– Позвольте, я продолжу, – учтиво сказал Турецкий. – Ваш отчаянный план начал давать сбои, когда о ваших замыслах случайно узнал ваш сын. Не будем уточнять, как он это узнал. Возможно, просто подозревал. Не сомневаюсь, что он был весьма проницательным молодым человеком. Поздним вечером все семейство, за исключением Ксении, собралось в каюте сына. Он заявил, что вы этого не сделаете. Вы пробовали его увещевать, потому что не хотели отказываться от своего плана. Говорили, что вам грозит полное разорение, потеря средств к существованию, доведение до самоубийства… Николай был против. Он неплохо устроился в фирме приемного дядюшки и, в сущности, плевать хотел на ваши проблемы. Устранение Голицына поставило бы преграды для его карьерного роста. Была большая ссора, возможно, Иван Максимович допустил рукоприкладство, Николай машинально ответил, дальше – больше. Смерть наступила случайно – никто не хотел. Кто из вас ударил Николая, так, что он упал? Вы, Ольга Андреевна? Вы, Иван Максимович? Лично мне это не особо интересно. Вы скрыли то, что произошло. Видимо, отчим Николая провел с вами "воспитательную" работу. Страшная, мол, трагедия, Оленька, но мы должны это пережить. Николай погиб, зачем губить нас с тобой? Давай представим так, словно мы ничего не знали. Давай доведем дело до конца, пусть смерть Николая будет не напрасна. Он убедил вас. Вы в действительности были потрясены гибелью сына, поэтому играть вам практически не пришлось. Так, самую малость, на следующее утро, скрывшись под черными очками, пока не обнаружат тело. Вы справились, вы почти не говорили в то утро. Вот если бы не эти клятые очки…
– А Ксения? – спросил Феликс.
– Если кто и мог услышать шум ссоры в пятницу вечером, то только Ксения. В коридоре двери и стены герметичны, а вот перегородки между каютами не очень толстые. Всего она, конечно, не слышала, и не придала тогда значения. Но она узнала ваши голоса. Весь день после находки трупа ее уверенность росла и крепла, она мрачнела, исполнялась решимости. Ума не приложу, что она искала в каюте Николая, возможно, наивно верила, что сможет найти на вас какой-то компромат. Она была настолько взвинчена, что огрела меня по голове, не задумываясь, после чего убежала. Она подкараулила вас, Ольга Андреевна, после наступления темноты, когда вы в одиночестве стояли на корме, переживая гибель сына. Возможно, вначале было слово, вы поговорили – свидетелей тому нет. Она поняла, что не ошиблась в своих подозрениях. Глупая девчонка. Вместо того чтобы все рассказать мне, она рассвирепела и чуть не выбросила вас за борт. Когда не удалось, принялась вас душить. Но вы закричали, появились люди. Пришлось убегать. Она была уверена, что вы ее не сдадите, поскольку в таком случае вскрылось бы ваше участие в гибели Николая. Ее трясло от злости, но она чувствовала себя в безопасности. И очень зря. Подозреваю, еще немного, и она бы мне обо всем рассказала. Но господин Лаврушин, который понял, в чем дело, совершил несвойственный ему отчаянный поступок: напал на девушку, когда она была одна, отключил ударом, выбросил за борт…
– Вот этого я точно не делал, – криво усмехнулся Лаврушин.
– Делали, Иван Максимович, делали. Потрясение, пережитое Ольгой Андреевной, было самым натуральным, и это сильно меня насторожило. Вам было трудно, Ольга Андреевна, переживать смерть сына и делать вид, что вы к этому непричастны. Но вас поджидал еще один удар: пропало тело сына. Вы действительно не знали, что Иван Максимович задумал от него избавиться, впечатленный моими словами о возможностях медицинской экспертизы. Вы титан, Иван Максимович. В одиночку выкрасть тело, попутно вырубив Глотова, перевалить его за борт, не испытывая особо тяжких угрызений совести…
– Неужели вы всерьез считаете, что я способен был это сделать? – пробормотал Лаврушин, сооружая ухмылку, которая в иной ситуации не могла бы не насторожить. Но Турецкий был слишком увлечен.
