Она стала отказываться, искренне опасаясь, что надоест ему прежде, чем они приедут в Константинополь. Он ее даже не слушал.
- Я устрою ужин - отпраздновать это…
- Где? В Константинополе?
- Нет. Мне там некого приглашать.
И на миг мысль об Экмане омрачила его радостное настроение.
- Значит, в поезде? - Она опять засмеялась, но на этот раз весело и без всякого страха.
- А почему бы и нет? - Слова его прозвучали немного хвастливо. - Я приглашу всех. Это будет нечто вроде свадебного ужина.
- Только без свадьбы, - поддразнила она его.
Но ему все больше нравилась эта затея.
- Я приглашу всех: доктора, этого типа из второго класса, того любопытного субъекта, помнишь его? - Он секунду поколебался. - И ту девушку.
- Какую девушку?
- Племянницу твоей знакомой.
Но его красноречие немного угасло при мысли о том, что эта дама никогда не примет его приглашения: она не из варьете. Ему стало стыдно своей неблагодарности. "Про нее нельзя сказать, что она миленькая, уступчивая или простоватая, она красавица, на такой женщине я хотел бы жениться. - И какой-то миг он с горечью думал: - Такая мне недоступна". Потом к нему вернулось хорошее настроение.
- Я найму скрипача, - похвастался он, - пусть играет нам за ужином.
- Ты не осмелишься пригласить их, - сказала она с сияющими глазами.
- Осмелюсь. Уж они-то никогда не откажутся от такого ужина. Я закажу самое лучшее вино, какое только у них есть, - сказал он, быстро подсчитывая стоимость вина и предпочитая не вспоминать о том, что поезд превращает все вина в самые дешевые. Ужин будет стоить по два фунта с человека.
От удовольствия она захлопала в ладоши.
- Ты никогда не осмелишься сказать им, по какому поводу.
- Я сообщу им, что пригласил их выпить за здоровье моей возлюбленной,
Потом Корал долго лежала спокойно, думая об этом слове и связанном с ним комфорте, о прочном положении, почти порядочной жизни. Затем она покачала головой:
- Просто невероятно!
Но свист пара и стук пришедших в движение колес заглушил эти выражавшие сомнение слова.
В то время как буфера между вагонами столкнулись, и зеленый свет семафора медленно поплыл назад, Йозеф Грюнлих говорил себе: "Я президент республики". Он проснулся в тот момент, когда джентльмен во фраке собирался преподнести ему золотой ключ, которым отпирался сейф с капиталами нового города. Он окончательно проснулся, понял, где находится, и вспомнил весь свой сон. Положив руки на круглые колени, он засмеялся. "Президент республики - совсем неплохо, а почему бы и нет? Я бы наговорил там с три короба. За один день провел и Кольбера, и этого доктора. Он дал мне пять английских фунтов потому, что у меня голова варит, и я сразу угадал, что это за птица, стоило ему произнести: "Тайный агент полиции". Проворный - вот какой я, Йозеф Грюнлих. "Гляньте-ка туда, герр Кольбер". Выхватываю револьвер, целюсь, стреляю - и все в одну секунду. Да еще и смылся. Йозефа поймать невозможно. Что там спросил этот священник? - Йозеф засмеялся утробным смехом. - "Вы в Германии играете в крикет?" А я ответил: "Нет, нас там учат бегать. В свое время я был выдающимся бегуном". Я за словом в карман не полез, а он так и не понял шутки - вспомнил каких-то Собса и Худлиха. Но все-таки приятного было мало, когда доктор увидел, что чемодан не на месте, - подумал Йозеф. - Я схватился за шнурок. Если бы он попытался позвать проводника, я выстрелил бы ему в живот, он не успел бы и слова вымолвить".
Йозеф опять радостно засмеялся, чувствуя, как револьвер слегка трется о ссадину на внутренней стороне ноги. "Я выпустил бы ему кишки".
ЧАСТЬ IV
СУБОТИЦА
I
Лампочка телеграфного аппарата в конторе начальника станции Суботица замерцала; точки и тире рассыпались по пустой комнате. Лукич, чиновник, сидевший в углу багажного отделения, слышал их через открытую дверь и проклинал эти докучные звуки. Но встать не потрудился.
- В такой час не может быть ничего важного, - пояснил он приемщику багажа и Ниничу, молодому солдату в серой форме.
Лукич тасовал колоду карт как раз в тот момент, когда часы пробили семь. За окном солнце нерешительно освещало грязный полурастаявший снег, поблескивали мокрые рельсы. Нинич потягивал из рюмки ракию; от крепкой сливовой водки на глаза его навернулись слезы; он был еще совсем молодой.
