле он не так уж плох, Джин. - Шахриар отошел к окну и закурил, глядя на освещенные луной минареты усыпальницы. - Трусоват - да, но у него тоже случаются благородные порывы. Во время ирано-иракской войны мы оба были солдатами и вместе пережили не одну газовую атаку. Однажды он растерялся, и мне в буквальном смысле слова пришлось вытаскивать его на себе. Так что, можно сказать, аль-Балами обязан мне жизнью. И, между прочим, он помнит об этом и всегда переживает за меня. Конечно, при наличии угрозы для его карьеры и тем более жизни и благополучия он никогда не отважится позвонить мне лично, чтобы предупредить об опасности. Поэтому мы с ним договорились держать связь через нашего общего тегеранского знакомого - доктора, который лечит моего третьего сына Амира и наблюдает младшую дочку аль-Балами. Этот доктор - очень порядочный человек. Он тоже из бывших шахских интеллигентов, никогда не был хомейнистом и не сотрудничал с охранкой, но благодаря высокому профессионализму имеет допуск даже к высочайшим иранским семействам. Если приказ о моем аресте будет отдан, аль-Балами сообщит об этом доктору, а тот позвонит мне и скажет: "Лекарство для вашего сына еще не поступило, но мы его заказали. Привезут на следующей неделе". Это пароль. После того как я его услышу, у меня останется два часа на принятие решения.
- Какого? - с замиранием сердца спросила Джин.
- Бежать, сдаться или застрелиться. Поскольку аль-Балами не осведомлен о твоих широких возможностях, - усмехнулся Лахути, - он полагает, что у меня только два варианта: либо сдаться, либо застрелиться. Сам он, я думаю, надеется, что я застрелюсь. Всё равно ведь в застенках замучают до смерти, и аль-Балами прекрасно о том знает. Он частенько лично присутствует на допросах и вряд ли хочет видеть, как будут истязать меня. Потому, собственно, и дает мне время и шанс самому свести счеты с жизнью. По сути, я должен быть ему благодарен.
- А какую альтернативу вы с ним предусмотрели, если приказа о твоем аресте не отдадут? - поинтересовалась Джин. - Такое ведь тоже может случиться, правда?
- Может. Если начальство решит сделать вид, что ничего серьезного не произошло, и отложить мой арест до отъезда вашей миссии из Ирана. Впрочем, какой толк гадать? В ближайшие часы так или иначе всё станет ясно…
- Чем болен твой сын? - сменила тему Джин. - Почему ты никогда не говорил мне об этом?
- У него врожденный порок сердца, открытый артериальный проток, - вздохнул Шахриар. - Амир родился недоношенным, шести с половиной месяцев. Незадолго до этого у меня сильно испортились отношения с женой: я неожиданно осознал, что кроме детей нас с ней ничто не связывает и стал всё больше отдаляться от нее. Именно тогда, кстати, мы с Бальтасаром и зачастили в различные злачные заведения, о которых он и проговорился во время своего недавнего визита в миссию. А жена, естественно, мириться с таким положением дел не захотела и начала устраивать ежедневные скандалы и истерики. Вот и добилась преждевременных родов… Амир родился настолько слабым, что врачи спасли его буквально чудом. Но вскоре обнаружили у него довольно серьезную патологию сердца. Артериальный проток не зарос своевременно естественным образом и остался открытым. Сын рос хрупким, хилым и чрезвычайно болезненным: месяца не проходило без простуды. Перенес три пневмонии. Мы показывали его лучшим докторам, но… - Он ненадолго замолчал, потом взял руки Джин в свои, сказал: - А тебе не рассказывал об этом потому, что… не решался. Боялся, что тебе будет неприятно слышать о моих детях от другой женщины.
- Какая глупость! - воскликнула Джин с упреком. - Наша миссия находится здесь уже почти три месяца, за это время мы бы не только успели обследовать ребенка, но и провести курс лечения! Ему делали эхокардиографию? Какие рекомендации даны вам на сегодняшний день?
- Рекомендация только одна - операция, - глухо проговорил Лахути. - Нас поставили на очередь, но в Иране не очень много медицинских центров, где делают подобные операции. Поэтому очередь тянется еле-еле, и некоторые пациенты до операции так и не доживают. А пока что прописали гликозиды, еще какие-то лекарства… Не помню названий, - виновато развел он руками. - Но их тоже не всегда достанешь: из-за эмбарго и санкций поставки медикаментов в Иран ограничены.
- Гликозиды? - недоверчиво переспросила Джин. - Да они же вред здоровью нанести могут! При открытом артериальном протоке миокард и так часто сокращается, поэтому его не надо стимулировать, гликозиды лишь усиливают напряжение. Гораздо эффективнее применять индометацин в инъекциях, но только если почки здоровые и хорошо работают. А лучше всего, конечно же, операция. Причем срочная. Нет, я понимаю, что можно поставить в очередь на карусель в Диснейленде… Но в очередь на операцию на сердце?! - она обхватила голову руками. - Я не перестаю удивляться подобной практике! Такие же очереди на лечение распространены в России, в Украине, во всех бывших советских республиках… В Ираке, кстати, тоже. А теперь вот выясняется, что и Иран - не исключение. Все эти очереди по записям растягиваются на годы, а порой и десятилетия, и никому нет дела, что люди тем временем умирают. Зато это гордо называется "бесплатной медициной"! А по мне, так лучше уж платно, но срочно, своевременно. А состоятельного человека или компанию, способных помочь деньгами, всегда найти можно. Во всяком случае у нас на Западе. Твоего сына нужно срочно оперировать, Шахриар! - решительно произнесла Джин. - Если бы ты не молчал так долго, мы бы давно уже ликвидировали этот проток и восстановили нормальное кровообращение. Без всякой очереди. Кстати, наш доктор Франсуа Маньер отлично справляется с такого рода операциями. В общем, так, - подытожила она, - как только Дэвид подтвердит, что твоих родственников согласны принять во французском посольстве, я сразу же предупрежу их, что одному из детей необходим соответствующий медицинский уход…
- Кто подтвердит? - переспросил Шахриар настороженно.