– Как это глупо, – повторяла женщина, отрешенно качая красивой головой, – как это глупо, боже правый… Вам надо было во врачи податься, Александр Борисович – уж если возьметесь за больного, то доведете его до конца…
– Полностью разделяю ваши печали, Ирина Сергеевна, – сочувственно кивал Турецкий, – не принимайте близко к сердцу. Впрочем, понимаю ваше расстройство. Теперь, после того как я покопался в ваших украшениях, их остается только выбросить…
Голицын долго хохотал, когда услышал, что его помещение хотят обыскать. Он снова принял на грудь – был не пьяный, но изрядно навеселе. Впрочем, ночь еще не кончилась, а "горючего" в початой бутылке было столько, что хватило бы и троим.
– Исключений ведь мы не делаем, верно, Игорь Максимович? Сами того хотели. Учтите, если будете упорствовать, к рассвету у меня появится дополнительный стимул расширить список кандидатов на почетную роль.
– Да пошел ты, Турецкий, – проворчал Голицын, заходя в туалет. Что, видимо, означало – "делайте что хотите". Он получал какое-то мстительное удовольствие, роясь в вещах миллионера, ухмылялся про себя, бормотал что-то сквозь зубы, ловя недоуменные взгляды Глотова…
В каюте Манцевича на стук никто не отозвался. Стучаться вторично было в лом. Турецкий долбанул по двери – она оказалась незапертой. Вошел с людоедской улыбочкой. Вот и встретились два хищника. Посмотрим, кто кого. И вдруг тревога взяла за ребра – в каюте никого не было. Он распахнул дверь в санузел. И там никого. Гуляем, Альберт как вас там по отчеству? Ну, ничего, мы и без вас посмотрим…
– Работаем, Глотов, – бросил он.
Обыск, к чему уже привыкли, не принес результатов. Если и было что скрывать Манцевичу, то скрывал он это в себе (и на себе). Даже как-то аскетичненько. Из личных вещей – лишь туалетные принадлежности, темные очки, пара соломенных ботинок, трико, бритва, ноутбук. Никаких купальных принадлежностей или чего-то такого, говорящего, что человек отправился на отдых. Тревога взяла за ребра основательно, не отпускала. Турецкий созерцал пустую каюту, по которой они безжалостно прошлись в четыре руки, тяжелые предчувствия забирались в душу.
– Где Манцевич? – задал он запоздалый вопрос.
Матрос недоуменно пожал плечами.
– А хрен его знает. Я же с вами все это время…
– Будем искать, – обреченно вымолвил Турецкий.
Через четверть часа выяснилось, что Манцевича на яхте нет.
Очередная новость облетела "Антигону" со скоростью торнадо. Люди выбирались из кают, недоуменно переглядывались. Вылез Голицын с трясущейся губой.
– Что за чушь? Где Альберт?
– Его нет на яхте, Игорь Максимович, – отчитался бледнеющий Глотов.
– Бред полнейший, куда ему деться? – Голицын нервно хохотнул и замолчал. Неуверенность брала его за горло, перерастала в страх.
– Возможно, мы не все обыскали… – неуверенно начал Турецкий.
– Так ищите! – истерично гаркнул Голицын. – Я за вас буду искать?! – Его глаза лихорадочно забегали, руки затряслись. – Внимание, слушайте все сюда! Всем без исключения подняться в кают-компанию! Я сказал – всем! Исключение – Турецкий и Глотов, они ищут Манцевича. И смотрите мне, не дай бог не найдете…
Вот уж действительно, правило без исключения – исключение из правил. Он не мог избавиться от мысли, что еще пару дней такой нервотрепки, и он будет наизусть знать все закоулки этого странного судна. Но интуиция вгрызалась в мозг: пары дней не будет, осталось чуть-чуть. Причем не до счастливого исхода…
Они методично обшаривали пустую яхту. Трюм с машинным отделением, холодильники, пустые каюты, какие-то закутки, клетушки, вспомогательные помещения. Осмотр с фонарем окружающей водной глади. Это было очень загадочно. Куда мог пропасть изворотливый и хитрый секретарь, без которого Голицын должен чувствовать себя ампутантом без правой руки?