Лукич продолжал тасовать карты.
- А что это передают, как ты думаешь? - спросил приемщик багажа.
Лукич покачал темноволосой взъерошенной головой:
- Определенно сказать, конечно, нельзя. И удивляться тут нечему. Так ей и надо.
Приемщик захихикал. Нинич поднял темные глаза, не выражавшие ничего, кроме простодушия, и спросил:
- А кто она?
Ему показалось, что телеграфный аппарат заговорил властным женским голосом.
- Эх вы, солдаты, - сказал приемщик багажа. - Не знаете и половины того, что творится вокруг вас.
- Это верно, - сказал Нинич. - Мы часами стоим с примкнутыми штыками. Уж не война ли опять начинается, а? Мы беспрестанно шагаем от казармы до станции. Нам некогда замечать, что делается вокруг.
"Точка, точка, точка, тире", - продолжал отстукивать телеграф. Лукич разделил колоду на три равные кучки; иногда карты склеивались, и тогда он слюнил пальцы, разъединяя их. Потом положил перед собой все три кучки в ряд.
- Это, наверное, жена начальника станции, - объяснил он. - Когда она уезжает на неделю, то посылает ему телеграммы каждый день в самое неподходящее время. Поздно вечером или рано утром. Полно нежностей. Иногда стихами: "Будь счастлив и в разлуке, голубок, твоя голубка шлет тебе любовь" - или: "Твоя жена всегда в твоей судьбе. Не забывай, что я верна тебе".
- Зачем она это делает? - спросил Нинич.
- Боится, что он лежит в постели с какой-нибудь служанкой. Думает, он станет раскаиваться, если получит от нее телеграмму в самый интересный момент.
Приемщик захихикал.
- И конечно, самое смешное - он и не глядит на служанок. У него наклонности совсем другие, надо бы ей знать.
- Ваши ставки, господа, - сказал Лукич; он внимательно следил за ними, когда они клали медные монеты на две из трех кучек. Потом стал сдавать все кучки по очереди. В третьей, на которую не положили денег, оказался бубновый валет. Лукич перестал сдавать карты и положил монеты к себе в карман.
- Выигрывает банк, - объявил он и передал карты Ниничу. Это была совсем простая игра.
Приемщик загасил окурок и, пока Нинич тасовал карты, закурил другую сигарету.
- С поезда есть какие-нибудь новости?
- В Белграде все тихо, - сказал Лукич.
- А телефон работает?
- Вот тут дело плохо. - Телеграф замолк, и Лукич вздохнул с облегчением. - Ну хоть это прекратилось.
Солдат вдруг перестал тасовать карты и неуверенно произнес:
- Хорошо, что меня не было в Белграде.
- Борьба, паренек, - весело сказал приемщик.
- Ну, конечно, но ведь это был наш народ, правда? - робко возразил Нинич. - Другое дело, если бы болгары.
- Или ты убьешь, или тебя убьют, - сказал приемщик. - ну что же ты, сдавай, паренек.
Нинич начал сдавать; он несколько раз сбивался со счета, очевидно задумался.
- А потом, чего они хотели? Чего добивались?
- Они же красные, - вмешался Лукич. - Бедняки. Ваши ставки, господа, - машинально добавил он.
Лукич положил все выигранные им медяки на ту же кучку, что и приемщик; он переглянулся с ним и подмигнул ему - тот увеличил ставку. Нинич был слишком поглощен медленно текущими неуклюжими мыслями и не заметил, что во время сдачи было видно, в какую кучку попал валет. Приемщик не мог удержать смешок.
- В общем-то, я тоже бедняк, - сказал Нинич.
- Мы сделали ставку, - нетерпеливо прервал его Лукич, и Нинич стал сдавать.
Глаза у него широко раскрылись, когда он увидел, что оба они выиграли; на миг лицо его выразило неясное подозрение, он отсчитал монеты и встал.
- Ты не хочешь больше играть? - спросил Лукич.
- Пора обратно в караулку.
Приемщик усмехнулся:
- Он проиграл все деньги. Налей ему перед уходом еще ракии, Лукич.
Лукич налил Ниничу второй стакан и остановился с заткнутой бутылкой в руке. Зазвонил телефон.
- Вот дьявол, - выругался он, - опять эта баба.
Поставив бутылку на стол, он пошел в другую комнату. Бледные лучи солнца проникали в окно, они касались корзин и чемоданов, нагроможденных за прилавком. Нинич поднял стакан, а приемщик сидел, положив палец на колоду карт, и прислушивался.