– Ну, что ж, по сбрасыванию тел за борт – живых и мертвых – вы уже набили руку. Поэтому в тот момент, когда я был практически беззащитен, охвачен приступом рвоты, вы не дремали. Подбежали и спровадили меня в свободное плавание. Скажете, это тоже были не вы? Прошел слушок, что сыщик собирается разоблачить преступников, вы испугались. Но вам не повезло, я зацепился за канат и стал кричать. На крик уже бежали месье Робер и Глотов. Вы поняли, что попадете в недвусмысленное положение – вас найдут на месте преступления, а я все равно останусь жив – и перегнулись через борт, вроде как только подбежали. От сыщика избавиться не удалось, но вас никто не заподозрил, даже я. Почему вы решили от меня избавиться? Только ли из страха? Да потому, что вновь вас охватила навязчивая идея прикончить брата. Сначала сыщика, чтобы не мешался, потом Голицына. Возможно, вы уже жалели, что выбросили яд. Вы много говорили в тиши каюты с Ольгой Андреевной, внушили ей, что терять вам нечего, нужно доводить намеченное до конца. Ведь жизнь, в конце концов, продолжается? Страшно представить, что творилось у вас на душе, Ольга Андреевна. После смерти сына человеческая жизнь для вас уже ничего не стоила? От второго нападения на сыщика вы решили воздержаться. Подвернулся подходящий случай. Ночь, строгий приказ Голицына не выходить из кают, который, в принципе, соблюдался. Только вы, Ольга Андреевна, могли подойти к Салиму. Он хорошо к вам относился, под его невозмутимостью и толстой кожей таилась хрупкая, хм, – Турецкий покосился на Робера, – душа. Чем вы воспользовались, Ольга Андреевна – кухонным ножом, стянутым на камбузе?
– О, черт, – пробормотала Герда. – А я все гадала, куда заныкала мясной нож с моей любимой рукояткой…
– Лишняя смерть уже значения не имела. Вы становились роботом, Ольга Андреевна. Подбежал супруг, вы втащили тело в каюту. Но вот ведь незадача, Голицын вас перехитрил – его каюта оказалась пуста. Вы вернулись к себе, исполненные разочарования. Что случилось после этого? Вас заподозрил Манцевич?…
Наступила оглушительная тишина. Турецкий почувствовал дискомфорт – словно в зону патогенную угодил, обладая повышенной чувствительностью. Люди заворожено молчали. Ольга Андреевна и Иван Максимович с любопытством его рассматривали. Они не выглядели людьми, оказавшимися в безвыходном положении. "И почему, интересно, Ольга Андреевна почти не запирается? – подумал Турецкий. – Она уже закаленная, она бы выдержала…"
Он повернул голову, встретился глазами с матросом Шороховым. Глаза как глаза (у Шорохова всегда такие глаза). Все бы ничего, кабы не пистолет – хромированная "Беретта" на двенадцать зарядов, смотрящая Турецкому в лоб.
Все, что плохо укладывалось в голове, все, что вызывало мучительные сомнения, разом встало на свои места. Сообщник из числа персонала! Не так уж плохо подготовились Лаврушины к путешествию, заручились поддержкой со стороны. Проще оплатить услуги сообщника (сколько он потребует – пять тысяч долларов, десять?), чем выкладывать Голицыну всю сумму? Он расстроенно поморщился. Веселые картинки поплыли в голове: вот Шорохов ударом мощного кулака отправляет Ксению в нокаут, и вместе с Лаврушиным они выбрасывают ее за борт; вот Шорохов толкает Глотова, тот бьется виском, взваливает на плечо заледеневшего Николая, вытаскивает на палубу, пока Лаврушин стоит на стреме…
Взвизгнула Николь, оттолкнулась от своего неверного муженька, кинулась прочь. Прогремел выстрел. Пуля чиркнула о камень рядом с ее носом, Николь отпрянула, упала, покатилась обратно. Рухнула в руки мужа, который машинально ее обнял, а фактически получилось, что ей загородился. Застонала Ирина Сергеевна, спрятала лицо в ладошки, ограждая себя от враждебного внешнего мира. Ойкнула Герда. Феликс смертельно побледнел, умоляюще прижал к груди руки.
– Шорохов, перестаньте, вы в своем уме?
– Сидите неподвижно, – угрюмо бросил матрос.
