Она заревела в полный голос. Он ударил ее по лицу – не грубо, чтобы пришла в себя. Голова ее дернулась, словно держалась на эластичной пружинке, в глазах появилось что-то разумное.
– Что случилось, Ирина Сергеевна? Быстро отвечайте.
– Я не знаю… – она проглатывала слова и целые предложения. – Мне не спалось… я думала… хотелось поговорить с Игорем… постучала в ту дверь, – она показала подбородком на узкий проем к себе в каюту, – но Салим не ответил… я решила, что он в коридоре… Вышла туда, но и в коридоре его не было… а дверь к нему была открыта… Я вошла… – она захлебнулась словами, стала кашлять.
У каюты уже толпились люди. Никто не осмеливался войти внутрь. Бледный, как полотно, Лаврушин, Феликс с трясущейся губой, прямой, как штык, Манцевич – с такой физиономией, словно его вели на казнь, и он из последних сил держал фасон. Внезапно екнуло сердце, Турецкий бросился ощупывать покойника. Кобура – пустая. В карманах тоже нет пистолета. Весело, нечего сказать.
– Господи, неужели убили Игоря Максимовича? – пролепетала Герда, проталкиваясь в первые ряды "зрительного зала".
– Сейчас проверим, – проворчал Турецкий, поднимаясь с корточек. Он подергал дверь – заперто. Вышел в коридор, зашел с "парадного" входа. И здесь было заперто. Он выудил из брюк покойного связку ключей, нашел нужный, толкнул дверь в каюту Голицына. Стал осматриваться. Его оттолкнул Манцевич, вбежал в помещение, завертелся, кинулся в санузел, вылетел оттуда быстрее пули, заглянул под кровать, стал распахивать дверцы шкафов, выдергивать ящики, что было, в сущности, смешно – вздумай Игорь Максимович там спрятаться, его бы пришлось свернуть вчетверо. Бросился к сейфу, стыдливо упрятанному за занавеской, подергал ручку – все в порядке, "сокровищница" заперта. Подозрительно уставился на початую бутылку посреди стола, осторожно взял ее, понюхал, неуверенно, как бы не зная, что с ней делать, поставил на место. Вопросительно уставился на Турецкого.
"Унести подальше и судорожно выпить", – подумал Турецкий.
– И что вы думаете по этому поводу? – у Манцевича дрогнул голос.
– Думаю, что вечеринка удалась на славу, – проворчал Турецкий.
– Черт возьми, что вы собираетесь делать?
– Могу копать, могу не копать. – Турецкий пожал плечами. – А что вы хотели, Манцевич? Думаем одно, говорим другое, подразумеваем третье, делаем четвертое и страшно удивляемся, когда выходит пятое. Нечего было темнить изначально. Надеюсь, вы уже усвоили, что преступник забрал личное стрелковое оружие Салима? Иными словами, по яхте разгуливает вооруженный преступник.
Ахнула любопытная Герда, заглядывающая в каюту. Картинно приложила руку к сердцу.
– К черту! – взревел Манцевич. – Я спрашиваю вас, где Игорь Максимович?!
– Вот уж чего не могу знать, – развел руками Турецкий. – Приказа усилить своим телом пост мне, кажется, никто не давал. Салим проворонил убийцу – то есть не справился со своими служебными обязанностями. Давайте не провоцировать конфликт. Наши перспективы и без того далеки от блестящих…
– Черт возьми! – гаркнул из коридора Феликс. – Почему бы нам не подсчитать, через сколько дней эта яхта превратится в "Летучий голландец"?
– Дня два-три, – пожал плечами Турецкий, – или того меньше, если события начнут развиваться по нарастающей.
Он вышел в коридор. Люди жались к стеночкам, смотрели на него со страхом.
– Только не говорите, что Игорь Максимович пропал, – промямлила Герда.
– Вам же лучше, – пожал плечами Турецкий, – меньше готовить на завтрак. Игорь Максимович пока не пропал – его просто нет в каюте.
"А с другой стороны, теперь ничто не помешает повернуть яхту к берегу", – подумал он.