- Алло, алло! - заорал Лукич. - Кого вам надо? Телеграф? Я ничего не слышал. Не могу же я торчать возле него все время. У меня хватает дела на станции. Скажите этой бабе, чтобы она посылала свои телеграммы в подходящее время. Что такое? - Его голос вдруг изменился. - Очень извиняюсь, господин майор. Я никак не думал… (Приемщик захихикал.) Конечно. Немедленно, господин майор, немедленно. Сейчас же пошлю, господин майор. Если вы подождете у телефона две минуты, господин майор…
Нинич вздохнул и вышел на морозный воздух маленькой станции; тут не было даже платформ. Он забыл надеть перчатки; и прежде чем успел натянуть их, его пальцы закоченели от холода. Ноги его медленно тащились по свежему полурастаявшему и потом полузамерзшему грязному снегу. "Нет, я рад, что меня не было в Белграде, - подумал он. - Все это непонятно: они бедняки, и я тоже бедняк; у них жены и дети, и у меня жена и маленькая дочка, они, должно быть, ожидали от этого какой-то пользы для себя, те, красные". Солнце, поднявшееся над крышей таможни, коснулось его лица, как будто намекнуло на тепло; запасной паровоз стоял, словно бродячая собака, выдыхая пар над рельсами. До прихода Восточного экспресса ни одного поезда на Белград не ожидалось; в течение получаса поднимутся шум и суматоха, прибудут таможенники, пограничники выйдут из караулки и на виду у всех построятся перед ней, потом поезд запыхтит и уйдет, и за весь день будет еще только один поезд, маленький местный поезд, идущий в Винковичи. Нинич засунул руки в пустые карманы; тогда можно будет выпить еще ракии и сыграть в карты, но у него не было денег. И снова легкое подозрение, что его надули, мелькнуло в его упрямой голове.
- Нинич, Нинич!
Он оглянулся и увидел, как помощник начальника станции бежит за ним без пальто и перчаток, проваливаясь в ледяную жижу. Нинич подумал: "Он обобрал меня, но устыдился бога и собирается вернуть мне деньги". Он остановился и улыбнулся Лукичу, как будто хотел сказать: "Не бойся, я не сержусь на тебя".
- Ты что, дурень, оглох, я думал, мне никак до тебя не докричаться, - сердито сказал маленький помощник начальника станции и подбежал к нему, задыхаясь от злобы. - Сейчас же отправляйся к майору Петковичу. Его зовут к телефону. Я не мог дозвониться до караулки.
- Телефон со вчерашнего вечера не работает, - объяснил Нинич, - с тех пор как пошел снег.
- Вот растяпы, - взорвался Лукич.
- Сегодня должен был приехать мастер из города, заняться этим. - Нинич помолчал. - Майор и шагу по снегу не ступит. У него в кабинете так жарко топится печь.
- Дурак. Идиот, - оборвал его Лукич. - Там звонит начальник полиции из Белграда. Они пытались послать телеграмму, но вы так громко орали, разве тут услышишь? Ступай. - Нинич направился к караулке; помощник закричал ему вслед: - Бегом, идиот, бегом!
Нинич пустился бежать, но ему мешали тяжелые сапоги. "Смотри ты, - думал он, - обращаются, как с собакой. - Но секунду спустя ему пришло в голову другое: - В общем-то, хорошо, что они играют со мной в карты; наверное, зарабатывают в день столько, сколько я в неделю, и жалованье получают полностью", - подумал он, вспомнив, сколько вычитают у него самого за питание, за квартиру, за дрова.
- Майор на месте? - спросил он, войдя в караулку и робко постучал в дверь. Он мог передать сообщение через сержанта, но того не было в караулке, да и неизвестно, когда еще появится возможность выполнить специальное поручение, - за это могут повысить по службе, тут, глядишь, увеличат жалованье, значит, будет больше еды, новое платье для жены.
- Войдите.
Майор Петкович сидел за письменным столом лицом к двери - Он был невысокого роста, худощавый, с острыми чертами лица и носил пенсне. Вероятно, в его семье существовала примесь иноземной крови - волосы у него были светлые. Он читал какой-то устаревший немецкий учебник по стратегии и кормил собаку кусочками колбасы Нинич завистливо посмотрел на ревущий в печи огонь.
- Ну, что там такое? - раздраженно спросил майор, словно школьный учитель, которому помешали проверять ученические тетради.
- Звонит начальник полиции, господин майор, и вызывает вас к телефону в контору начальника станции
- А наш-то телефон разве не работает? - спросил майор, положив книгу и не очень успешно стараясь скрыть любопытство и возбуждение; ему хотелось создать впечатление, будто он на короткой ноге с начальником полиции.