– Не могу поверить, неужели этого типа тоже убили? – прошептал Глотов, когда они оказались на внутренней кормовой лестнице. – Что вы думаете по этому поводу? Ведь это странно, нет?
– Полагаю, Манцевич разделил участь Ксении, – отозвался Турецкий. – Его убили и выбросили за борт. Обыкновенная история. Видимо, этому парню раньше, чем мне, пришла в голову светлая мысль. А вы ведь, Глотов, тоже не простой парень? – он впился в растерявшегося матроса своим коронным проникновенным взглядом.
– Эй-эй, о чем это вы? – матрос попятился, бросив упреждающий взгляд на топорик, с которым Турецкий уже успел сродниться.
– Вы ведь у нас крутой перец, ловелас, герой-любовник, нет? – ухмыльнулся сыщик. – Вам удалось отхватить не кого-нибудь, а саму Ирину Сергеевну Голицыну? Прекрасную женщину, эффектную, сексапильную, обворожительную. Не спорьте, Глотов, я отловил вас на горяченьком, и лишь врожденная скромность не позволила мне вынести увиденное на обсуждение. Я видел, какими вы обменивались взглядами. Рискуете, молодой человек, сильно рискуете. Признайтесь, виной случившемуся ваше сногсшибательное обаяние или что-то другое?
Матрос смертельно побледнел. Избытком ума этот парень не отличался, но сообразил, что запираться бесполезно.
– А при чем здесь это?.. – его челюсть отвалилась почти до пола, возникло назойливое желание поддать по ней снизу ладошкой, чтобы встала на место.
– Нечем прокомментировать? – Турецкий был внимателен – задумай этот крендель на него броситься, он встретил бы атаку во всеоружии.
– Вот черт… – Глотов сильно расстроился. – Я вас прошу, не надо об этом рассказывать Голицыну. Обычная интрижка. Ирине Сергеевне было одиноко… Подумайте, муж ее в грош не ставит, изменяет ей напропалую, она уже не может жить в таких условиях… Ей-богу! Она сама обратила на меня первой внимание, вела себя так, словно не прочь… Ну, вы понимаете? Вы же мужчина, вы сами, наверное, не раз оказывались в подобной ситуации…
Он лопотал что-то еще – вроде бы правильные слова, ведь все элементарно – что еще происходит, когда между мужчиной и женщиной проскакивает искра? Да, рискованно, да, он подставляет эту прекрасную женщину под удар, но ведь и сам оказывается под ударом, верно? Гнев Голицына будет беспощаден. Но ведь у каждого в душе имеется авантюрная жилка? Разве у сыщика такого не бывает?
– Не апеллируйте к моим порокам, о которых ничего не знаете, – сурово посоветовал Турецкий. – Вы что-то недоговариваете, Глотов.
– Истинный крест, здесь нет ничего другого, – жарко отозвался матрос. – Ирина Сергеевна очень мне нравится, я влюблен в нее… – он осекся, сделался жалким, перепуганным. – Послушайте, вы же не думаете, что из-за этого я собрался убить Игоря Максимовича?
Турецкий по-прежнему считал себя хорошим физиономистом. Чувства матроса без премудростей читались на его просоленной физиономии. Больше всего на свете он хотел бы убить Игоря Максимовича Голицына. Но самая великая странность заключалась в том, что это не он убил Салима, пытаясь добраться до Голицына. Или Турецкий окончательно перестал разбираться в людях.
– Заключаем рабочую сделку, Глотов, – предложил он. – Вы темните, но пока про это забудем. Я ни слова не скажу Голицыну о ваших упражнениях с его супругой, а вы обещаете не вставать отныне на его сторону. Я достаточно ясно выразился?
– Да. – Глотов вздохнул и кивнул с таким видом, словно резко сменил религиозные убеждения. – Мне и самому это начинает здорово надоедать. За дырку в голове Голицын все равно не заплатит, и второй дырки мне не хочется, пошел он к черту…
– Он не может вам не заплатить обговоренную в контракте сумму, – кивнул Турецкий. – Забейте на его приказы, Глотов. У Голицына и без вас по прибытии на берег будут огромные проблемы.