Никто не слышал, как отворилась дверь у пассажиров за спиной – в каюте, на которую не нашлось пассажиров. Вышел бледный, как покойник, Игорь Максимович Голицын. Вполне живой, но весьма непрезентабельный. Складывалось впечатление, что полчаса назад он перенес обширный инфаркт. Плечи опущены, глаза безжизненны. Он шел, с трудом переставляя ноги. Первой его заметила Ольга Андреевна, когда он коснулся ее плеча, проходя мимо. Она съежилась, дыхание перехватило, она вцепилась в рукав Ивану Максимовичу, который, обнаружив занятное "инородное" тело, сначала криво улыбнулся, затем побледнел, затем залился краской, собрался что-то вымолвить, но не стал.
Немая сцена состоялась по высшему разряду. Настала оглушительная тишина. Супруги Буи вытаращили глаза, Феликс театрально всплеснул руками, Герда залилась румянцем поверх глупой улыбки. Мнущиеся в носовой части матросы недоуменно переглянулись и дружно почесали затылки.
– Игорь Максимович! – бросился к боссу Манцевич. Но тот отстранил его слабым движением руки, подошел к каюте с покойником, заглянул туда, безучастно посмотрел на мертвеца, на жену, которая сидела в углу, изображая разрушительное душевное потрясение.
– Игорь, господи, боже мой, с тобой все в порядке?.. – она выдохнула и закрыла глаза.
– Поздравляю, Игорь Максимович, вы по-прежнему с нами, – бодро вымолвил Турецкий. Люди зашевелились, стали выбираться из оцепенения, глубоко вздыхать. Кто-то неуверенно хихикнул.
Голицын мрачно уставился на Турецкого, но подобные взгляды на того уже не действовали.
– Рассказывайте, Игорь Максимович. Склоняю шляпу – все, что вы сказали мне несколько часов назад, похоже на правду. Итак?
– Это вы у меня спрашиваете, что здесь случилось? – процедил Голицын, отрываясь от Турецкого и обводя глазами людей. – Интуицию не обманешь, господа хорошие. На этом судне пустует несколько кают. Вы и сами уже догадались. Я решил сменить место ночевки. Салим закрыл пустую каюту, остался в коридоре, делая вид, что охраняет наши с Ириной апартаменты, а я ушел подальше – разумеется, при этом никто меня не видел. Что здесь непонятного, господа? А теперь ваша версия, господин сыщик?
– Еще проще, Игорь Максимович. Поздравляю вашу интуицию – вас хотели убить. Некто появился в коридоре примерно сорок минут назад. Основная масса пассажиров уже спала. А другие и не собирались выходить, зная о вашем строгом распоряжении не покидать каюты. Так что убийца практически не рисковал быть замеченным. Салим допустил роковую беспечность, позволив человеку к нему приблизиться. Получил удар ножом – что сразу вывело его из строя и лишило возможности кричать. Возможно, убийца сам затащил его в каюту, обладая достаточной силой, или подбежал сообщник, и справились вдвоем. Шума при этом не было. Обе двери, ведущие к вашему телу, Игорь Максимович, были заперты, убийца воспользовался ключами охранника. Его ждало жестокое разочарование. Можно представить, какие эмоции он испытал, не найдя вас, спящего, в каюте. Но панике не поддался, запер дверь, сунул ключи обратно в карман покойника. Возможно, догадался, что вы обосновались в одной из пустующих кают, даже прогулялся по ним, подергав двери. Но все было заперто, а где он возьмет ключи? Он предпочел не рисковать свыше разумного, удалился к себе, решив дождаться более подходящего момента. Ваш охранник погиб совершенно напрасно, Игорь Максимович. А другой момент настанет очень скоро, можете не сомневаться. Убийца вооружен пистолетом, его возможности расширились. Вы и дальше собираетесь упорствовать? Ставите под удар свою жизнь, жизни окружающих, а все ради химерического удовольствия узнать имя убийцы? Прикажите матросам включать двигатели, хватит уже этих мерзостей. Два часа ходу до Сочи, всех людей изолируем в кают-компании, оставим только рулевого, злодей не станет стрелять при всем стечении народа, и больше никто не пострадает…
– Ищите пистолет, Турецкий, – выплюнул Голицын. И снова в голову ударило ослиное упрямство, глаза загорелись нездешним блеском, он напрягся, снова стал похож на хищника. – Вы ошибаетесь насчет Сочи. Здесь не два часа хода. Яхта дрейфует в сорока километрах от Маевки и тридцати от Царского. Это не курортная зона, мы ушли очень далеко. До берега десять миль. Но там нет ни одной пристани – там вообще ничего нет! Даже если бы и было… – он подошел вплотную к сыщику, впился в него звериным взглядом. – Хватит пороть чушь, Турецкий. Вы клялись к утру открыть нам имя убийцы, так что работайте, не отлынивайте. У вас осталось несколько часов, надеюсь, проведете их с пользой. А обо мне не беспокойтесь, уж я позабочусь о своей безопасности…
Кто-то начал глухо роптать. Голицын вскинул голову – настала тишина. Залился краской, опустил голову, не выдержав взгляда старинного приятеля, писатель Феликс. Потупилась Герда. Попятились Буи, бочком добрались до своей каюты, Робер втолкнул супругу, хлопнул дверью. Удалились на цыпочках матросы.