- Нет, господин майор, мастер из города еще не приезжал.
- Вот досада. А где сержант?
- Он на минутку вышел, господин майор.
Майор Петкович схватил перчатки и натянул их на руки.
- Вам лучше пойти со мной. Возможно, мне понадобится связной. Вы писать умеете?
- Совсем немного, господин майор.
Нинич боялся, что майор возьмет себе другого посыльного, но тот только сказал.
- Побыстрее.
Нинич и собака пошли следом за майором через караулку и перешли рельсы В помещении начальника станции сидящий в углу Лукич старательно делал вид, что работает, а приемщик вертелся возле двери, подсчитывая число сданных мест на большом листе бумаги.
- Линия совершенно свободна, господин майор, - сказал Лукич, бросив за спиной майора хмурый взгляд на Нинича; он завидовал солдату - тот стоял близко от аппарата.
- Алло, алло, алло, - кисло произнес майор Петкович.
Солдат слегка наклонил голову в сторону телефона. Через огромное расстояние между границей и Белградом доносился звук этого хорошо поставленного и властного голоса с таким ясным произношением, что даже Нинич, стоявший в двух шагах от аппарата, мог уловить отчетливые слова. Они падали друг за другом, словно поток булавок, вонзающихся в глубокую тишину. Лукич и приемщик багажа напрасно затаили дыхание: запасной паровоз на линии уже перестал пыхтеть.
- Говорит полковник Хартеп.
"Это и есть начальник полиции, - подумал Нинич, - и я слышал его голос; как загордится сегодня вечером жена; эта история обойдет все казармы, тут уж на нее можно положиться. Ей нечего особенно гордиться мною; она довольствуется тем, что у нее есть", - подумал он простодушно, не переоценивая себя.
- Да, да, это майор Петкович.
Властный голос заговорил потише; теперь Нинич улавливал только обрывки фраз.
- Ни в коем случае… Белград… обыщите поезд…
- Доставить его в казарму?
Голос стал немного резче.
- Нет - Нужно, чтобы его видело как можно меньше людей… На месте.
- Но послушайте, - запротестовал майор Петкович. - У нас здесь для этого ничего не приспособлено. Что нам тут с ним делать?
- … Всего несколько часов…
- Трибунал? Но это же совсем не по инструкции.
Голос тихо засмеялся.
- Я сам… с вами… за завтраком…
- А если его оправдают?
- … Я сам, - неясно произнес голос, - вы, майор, капитан Алексич. - Голос еще понизился. - Без шума… в узком кругу. - И потом произнес более ясно: - Он, скорее всего, не один… подозрительные личности… по любому поводу… таможня. Учтите. Не надо суетиться.
- Есть еще что-нибудь, полковник Хартеп? - с заметным неодобрением спросил майор Петкович.
Голос стал слегка дружелюбнее.
- Да, да. Насчет завтрака. Полагаю, у вас там нет большого выбора… На станции… как следует протопите… что-нибудь горячее… я еду машиной, привезу холодные закуски и вино. - Наступила пауза. - Так помните, вы за все отвечаете.
- За такое незаконное дело… - начал майор Петкович.
- Нет, нет, нет, - сказал голос. - Я, конечно, имел в виду завтрак.
- В Белграде все спокойно? - натянуто спросил майор.
- Крепко спят, - ответил голос.
- Могу я задать еще один вопрос? Алло, алло, алло, - повторил раздраженным тоном майор Петкович и потом со стуком положил трубку. - Где тот солдат? Пойдемте со мной.
И опять в сопровождении Нинича и собаки он окунулся в холод, пересек пути, прошел через караулку и захлопнул за собой дверь своей комнаты. Затем очень быстро написал несколько записок и приказал Ниничу доставить их по назначению. Он так торопился и был так раздражен, что две из них забыл запечатать. Нинич, конечно, прочел их - вечером жена будет им гордиться. Одна записка была адресована начальнику таможни, но эта была запечатана, другая - капитану в казарму с приказом немедленно удвоить охрану станции и выдать каждому солдату по двадцать обойм патронов. Ниничу стало не по себе: не означало ли это, что начнется война, что наступают болгары? Или красные? Он вспомнил о событиях в Белграде и очень взволновался. В конце концов, красные - это же наши люди, они бедняки, у них есть жены и дети. Последняя записка была адресована казарменному повару - это была подробная инструкция о завтраке на троих, его следовало подать в кабинет майора в час тридцать. "Имейте в виду, это на вашу ответственность" - так заканчивалась записка.
Когда Нинич вышел из кабинета, майор Петкович снова принялся читать устаревший немецкий учебник по стратегии и кормить собаку кусочками колбасы.