– Заметано, – проворчал матрос.
Когда они вошли в кают-компанию, мокрые до нитки, там царило оглушительное молчание. Кто-то сидел, кто-то стоял. Воздух дрожал от напряжения. Голицын замер недалеко от входа – скрестил руки на груди, правую сторону лица корежил нервный тик, он его не замечал, смотрел на Турецкого, как на воплощение мирового зла. Он сразу догадался, что ничем хорошим поиски не закончились.
– Манцевича нет на яхте, – вынес Турецкий безжалостный вердикт.
Все словно ждали такого вердикта – разом заговорили, злоба выплеснулась в пространство. Орал Феликс, орали французы, матерился, потрясая кулачком, Лаврушин, беззвучно плакала, размазывая слезы по щекам, Ольга Андреевна. Махнула полный стакан Ирина Сергеевна, гримаса, отдаленно похожая на улыбку, искорежила ее красивое лицо. Волновалась Герда, обосновавшаяся, как всегда, в районе зашторенного выхода, чтобы удобнее было сбежать, кусала губы, посматривала на Шорохова, как бы предлагая ему принять участие в побеге.
– А ну, молчать! – грохнул кулаком по раме входной двери Голицын. Гомон оборвался, настала хрупкая тишина. – Турецкий, довольно водить нас за нос, объясните в конце концов, что происходит?! Кто убийца?! Вы же не хотите, чтобы вся эта разозлившаяся публика подвергла вас суду Линча?
"Самый гуманный на свете суд", – ухмыльнулся про себя Турецкий.
– Абсолютно не хочу, – мотнул он головой. – До рассвета еще имеется несколько часов, так что наберитесь терпения, Игорь Максимович. А вот вашей участи я не позавидую, если вы и дальше будете стоять на своем…
– Какого черта?! – взвился миллионер. – Что вы несете!?
– Я выложу вам имя человека, ответственного за преступления, но только в присутствии представителей правоохранительных органов. Понимаете мою мысль?
– Долой произвол! – встрепенулся Феликс, и глаза его зажглись блеском озарения. – Игорек, твоих людей больше нет! Салим почил, Манцевич растворился в параллельных мирах. А ну, живо заводи яхту!.. Нет, не ты! – Он принялся вертеть головой, впился взглядом в Шорохова: – Матрос, мы отплываем, ты не понимаешь намеков? Наша команда надерет задницу вашей команде. Вас меньше, а на нашу сторону, если не ошибаюсь, теперь встает наш уважаемый сыщик, верно? – он подмигнул Турецкому.
– Именно это я и хотел сказать, – с достоинством кивнул Турецкий. – Шорохову придется подчиниться силе, а то, что в наших рядах присутствует Игорь Максимович, мы с этой минуты перестаем замечать.
– Минуточку, я пока еще командую на этом судне! – загрохотал Голицын. И замолчал, принялся с ненавистью разглядывать присутствующих. Люди молчали. Ощущалось, как в тяжелой атмосфере чаши весов со скрипом, со скрежетом, начинают менять положение в пространстве.
– Глотов, почему молчишь? – взревел Голицын.
Матрос залился краской.
– Прошу простить, Игорь Максимович, но эти люди… по-своему правы. Мы уже натерпелись, пора это заканчивать. Боюсь, что, если вы и дальше будете настаивать на своем, мне будет трудно выполнять ваши приказания… Дайте приказ поворачивать к Сочи, Игорь Максимович, Христом-богом умоляю…
– Значит, снова бунт?! – заскрипел зубами Голицын. – Шорохов, марш в рубку, и никого не пускать! Ты понял меня?!
Шорохов вздрогнул, оторвался от стены, бочком протиснулся к выходу, неуверенно покосился на коллегу.
– Ваши приказы уже не имеют значения, – пожал плечами Турецкий. – Грядет бунт, Игорь Максимович, безжалостный и беспощадный, вам лучше отойти в сторонку. Не испытывайте на прочность наши стальные нервы.
– Хорошо там, где нас не имеют, как говорится, – хохотнул Феликс.
– И не убивают, – прошептала Герда.