– Хорошо, мы сидим, сидим…
Ситуация выходила из-под контроля. Атаковать матроса было пустой тратой жизни. Он отступил, занял грамотную позицию – на краю чаши, твердо стоял между двумя камнями. Он контролировал все, что происходило под ним. "Можно броситься врассыпную, – мелькнула дикая мысль у Турецкого. – Всех перестрелять не успеет (с одним-то глазом). Но как оповестить народ?"
– Ну, вот, – облегченно вымолвил Лаврушин, и его физиономия приобрела более-менее устойчивое выражение. – Чего и требовалось доказать.
Судорожно вздохнула Ольга Андреевна, виновато посмотрела на Турецкого – дескать, ничего личного. Имеет она право после пережитого на маленькое торжество?
– Вы грамотно спрятали пистолет, Шорохов, – похвалил Турецкий.
– Под лагом, – объяснил Шорохов. – Лаг – это прибор для измерения скорости. Там хорошая емкость, о которой может знать только специалист.
– Послушайте, – дрогнувшим голосом сказал Робер, – мы ничего не видели, не знаем, нас тут не было… как это сказать… мы не в курсе… Мы уйдем и никому не скажем… – он заелозил задницей, отползая вместе с Николь.
– Не двигаться! – процедил Шорохов.
– Мэрд… – выругалась Николь. – И что теперь?
– Да, что теперь? – отчаянно взвизгнула Ирина Сергеевна, отрывая ладони от лица. – Какие же вы сволочи, господа!..
– Нужно говорить "вы звери, господа, вы звери", – пошутил из последних сил Феликс. – Вам бы это очень пошло, Ирина Сергеевна…
– Бред собачий, – выразила справедливое мнение Герда. – Только не говорите, что собираетесь нас всех перестрелять. Может, договоримся, Ольга Андреевна? Почему бы действительно не заключить полюбовное соглашение? Вы нас всех отпускаете, а мы держим рот на замке…
Трагические вздохи удавались Ольге Андреевне лучше всего. Она обвела печальным взором всю компанию.
– Мне кажется, это неизбежно, Оленька, – пробормотал Лаврушин. – Это нужно сделать, это вынужденная мера, иначе все просто теряет смысл…
Смертельно побледнел Шорохов. Действительно, одно дело – участвовать в убийстве одного или двух человек, и совсем другое – хладнокровно перестрелять шестерых. Но у них действительно нет другого выхода, и технически – нет препятствий. В обойме еще одиннадцать патронов…
– Вам придется доплатить, Ольга Андреевна… – пробормотал сведенными судорогой губами Шорохов.
– Доплатим, Сергей Викторович, – проглотил слюну Лаврушин.
– Троекратно…
– Хорошо…
Прогремел выстрел. Шорохов схватился за простреленную руку, выронил пистолет. Но быстро нагнулся, схватил его левой рукой. Второй выстрел встряхнул предрассветное пространство. Матрос рухнул навзничь – пуля угодила в сердце. Умер со сжатыми от боли зубами. Кровь хлынула из раны, залила куртку.
Закричал от страха Иван Максимович, подпрыгнул… и повалился – третья пуля угодила ему в голову. Ольга Андреевна медленно повернулась, зачарованно уставилась на мертвого мужа, под затылком у которого расползалась бурая лужа. Ее лицо сморщилось, изменилось до неузнаваемости, сделалось жалобным, вызывающим бездну сострадания. Не веря своим глазам, она уставилась вопросительно на Турецкого, как бы требуя подтверждения визуально полученной информации. Турецкий сочувственно пожал плечами, дескать, мне очень жаль, Ольга Андреевна, так хотелось, чтобы у вас все получилось…
Стрелок уже выбирался из-за ближайшей скалы. Манцевича сильно знобило, его можно было выжимать, плечо пиджака разорвано, глубокая царапина тянулась от виска до края рта, но пистолет с укороченным стволом в руке не дрожал. Он подошел, не опуская ствола. Люди потрясенно молчали. Ольга Андреевна приподнялась, ожидая выстрела. Но Манцевич не спешил нажимать на спусковой крючок. Ольга Андреевна облизнула пересохшие губы, обняла себя за плечи, попятилась. Она смотрела в дырочку ствола, как кролик на удава. Повернулась, стала выбираться из ямы, озираясь. Она тяжело дышала, шмыгала носом, слезы катились из глаз. Она не видела, что перед ней распахивается бездна – расщелина гораздо глубже, чем та, в которую угодил Глотов. Она отступала, а Манцевич шел за ней, не опуская пистолета. Наступил на руку Роберу – француз завизжал от боли, отдернул руку, стал зачем-то дуть на нее. Прошел мимо Турецкого, даже не покосился. Ольга Андреевна едва не оступилась – обнаружила провал, когда нога скользнула в пустоту. Посыпались камни, она упала на колено, удержалась. Манцевич картинно взвел курок.