– Господи, Игорек, ты так больше не делай, – пробормотал Иван Максимович, беря супругу под локоток.
– Не делать? – прищурился Голицын. – Не делать что, Ванюша? Я должен был дать себя зарезать?
– Да пошел ты!.. – крякнул Лаврушин. Это было на него не похоже. Залился краской, но храбро вскинул голову. – Мы ведь, и впрямь, подумали, что ты погиб. И знаешь… стыдно признаться, но ты нас всех довел до такого состояния, что я на миг почувствовал… облегчение. Прости, братишка. Ты сам во всем виноват. Мы с Оленькой не сомневаемся, что Николай погиб… из-за тебя.
Он отпустил жену и ушел, не оглядываясь, к себе в каюту. Ольга Андреевна осталась в коридоре, она смотрела пустыми глазами перед собой. Судорожно вздрогнула, устремила безжизненный взгляд на Турецкого, повернулась, тихо ушла. Ворча под нос, уволокся в свою каюту Голицын. Остановился на пороге. В самом деле, как же не вспомнить о правилах санитарии и гигиены?
– Альберт, ну, что ты застыл как вкопанный? Распорядись – пусть матросы отнесут Салима в холодильник. А Герда пусть все тут вымоет. Не жить же нам в этой грязи… А я еще подумаю, где мне провести остаток ночи. А утром ведь все прояснится, верно? – он зловеще подмигнул Турецкому и удалился со сцены, хлопнув дверью.
Турецкий заглянул в каморку убиенного. Ирины Сергеевны там уже не было. Когда успела испариться? Он повернулся, встретился взглядом с Манцевичем. В глазах помощника, секретаря и заплечных дел мастера обосновался всепожирающий страх, который он не мог скрыть…
Страх терзал всех, кто остался в живых. Бесконечно такая нервотрепка продолжаться не могла. Недовольство кипело, точно варево в котле, а потом кто-то снял крышку, и все выплеснулось наружу! В два часа ночи "объединенные силы повстанцев" сделали попытку пробиться на капитанский мостик. На запрет болтаться по яхте откровенно забили. Феликс, Робер Буи, Иван Максимович Лаврушин и примкнувшая к ним Николь взлетели на капитанский мостик и осадили рубку. Пропустить такое зрелище Турецкий не мог, он выступал в роли зрителя и в итоге оказался, наверное, единственным, кому не надавали по морде. Шорохов, видя такую беду, заперся и дал тревожный гудок. Но Феликс и Буи надавили на дверь, выбили ее и с торжествующим ревом ворвались в рубку. Героически выполняющего свои обязанности матроса отшвырнули от панели управления судном, стали хвататься за какие-то рычаги. "Вы не знаете, как это делать! – рычал Шорохов. – Вы сломаете яхту!" Худо-бедно запустили двигатели, но сдвинуть с места яхту не смогли. "Рули!" – ревел Феликс, потрясая "интеллигентным" кулаком под носом у матроса. Тот вдруг начал зловеще смеяться – дескать, рулить-то можно, но куда плыть? Десять миль до берега, но береговая полоса изрезана скалами, таит неведомые опасности, она вообще не предназначена для крупных судов, здесь нет причалов. Может, для начала все-таки с якоря снимемся? "К Сочи плыть, к Сочи плыть!" – распалялся Робер, бросаясь давить все кнопки подряд. Шорохову тоже было не по нраву волеизъявление Голицына, но он привык выполнять приказы и не мог стерпеть такого вандализма: заехал Роберу с правой, тот, не устояв, придавил собой пищащего Лаврушина. Восторженно взвыл Феликс, звезданул Шорохову в ухо – не таким уж мягкотелым оказался этот толстяк. Шорохов выстоял, дал достойный отпор, но живот у Феликса был непробиваем. Началась свалка, которую венчало залихватское улюлюканье Николь. Но уже неслась подмога Шорохову – разъяренный Манцевич, мускулистый Глотов.