"Эх, запороли такой хороший квест", – подумал Турецкий.
Грянул взрыв. Люди закричали все разом. Заволновалась даже Ольга Андреевна, зараженная всеобщим ажиотажем. Захотелось закричать: "Стоп, лавина!" Неужели перестарался? Он не принимал участия в этом кошмаре, до последнего сохраняя роль стороннего наблюдателя, хотя, если вдуматься, послужил катализатором реакции. Феликс первым бросился из кают-компании. Голицын, резонно подозревая, что тот собрался в рубку, метнулся наперерез. Остановить такую тушу было нереально, он отлетел, ударившись виском о дверной косяк, завизжал от боли. Но ему удалось сбить с курса писателя – тот налетел на другой косяк, взревел баритоном, схватился за разбитый лоб. Голицын мстительно захохотал, но подняться не успел – его опрокинула Николь, рвущаяся на свободу. Но тоже споткнулась. Возникла куча мала. Первому из этого клубка удалось выпутаться Роберу, с торжествующим воплем он бросился к лестнице, ведущей на капитанский мостик. Голицын тоже не спал, схватил его за ноги. Они вцепились друг в дружку, но француз оказался сильнее, отбросил миллионера на дощатый настил. Бунтовщики гурьбой повалили наверх – рычащий Буи с примкнувшей супругой, Феликс и Лаврушин. Герда, демонстрируя лояльность хозяину, бросилась поднимать его с палубы (безопасность – мол, это хорошо, но и работы лишиться нельзя). Но Голицын ее грубо толкнул, взгромоздился на колени. Упала на шезлонг и засмеялась вымученным смехом Ирина Сергеевна. В кают-компании осталась лишь Ольга Андреевна. У нее не было сил принимать участие в этих командных состязаниях. Она откинула голову на спинку дивана, закрыла глаза. А Голицын, издавая пронзительный индейский вопль, тоже бросился наверх, но споткнулся, растянулся, словно брошенная на полу медвежья шкура, зарычал от отчаяния…
Светлое будущее приближалось со скоростью шестьдесят минут в час. Он посмотрел на часы (зачем? Для составления будущей летописи?). Было два часа ночи без нескольких минут. Видя, что ему противостоят превосходящие силы противника, Шорохов сдался на милость победителей. Заработал двигатель. Распахнулся клюз, пришел в движение брашпиль – машина для подъема якорной цепи. "Антигона" стала медленно разворачиваться.
– Уберите руки от штурвала! – разорялся Шорохов. – Не трогайте тут ничего! Вы сказали, в Сочи, значит, идем в Сочи. Чего еще надо?
– Господа, на хрена нам Сочи? – вдруг прозрел Феликс. – Нам Сочи не надо! До Сочи мы будем кандыбать еще часов восемь! За это время всякое может случиться. А вдруг Игорьку придет в башку вывести из строя двигатели? А вдруг еще кого-нибудь недосчитаемся? Держи курс прямо на берег, матрос! Знаешь такое слово – перпендикуляр?
Шорохов кричал, что к берегу подходить нельзя, что береговая полоса к северо-западу от Маевки таит опасности – скалы, рифы, все такое, а у "Антигоны" внушительная осадка, как бы не случилось чего неподходящего.
– Выкрутимся, матрос! – хохотал Феликс, возомнивший себя капитаном. – Мы же не дураки, верно? Тормознешь недалеко от берега, спустим шлюпку – и айда на сушу. Автомобильная трасса – она по любому тянется вдоль берега, мы и пешком до нее доберемся. Лично я возьму попутку и через час буду в Сочи. А Игорек и его бравые матросы пусть остаются на своей посудине, пусть плавают сколько влезет, а то еще припишут нам угон транспортного средства!..
Мнения разделились. Кто-то кричал, что не нужно этого делать, можно запереть Голицына в каюте, всем собраться в одном месте и терпеливо дожидаться, пока судно прибудет в Сочи. Другие готовы были на все, лишь бы покинуть яхту. Последних было больше.
– Господа! – гремел Феликс. – Здесь десять миль! Собирайте вещи, которые считаете нужными, деньги, документы, соответственно оденьтесь – и добро пожаловать на правый борт! Морскую прогулку будем считать законченной!"