– Может, не стоит, Альберт? – Турецкий покосился на "Беретту" у ног Шорохова.
– Хорошо, не буду, – подумав, согласился Манцевич, поиграл пистолетом и отвел ствол. С точки зрения Уголовного кодекса поступок был безупречен.
– Ольга Андреевна, прошу вас, спускайтесь, – предложил Турецкий. – Альберт не будет стрелять.
– Вы получите в районе двадцатки и умрете в тюрьме, – хмыкнул Манцевич.
Этот тип обладал иезуитской проницательностью. Он знал, что сейчас произойдет. Ольга Андреевна медленно распрямила спину, подняла голову, тяжело вздохнула, посмотрела на небо. Глаза ее закрылись, она шагнула назад, не оборачиваясь…
Манцевич опасливо приблизился к обрыву, посмотрел вниз. Турецкий тоже подошел. Изломанное тело лежало на дне расщелины, как тряпичная кукла. Вытекала кровь из разбитого черепа. Она не шевелилась. "Ну что ж, возможно, лучший выход для нее, – подумал Турецкий. – На что она еще могла рассчитывать в этой жизни?"
– Вы тоже склонны к драматическим эффектам, Альберт, – пробормотал Турецкий. – Дождались критического момента и уж тогда появились на сцене. Держу пари, вы давно уже томились за той скалой и получали удовольствие от услышанного.
– Возможно, – кивнул Манцевич. – Надеюсь, вы не в обиде, что заставил вас поволноваться?
– Вы слышали все? И знаете, что погибли ваш шеф и Глотов?
– Я все знаю… – он повернулся к Турецкому, водрузил на него исполненный сомнений взгляд.
– Вам не отказало чувство самосохранения, – усмехнулся Турецкий, – в отличие от всех нас. Не собираюсь упрекать вас в малодушии. После смерти Салима и первого покушения на Голицына вас охватила паника. Вы не смогли разобраться в ситуации. Вы не знали, на кого обрушится следующий удар. Но дар предвидения работал аккуратно – в предчувствии дальнейших событий вы скромно удалились со сцены. Решили отсидеться. На каждом судне должны иметься потайные уголки. О таковых может не знать даже владелец судна, не знают наемные матросы, но знаете вы – человек, ведущий дела своего могущественного шефа. В подобных закутках, недоступных для таможенников, перевозят наркотики, оружие, рабов, другой деликатный груз. Я сразу должен был догадаться, что на "Антигоне" имеется нечто подобное.
– Не припомню, чтобы мы перевозили наркотики, оружие и рабов, но парочка таких мест в наличии имелась, – Манцевич тщательно подбирал слова. – Одно из укрытий – за силовой установкой в машинном отделении. Другое – будете удивлены – соседствует с кают-компанией. Вход в него сразу за баром, рельефный рисунок настенного покрытия вуалирует контур двери. Внутри имеется кушетка, и прекрасно слышно все, что происходит в кают-компании.
– Вы уходили с судна последним – когда оно уже практически затонуло. Вы хороший пловец.
– Научили, – Манцевич усмехнулся. – Я видел, как вы гнались за Глотовым. Все понятно было – я успел после вас посетить апартаменты Игоря Максимовича. Я видел, как вы вышли из скал и брели к шлюпке. Судя по вашей осанке, Глотов не ушел от ответственности. Проследить за вами не составило труда…
– И что теперь?
Манцевич раздраженно поморщился. Поиск ответа на этот вопрос не давал ему покоя.
– Ничего, – натужно выдавил он. – Вернее, то, что и должно быть. Не собираюсь способствовать утаиванию всех этих смертей. Надеюсь… – он замялся, – последний инцидент понят всеми присутствующими верно?