– Вы на чьей стороне, Турецкий? – рявкнул Манцевич, отталкивая сыщика.
– На божьей, – пробормотал Турецкий.
Николь стащили с лестницы, бросили на палубу, чтобы не путалась под ногами. Лаврушин, обнаружив, что силы становятся неравны, прижался к стеночке, вздернул лапки, зажмурился. Свалка была отчаянной. Робер заработал под дых, выпучил глаза, стал хватать воздух – его тоже свергли на палубу. Феликс долго не сопротивлялся – да его особенно и не мутузили.
– Все, все, хватит… – оторвал он от себя цепкие руки Глотова. – Подурковали, и будет. Убери свои лапы, матрос, а то сейчас вторую дырку в башке получишь!
– А ну, ша!!! – взревел Голицын, расталкивая людей. – Бунт на корабле? Расходитесь, господа, расходитесь! – он вдруг прижался к перилам и начал истерично хохотать. – Боже мой, Феликс, вы что, действительно хотели захватить управление яхтой? Вот умора-то!.. Хотел бы я посмотреть, как вы собрались с ней управляться… А ну, марш все по каютам! – взревел он, делая страшные глаза. Резко повернулся к Турецкому: – Спектакль окончен, детектив. Вижу, вы получили большое удовольствие от зрелища. Не пора ли за работу? Даю вам полный карт-бланш. Ваши помощники – Манцевич и Глотов. Предлагаю совместить приятное с полезным. Переверните мне эту яхту, но найдите пистолет! И не забывайте, скоро утро. К рассвету жду от вас отчета…
Бунтовщики распались на отдельные протестующие группы. С верхней палубы всех прогнали, остался только Шорохов на капитанском мостике – изрядно потрепанный, но не побежденный. Погода усложняла драматургию – порывистый ветер пригнал черные тучи, дождь хлестал как из ведра. Нижнюю палубу сотрясали истерические вопли Николь, лишь подтверждающие правило, что количество лая собаки обратно пропорционально ее весу. Голицын был прав: ради пущей безопасности пассажиров следовало в первую очередь найти пистолет. Турецкий перевернул вверх дном кают-компанию: срывал чехлы с мягкой мебели, перетряс вместилища посуды и напитков, двигал тяжелые предметы. Доверять кому-то другому эту ответственную работу было безрассудно – любой мог оказаться преступником. В душе он понимал, что это глупо, но оставалась толика надежды, что преступник глупее его. Он рыскал по палубе, взбежал на капитанский мостик и там под присмотром мрачного Шорохова провел доскональный шмон.
– Меня проверять будете? – поинтересовался матрос.
– Непременно, – буркнул Турецкий. – Давайте – лапы в гору, и никаких комментариев.
Он обхлопал матроса, пожелал удачного дежурства, поскорее стать кавалером золотой звезды "За отвагу на шухере", побежал вниз. Осматривал палубу под проливным дождем (ощущая смутную тревогу за свое богатырское здоровье). Спустился на нижнюю, взломал пожарным топориком рундук на корме, вытряхнул оттуда какие-то элементы рангоута, явно не имеющие отношения к преступлению. Дождь и тщетные усилия делали свое дело – он превращался в бурлящий злобой котел, ждущий повода взорваться.
– Стоп, машина, – преградил он дорогу поднимающемуся из машинного отделения Глотову. – Лучше не спорьте, у меня в руке топор.
Глотов испуганно покосился на аккуратный пожарный топорик с красной рукояткой и тщательно наточенным лезвием, с которым Турецкий решил отныне не расставаться.