Люди разбегались по яхте, только Феликс, дабы пресечь возможные поползновения разбитого в пух и прах Голицына, оставался в рубке. Радость, тревога, досада, неуверенность в завтрашнем дне – все перемешалось в голове Турецкого. Он тоже спустился в каюту, хотя чего ему было собираться? Вошел, обозрел напоследок пустые стены, рухнул в койку, полежал несколько минут. Возможно, Феликс прав: допустимы любые средства, лишь бы этот кошмар быстрее кончился. Глаза закрылись, он начал засыпать. Подскочил, ошпаренный – этого еще не хватало! Метнулся в коридор, добежал до каюты Голицына, распахнул дверь. Почему, черт возьми, Голицын вбил себе в голову мысль, что его хотят убить? И заразил этой мыслью других, в том числе Турецкого. А если все гораздо проще (или, наоборот, сложнее), и убить хотели… Салима, что, в принципе, и сделали?!
Голицын был живой, здоровый, но заметно подшофе. Он растекся по креслу, тянул из штофа, тупо пялился в пространство. Медленно перевел глаза с потолка на посетителя, напрягся, как пантера перед прыжком.
– Спокойно, Игорь Максимович, – сделал Турецкий миролюбивый жест. – Атака захлебнется, поскольку я сильнее и кое-чему обучался. Ваше могущество меня волнует мало, а всех своих клевретов вы растеряли.
– С-сука ты, Турецкий… – процедил бизнесмен, сдерживая естественный "физиологический" позыв. – К-какого ч-черта ты меня кинул?.. Я верил в тебя…
– Наше сотрудничество строилось на вашем превосходстве, – пожал плечами Турецкий. – Но времена прошли. Как в фильме, Игорь Максимович, – никто не хотел умирать. Во всяком случае, инициатором акции был не я. Ваши планы? Вы уходите вместе со всеми?
– Да пошел ты… Я до тебя доберусь еще, урод…
– Могу поспорить, что нет, – возразил Турецкий. – Да и нужно вам это? Других забот нет? Успокойтесь, данное мною обещание будет выполнено – виновные в вакханалии на "Антигоне" предстанут перед судом. Имя убийцы будет объявлено утром. Повторяю: вы уходите с судна?
– Мать твою, конечно нет… Здесь останутся команда, прислуга, моя жена…
– И вас не беспокоит, что один из них может оказаться убийцей?
– Да пошел ты!!! – взревел Голицын, вскочил с кресла и швырнул в Турецкого бутылку. Турецкий увернулся, но вслед за снарядом уже летел метатель, схватил Турецкого за грудки…
Он все же проворонил нападение. Затылок взорвался пронзительной болью, искры брызнули из глаз густыми снопами, которым позавидовал бы праздничный фейерверк. Сознание качнулось, накренилось. Он выстоял на пределе сил, тряхнул головой, соскальзывая с грани, за которой его поджидала густая тьма, простодушно врезал Голицыну в челюсть. Миллионер запнулся о журнальный столик, сделал эффектный кульбит, едва не разломив его пополам, и, визжа как недорезанный поросенок, треснулся хребтом о пол.
Но пьяным везет. Когда Турецкий, превозмогая жуткую головную боль, вываливался в коридор, Голицын уже поднимался, уже наводил резкость мутными глазами…
Состояние было примерно таким же, как вчера утром, когда он проснулся непонятно где с застрявшей в черепе пилой. Он плохо понимал, что вокруг происходит, коридор, по которому он шел, держась за стенку, превращался в бесконечный разветвляющийся тоннель. Его толкали какие-то люди, выходящие из кают с вещами, схватила за рукав какая-то женщина (не исключено, что Герда).
– Эй, вы что? С вами все в порядке?
– Все просто замечательно, – ответствовал он.
– Вы куда идете? – вопрошала она. – Идите наверх. Мы уже почти подошли к берегу, нужно спускать шлюпку…
Он плохо понимал, куда он идет. Ввалился в каюту (в свою ли?). На ощупь отыскал санузел с душевой, сунул голову под дохленькую струю воды…