– Без вариантов, – решительно кивнул Турецкий. – Как бы я ни относился к вам лично, потопить вас, Манцевич, не дам. Все видели, как вы предотвратили массовую бойню. Шорохов собрался стрелять. Лаврушин хотел схватить его пистолет, но не успел. Ольга Андреевна покончила с собой, у нас просто не было возможности ей помешать.
– Хорошо… держите, – Манцевич извлек из кармана сложенный вчетверо целлофановый пакет, развернул, покопался в документах, извлек визитную карточку, на которой значился только номер телефона. – Будет нужда, свяжетесь со мной по этому номеру. Если будет… крайняя нужда.
Неудержимо светало. Люди выбирались из оцепенения, начинали шевелиться. Молчаливые, нелюдимые, похожие на призраков. Первой захромала из низины Николь. Остальные потянулись за ней…
В пятом часу утра измученные пассажиры "Антигоны" вышли из каменного лабиринта. За цепочкой кустов в утренней серости поблескивала разделительная полоса федерального шоссе. Проехала одинокая машина, посверкивая фарами. Робер и Николь побрели, обнявшись, по направлению к Сочи. Ни "спасибо", ни "до свидания". Ирина Сергеевна села на росистую траву, закрыла лицо руками, заплакала.
– Спасибо, Альберт, – пробурчал взопревший Феликс. – Поживем еще немного, стало быть. И вам, Турецкий, спасибо, – он пожал Турецкому руку. – Не знаю, за что, но спасибо. Надеюсь, больше не увидимся, – он махнул расстроено рукой и побрел по проторенной французами дорожке, подволакивая подвернутую ногу.
– Феликс, подождите… – Герда засеменила за ним, волоча на лямке сумку.
Манцевич помялся в нерешительности, подошел к Ирине Сергеевне, пристроился рядом с ней, начал что-то тихо ей говорить. Меньше всего волновало Турецкого, что будет дальше с этими людьми. Он побрел в обратную сторону – лишь бы не видеть их больше…
Он брел по обочине, чувствуя, как холод добирается, наконец, до организма. Хлюпало в ботинках – он снял их. Пошел босиком, помахивая обувкой. Проехала машина – он проголосовал ботинками, она не остановилась. Проехала еще одна – с тем же успехом.
Вскоре он выбрался к автозаправке, посидел у колонки, дождался, пока из чрева кукольного домика появится зевающий служитель в комбинезоне.
– Вас заправить? – простодушно спросил он.
– Я похож на человека, которому требуется горючее? – удивился Турецкий, доставая из кармана неведомо каким чудом уцелевшую мокрую пятидесятирублевку. – Держи, приятель. Дай позвонить.
– Ну, на, – парень сунул ему телефон, подозрительно осмотрел "казначейский билет", понюхал его зачем-то, недоуменно пожал плечами. Ирина отозвалась после третьего гудка. Она хотела казаться спокойной, но голос жены подрагивал от волнения.
– Это я, Ириша, – он справился с волнением.
– Ты как?
– Живой.
– Ты всегда живой, – заметила супруга. Помолчала. – А в целом?
– Жутко устал, – признался он. – Я раскрыл преступление, Ириша, но не смог предотвратить гибель восьми человек.
Какие-то нотки в его голосе не позволили ей излиться иронией. Она забеспокоилась.
– Ты где находишься?
– Не знаю, – признался он. – Дорога, АЗС… и я без ботинок. Сомневаюсь, что найдется смельчак, согласный довезти меня до города.
– Надень ботинки.
– Они мокрые. Встретишь меня где-нибудь?
– Например?
– Например… что? – не понял он.
– Например, где, – вздохнула Ирина, – встретить тебя?
– Где хочешь, – он хрипло засмеялся. Лучше бы не делал этого, колючий кашель продрал горло. – Вызови такси по телефону, – прохрипел он, прокашлявшись, – садись в него и езжай по шоссе. Километров сто или двести, точно не знаю. Как увидишь одиноко бредущего по обочине мужчину, знай, что это я.
– Круто мы с тобой отдыхаем, – заметила Ирина. – Ладно, горе луковое, жди.
Он положил телефон на фундамент заправочной колонки. Вздохнул, посмотрел на солнце, встающее за шеренгой молодцеватых кипарисов. Закрыл глаза. Странно как-то выходило. Ведь если хорошенько вдуматься, отпуск только начинается…