– Поздравляю, – пробормотал матрос. – Может, лучше бензопилу?
– Марш вниз! – он подтолкнул его к лестнице. – В холодильник, Глотов, в холодильник. И не вздумайте рыпаться – имею полномочия.
Глотов уныло смотрел, как он проверяет на наличие посторонних предметов холодильное оборудование. Посторонних не было, разве что мертвый Салим, потихоньку обрастающий инеем – тот оказался выше (или длиннее?) Николая, поэтому его с трудом впихнули в ящик, уложив на бок и подвернув колени. Зрелище было не очень привлекательное.
– Теперь вниз, – распорядился Турецкий.
Все это было тщетно, глупо, бессмысленно. В машинном отделении наверняка была куча потайных мест, закрытых даже для придирчивого обыска. И что он мог поделать один? Пока он мается тут внизу, убийца может перепрятать пистолет в тот же рундук на корме – ведь не полезет он в него вторично? Но он работал, потому что с детства впитал: если берешься даже за бессмысленную работу, делай ее тщательно. Глотов мрачно наблюдал, как сыщик обнюхивает закоулки, вздыхал, но воздерживался от нелестных замечаний.
– Вот и дальше так веди себя, парень, – заключил Турецкий, в качестве финального аккорда проведя личный обыск матроса. – А теперь будь моей тенью. Одному мне не справиться. Будем душу вытрясать из этих дам и джентльменов…
Они врывались в каюты, оставив в покое нормы приличия и представления о пресловутых правах человека. Если было заперто, трясли двери, обещали выломать – и им открывали. От пустующих кают у Турецкого были ключи – принес Манцевич. У матросов он не задержался – пусто, как после тотального грабежа. К себе не пошел. Над Гердой трудился особенно тщательно, невзирая на попытки к сопротивлению.
– Герда, уймитесь, – он перехватил руку, которой она собралась его оцарапать. – Вы неправы. Я не покушусь на ваши трусики и лифчики – даже если они мне очень понравятся. Вам не избежать обыска, смиритесь, будьте паинькой.
Жизненный закон: женщина неправа до тех пор, пока не заплачет. Он стоял в коридоре, контролируя нежелательные перебежки по нижней палубе, Глотов переворачивал матрас, выдергивал пустые ящики из шкафа, вытряс на кровать содержимое пухленького чемоданчика, а женщина сидела на одиноком трехногом табурете, закрыв лицо руками, и слезы сочились сквозь пальцы…
– Работайте, сыщик, – брезгливо поджав губы, разрешил Феликс, предлагая жестом перевернуть его каюту. – Работайте, работайте, луна еще высоко. Труд сделал из обезьяны человека. А из Дарвина – автора эволюционного учения.
– Так просто, Феликс? Вы не собираетесь биться смертным боем? Не будете качать права?
– И много ли я скачаю? – фыркнул Феликс. – Так, процентов десять, пятнадцать. Давайте, не смущайтесь, не такой уж я идиот, чтобы нарываться там, где это бессмысленно.
Лаврушины молчали хором, выслушивая его уверения в необходимости того, что никому не нужно.
– Делайте что хотите, – пробормотал Иван Максимович, обнимая жену, которая почти не подавала признаков жизни.
– Ага, явились! – взревела Николь, когда они вторглись на приватную территорию французов. – О, топор, как это сексуально! – она хотела броситься в атаку, но передумала, сломала себя через колено.
– Что вы ищите? – нервно вякнул Робер, хлопая красными воспаленными глазами, когда Глотов уже привычным движением перевернул матрас.
– Вчерашний день, – пробормотал Турецкий, направляясь к двери. – Все в порядке, дорогие мадам и месье, зачем задавать вопрос, если знаете на него ответ? Вы прибыли в полицейское государство, у нас такое в порядке вещей…
Плакала Ирина Сергеевна, он не злобствовал особенно в ее каюте, а Глотов вообще побледнел и отказался рыться в женских вещах. Но Турецкий посчитал не лишним перетрясти многочисленные наряды, упакованные в целлофан (странные люди эти богатые – знают, что не наденут, а все равно тащат с собой), распахнуть чемодан, запустив в него хищные пальцы, пересчитать украшения в маленькой инкрустированной коробочке.